Елена Чалова - «Ярость богов»
– Когда закончу – подарю тебе. Повесишь в красном углу. И как будто я неподалеку все время буду.
Он бросился звонить в монастырь. Матушка игуменья позвала к телефону Настю. Та была жива, здорова, но сильно расстроена: кто-то залез к ней в келью и украл образ Николая Угодника.
– Ничего, Настенька, не переживай, – залепетал Николай, чувствуя, как тяжко бухает в груди сердце. – Вышьешь другую. Может, мальчишки баловались на спор… Ты знаешь, вышей мне Богородицу, я буду думать, что она на тебя похожа.
Настя отчитала брата за такие слова, но обещала вышить другой образ. Они распрощались. А Николай понял, что ему придется каким-то образом добыть камень. Мысль эта не доставила ни радости, ни успокоения. Но затем, работая с документами ювелира, Николай узнал, что именно ему предстоит украсть. Он вспомнил рассказы бабушки Дарьи, которая учила детей гордиться родовым именем, историей семьи. Но, как у всякого древнего рода, имелись в их семейной летописи и мрачные страницы. И одна из таких страниц была связана с кровавым рубином, который свел с ума недоброй памяти Дарью Салтыкову.
– Что делать-то будем, государь мой? – вопросил сенатор Разумовский.
Граф Иван Андреевич Стогов, глава московской юстиц-коллегии, поджал губы и не стал торопиться с ответом. Да уж тут куда ни кинь, как говорится, всюду можно в историю попасть!
– Тут, батенька, прежде чем делать, надо крепко подумать, – ответил он, и оба чиновника с неудовольствием уставились на разложенные на столе бумаги. В бумагах этих, словно ядовитая змея в кустах, прятался скандал. Да и не скандал даже, а скандалище! И ежели повернуть его удастся как нужно, то и головы полетят, и под шумок расправиться с врагами нетрудно будет. Но вот ежели не выгорит дело, то и самому в Сибирь немудрено уехать. Ох, ты, грехи наши тяжки, жили не тужили.
– Ты вот что, батюшка, давай-ка сейчас поедем ко мне, да отужинаем, да винца выпьем… знатного хереса мне привезли недавно из Испании. В картишки можем скинуться… а уж с утра, да на свежую голову, будем думать.
Сенатор не стал возражать. Он понимал, что Стогову нужно время, чтобы прикинуть расстановку сил и обдумать, как прикрыть себя от государынева гнева, если что.
– Благодарствуй за приглашение, граф, – сказал он. – С удовольствием отужинаю и херес твой опробую.
Ужин удался на славу. Следуя уговору, ни Стогов, ни Разумовский ни словом не упомянули о насущном. Так, обсуждали знакомых, виды на урожай, новую свору, да прочие приятственные предметы.
Расставшись с гостем, Иван Андреевич отправился в опочивальню, служившую ему кабинетом. Дядька-крепостной, служивший при графе всю жизнь, помог хозяину раздеться, подал халат и принес таз с теплой водой, куда граф и погрузил уставшие за день ноги, постанывая от удовольствия. Был он тучен, и ноги к вечеру немилосердно отекали и болели. Устроившись подле стола, он раскрыл папку и вновь погрузился в документы, вникая в детали истории, рассказанной ему сенатором Разумовским.
Летом 1762 года в стольный Санкт-Петербург явились два крепостных крестьянина, бежавших от своей хозяйки, помещицы Дарьи Николаевны Салтыковой. Будучи по закону беглыми, они не могли показаться на глаза ни единому представителю власти, а потому совершенно непонятно каким способом, но этим мужикам удалось передать жалобу ни больше ни меньше как самой государыне императрице Екатерине Алексеевне. Отродясь она документов не принимала ни от кого рангом ниже тайного советника, а тут – поди ж ты! И ведь как-то эти черти немытые сумели ей бумажку свою жалостную подсунуть! В том прошении сказано было, что помещица Дарья Салтыкова погубила смертию душ более ста крепостных, а потому все ее крепостные люди взывают к матушке императрице в надеже на защиту от лютой погубительницы.
Сенатор сказал, что Екатерина Вторая была неприятно поражена многочисленностью предполагаемых жертв и велела разобраться в этом деле и представить доклад ей как можно скорее. И бумагу ту передала в свою Канцелярию. Оттуда донос с указанием разобраться переслали в правительствующий Сенат. Все это требовало времени и вот на дворе октябрь, за окном дождь поливает дороги, вспучивая грязь непролазную. И донос доехал-таки до юстиц-коллегии московской. Сенатор Разумовский приехал неофициально, чтобы на словах попросить графа проявить к этому делу особое внимание. Оно и понятно: ему, сенатору, государыне докладывать. А шишки собирать, значит, мне? – печалился граф.
