Керен Певзнер - Исповедь убийцы
– Да? Это я там был евреем, у моих родителей именно это было в паспорте написано. А вот бабка, материна мать, была православная. Когда я был маленький, таскала меня в церковь, креститься заставляла, иконы целовать. Это она мне про исповедь рассказала. «Ой, благодать-то какая, внучек, – вдруг сказал он изменившимся голосом, – как выйдешь с исповеди, покаешься в грехах своих тяжких, на душе легко-легко, будто ангел крылом осенил…» Врала она, бабка моя, Евдокия Никитична! – заключил он решительно.
– Почему врала? – я уже не знала, о чем спрашивать.
– Потому! Когда пришел к этому попу, думал, что то, что эти не сделали – у него получится. Раскрылся перед ним, всю подноготную вывернул. Он начал отделываться от меня, говорил, что надо молиться и верить и тогда мне Бог поможет. Общие слова, просто отговорки бездушные. Я ему про психиатров рассказывать начал. А он, я сразу увидел, испугался и чуть полицию не позвал. О себе, гад, думал. Про тайну исповеди забыл! А о том, что мне плохо и не понимает никто – это ему совсем неинтересно было. Вот и получил по заслугам, все, что ему положено. Ничего, ничего, всем достанется! – он, блуждая до этого взглядом по сторонам, вдруг пристально посмотрел на меня.
Мне стало страшно. Да так, что струйка холодного пота потекла между лопаток. Блестящие безумные глаза смотрели на меня в упор. Я судорожно стала шарить руками вокруг себя, надеясь вырваться каким-то образом.
Не отрывая от меня безумного взгляда, Додик пошарил левой рукой под сидением и вытащил большой нож.
«Все, – подумала я, – вот и конец… «И еще подумала, что Дашка останется сиротой, хорошо хоть квартиру успела купить…
Господи, что за чушь мне лезет в голову. Но вслух я сказала:
– Ну зачем тебе это? Не надо.
И я решила сопротивляться до последнего, несмотря на ремень.
Додик взвесил в руке нож. Потом вроде бы извиняясь, сказал:
– Не с руки как-то в машине, я же не левша.
Он открыл дверцу и собрался выходить.
Вдруг в кустах послышался шорох, навстречу Додику метнулась какая-то тень. Раздался звук удара и шум падающего тела. В открытую дверцу машины заглянут Михаэль Борнштейн. Я ахнула.
– С вами все в порядке, Валерия? – спросил он, хмурясь.
– Да, только я не могу отстегнуть этот проклятый ремень.
Борнштейн принялся возиться с замком, но не смог меня освободить. Он поднял нож, валявшийся на земле и в два взмаха перерезал тугой корд.
Я с удовольствием вылезла из машины и расправила затекшие члены. Борнштейн по сотовому телефону вызывал полицию. Додик без сознания лежал на земле.
– Вы меня все-таки нашли! – слезы лились в три ручья, от этого казалось, что хлынул бесшумный ливень. Михаэль смущенно кашлянул, извлек из кармана пакетик бумажных салфеток, но почему-то не решился их протянуть. И сказал, чуть виновато:
– Да, Валерия, вы молодец. Я слышал практически весь ваш разговор. Хотя я не понимаю по-русски, но вы несколько раз произнесли слова «парк леуми», а потом «Форд». Я понял, что вы в парке, говорить в открытую не можете, и что вы находитесь в машине «Форд». Я поехал в парк, обшарил его безлюдную часть и увидел вас. В машине горел свет, поэтому если бы вашей жизни угрожала непосредственная опасность, я бы выстрелил. Но он, Борнштейн показал на Додика, – облегчил мне задачу – он вылез из машины.
– Ой, – я спохватилась и выключила свой телефон. Мысль о том, какой мне пришлют счет из компании, мгновенно высушила слезы. И черт с ним, здоровье дороже.
Подъехали две полицейские машины. На Додика надели наручники и засунули его в машину. Выражение у него было никакое – как у пластмассовой куклы. Один из полицейских сел за руль его «Форда».
– Я отвезу вас домой, – сказал следователь, совсем, как в первый раз.
Сев в его машину, я, наконец-то, решилась задать Михаэлю вопрос, вертевшийся у меня на кончике языка:
– Скажите, Михаэль, а что Айзенберг? Он каким-то образом оказался замешанным в этой истории.
Борнштейн рассмеялся:
– Ну что вы, Валерия. Я понимаю, что после такого напряжения, которое вы перенесли, вам вполне может показаться, что против вас плелся вселенский заговор, – тут он улыбка на его лице растаяла и он серьезно посмотрел на меня. – Айзенберг – крупный мошенник. Дело еще не закончено, но кое-что уже стало ясным. По его вине пострадало множество людей…
– Вы уже нашли что-нибудь?
– Вкратце дело обстоит вот как, – Михаэль не отрываясь смотрел на дорогу, тщательно объезжая колдобины на выезде из парка, – пользуясь своими связями в муниципалитете, Айзенберг получил разрешение на строительство в промышленной зоне города современного предприятия. Все хорошо и прекрасно, люди получат работу, городская управа – налоги и снижение процента безработицы, а сам Айзенберг – почет и уважение, ну и деньги, разумеется. Когда его небольшая фабрика заработала в полную силу, и лекарства заполнили склад готовой продукции, оказалось, что не все больницы готовы заключать контракт с новым партнером. Везде уже устоявшиеся связи, ведь люди не спешат изменять что-либо в своей жизни, если это новое не будет намного лучше старого и привычного. И тогда Айзенберг придумал следующий ход, – Михаэль мельком взглянул на меня, весь мой вид выражал полнейшую заинтересованность, что очень странно, если вспомнить недавние события, и он продолжил, – Айзенберг обратился к своей супруге, патронессе фонда «Америка – терпящим нужду». Вам известен этот фонд?
Я кивнула утвердительно, хотя мне была известна лишь сама госпожа Айзенберг, а не ее детище.
– И они вдвоем придумали следующий ход. Жена предлагала какой-нибудь больнице субсидию с тем, чтобы деньги пошли на закупку лекарств, производимых фабрикой ее мужа, кстати, совсем неплохих лекарств. Наши эксперты проверили. Вся продукция изготовлялась под контролем австрийских технологов.
– И что, – спросила я, – больницы заключили с ним сделку?
– Крупный центры отказались, – ответил Михаэль. Мы уже давно выехали из парка и направлялись ко мне домой, – то ли сумма их не устроила, то ли не хотели конфликтовать со старыми партнерами, но дело обстоит именно так.
– Значит, согласились маленькие больницы, – твердо заключила я, – у них каждая копейка на счету.
– Верно, – кивнул Борнштейн, – согласилась клиника «Ткума» – у нее не хватало средств, а тут такое подспорье. И еще пара больниц на периферии, там сейчас проверяются накладные.
– Михаэль, я все понимаю, – с жаром сказала я. Меня уже настолько занимал этот случай, что мои собственные приключения отошли на второй план, – я не понимаю только одного: каким образом в клинике стали появляться наркотики с маркой «сделано на фабрике «Труфатон»»?
– Я как-то от одного полицейского, кстати, выходца из России слышал пословицу, которая точно отражает суть дела: «Жадность фраера сгубила». Мне думается, с Айзенбергом именно это и произошло, – Михаэль остановился на красный свет, хотя на улице не было ни одной машины, ни одного пешехода, видимо у него было врожденное чувство долга, – ему было мало тех денег, которые перетекали к нему из американского фонда – нельзя было зарываться. И он совершил преступление. Мы нашли документы, по которым списывались десятки ампул морфия, как бой и сотни упаковок психотропных препаратов, изготовленных «как некондиционные».
– А куда смотрели австрийские технологи? – удивилась я. – Их продукцию называют «некондиционной», а они в ус не дуют!
– А! – рассмеялся следователь. – Это еще одна русская пословица! Надо запомнить. Куда вы говорите, они дули?
– В ус, – я попыталась объяснить, что эта пословица обозначает, но Михаэль махнул рукой, как бы говоря, что он понял и мы тронулись с места, так как загорелся зеленый.
– Технологи не заметили этого по ряду причин. Во-первых, они не всегда в Израиле. Их приглашают время от времени, а лекарства списывались в их отсутствие. И во-вторых – они занимаются производством, а не сбытом. Ни один западный специалист не полезет во что-то, если ему за это не заплатят.
А вообще, как говорят французы, шерше ля фам, – вдруг неожиданно произнес Борнштейн.
– Это я знаю, – я поспешила ответить. – Его жена жаловалась, что ее благоверный стал холоден.
– И таки она была права, – усмехнулся следователь. – Знаете на что шли денежки, которые Айзенберг зарабатывал так непотребно?
– Нет, – удивилась я.
– У него действительно была любовница – молодая девушка из Тель-Авива. А она требовала очень больших расходов…Приплюсуйте к этому неприятности на фабрике и отказ жены делиться с ним своими капиталами – будет от чего приходить в уныние.
Милый, милый Михаэль! Так он старался отвлечь меня от жутких воспоминаний.
Около моего дома он остановился и сказал:
– Обо всем, что произошло с вами, поговорим завтра, вернее, сегодня. Я вам позвоню.