Дело это представлялось ему весьма нелегким прежде всего из-за личности самой Дарьи Николаевны. Граф Стогов был с ней знаком, но шапочно, и лишь смутно вспомнил весьма цветущую на вид особу. Повздыхав, Иван Андреевич вынул ноги из лохани с водой, сунул ступни в мягкие валеночки и пошел в опочивальню к супруге. Тут сладко пахло травами и ароматным воском. Жена Анна – располневшая, но все еще довольно свежая, с заплетенными в длинную косу русыми волосами, сидела подле туалетного, привезенного из Италии, столика, и перебирала бусы в ларце, примеряя то те, то эти и раздумывая, что бы надеть на завтрашний вечер. На столике стоял красивый подсвечник, бронзовый, купленный графом тоже в Италии. Свечей в нем горело четыре. Света хватало и самой Анне, и Дуньке – бедной родственнице, которая жила у них из милости, служа подружкой дочке Стогова, Насте, и компаньонкой Анне. Дуня была грамотна и сейчас сидела на низкой скамеечке, нараспев читая лежавшую на коленях книгу. То были сказания о рыцарях и дамах, о подвигах, драконах и, само собой, о любви.
Увидев графа, Дуня пискнула, уронила книгу и метнулась вон из комнаты.
– Случилось что, Иван Андреевич? – вскинулась Анна.
– Пока нет, матушка, но все под Богом ходим… – граф присел на край постели и умостил свечку на деревянной спинке кровати. – А скажи-ка мне, ты Салтыкову знаешь?
– Дарью Николаевну? Конечно!
– И как она? Ну, чем живет? Что говорят про нее?
– Да что говорят… – Анна несколько успокоилась и села обратно к столу. – Ничего худого не припомню. Набожная женщина, вдовствует уж давно, лет с двадцати пяти, кажись… Двоих сыновей успела прижить от мужа, они уж взрослые, и служат в гвардейских полках. Состояние у нее порядочное. На богомолье каждый, почитай, год ездит. Милостыню раздает, как положено.
– Набожная, значит…. – протянул Стогов. – А с кем она в родстве?
– Да почитай с половиной Москвы! Она из старого, столбового дворянства, – воскликнула жена и, не заметив, как омрачилось лицо графа, принялась рассказывать: – Вот Давыдовы с ней в родстве, Мусины-Пушкины, Строгановы. Толстые, кажется, тоже. Сестра ее старшая замужем за генерал-поручиком Афанасием – не помню как по батюшке – Жуковым.
Граф, кряхтя, встал с кровати и взял свечу.
– А чтой-то тебе, отец родной, Дарья-то понадобилась? Али Настю хочешь за ее сына просватать? – торопливо спросила жена.
– С ума сошла? – Иван Андреевич сердито сверкнул глазами на жену. – И в голову такого не бери! И не болтай никому, что я об ней спрашивал.
– Да кому ж я… – испуганно забормотала Анна. – Да что ты…
Полученные от жены сведения не добавили графу хорошего настроения. Такая родня – это вам не комар начхал, не так просто будет к барыне подобраться. Это помощь и защита на всех фронтах. Ах ты, господи, вот напасть-то! Вздыхая, он вернулся к себе и опять уселся было за стол, да нога в валенке попала в лохань с остывшей уже, а потому противной водой. Стогов взревел, тут же прибежал дядька, да еще один холоп, завозились на полу, вытирая лужи, убирая перевернутую лохань, обувая ножки графа в сухое. Иван Андреевич от души костерил дворню на чем свет стоит и, не удержавшись, пнул холопа, который ползал по полу с тряпкой. Тот крякнул, но глаз на барина поднять не посмел.
Выпустив пар, граф успокоился и опять стал думать о своем. Раз государыня проявила личную заинтересованность, то дело придется расследовать. Но теперь даже и в голову не приходит, кому бы его поручить? Андрюшину? Тот в родстве с Давыдовыми. Стенину? Его в юстиц-коллегию пристраивал дядя, который женат на Строгановой. Да и какие из этих следователи? Ни ума, ни талантов. Только в карты баловаться, да награды получать. Вот до Волкова им, например, далеко… И тут графу пришла в голову блестящая мысль. А и правда: надворный советник Степан Волков – самый беспородный из всех служащих, родом из какой-то захудалой дворянской семьи. То есть ни с кем важным в родне не состоит и оглядываться на них не будет. Только вот начальник его… Но ведь начальника можно и обойти, ежели сенатор подтвердит, что дело курирует сенат, и потому все отчеты пойдут напрямую в Санкт-Петербург.
