Лилия Беляева - Игра "в дурочку"
Мне бы встать и уйти. А прежде рубануть:
— Пошла ты!
А еще, если бы дала себе полную волю, имела право обнаружить немалые знания про эту самую Марселину, которую в Киеве знали как Софу Кобенко, выпускницу бухгалтерских курсишек, которая с завидной прытью, при весьма средних вокальных данных, сумела переспать с целым взводом, а может, и дивизионом дядечек разных возрастов, очень полезных в деле «раскрутки». И я, между прочим, если уж на то пошло, могла бы отчеканить голосом кое-что из словаря ненормативной лексики.
Но… как подвести газету, коллектив, обнадеженного Макарыча?
В конце концов разнеженная всеобщим вниманием Марселина принялась с удальством пьяной забубенной бабенки отвечать на мои вопросы. Я только молила Бога, чтобы диктофон меня не предал.
Когда мы вышли из этого клуба-казино, было сложно понять — белая ночь ли длится или раннее утро так осветлило майские небеса.
Михаил сказал:
— Классное получилось интервью! Она с себя прямо все шмотки поснимала, голяком бегала… Про аборты, про гонорею… с кем как спала… почему ей член у члена правительства не понравился… Такой наворот! А ты чего киснешь? С таким интервью нашу газету расхватают в момент! Макарыч задушит тебя в своих объятиях!
— Михаил! Как ты можешь шутить! — набросилась я. — Мы же с тобой словно в выгребной яме побывали! В дерьме с ног до головы!
— Молоденькая ещё какая! — посочувствовал он. — Не видала настоящих выгребных ям… Эта-то Марселина-Софочка — шелупень шелупенью. Дешевка. На свете ж есть такие страшненькие субъекты-объекты, такие страхолюдины… Тебе очень тошно?
— Очень.
— Пошли ко мне. Я рядом живу. Выпьем кофе. Или чаю. Провожу до дому.
— Тебе что, так меня жалко стало? А себя? — подкусила, не задумалась.
— Я большой, метр девяносто, чего меня жалеть? К тому же, из автомата полоснуть сумею при необходимости… А ты не умеешь…
— Не умею.
— То-то и оно…
Мимо нас неслись огоньки машин и раструбы света от фар и словно бы все на какой-то праздник. Пахло выхлопными газами. И тем удивительнее было увидеть живую ворону у самого края шоссе. По всем законам она должна была взлететь и исчезнуть, но она сидела, слабо шевеля полураспушенными крыльями.
— Ой! — сказала я. — Ее же задавят!
— Не её, а его, — сказал Михаил. — Это вороненок.
Он шагнул к птице, попытался поймать. Но листва ближнего шатрового тополя неистово раскаркалась, из неё вылетела крупная, как утка, ворона и кинулась к вороненку с таким надрывным, требовательным криком, что в ушах засвербило. Вороненок шарахнулся от Михаила, вскочил на бровку тротуара и вдруг распустил крылья, закричал от отчаяния и неверия в собственные силы и — взлетел и сел на тополиную ветку.
— Вот так совершаются подвиги! — Михаил сверкнул белозубой улыбкой, не без почтения пригладил усы и бороду. — Мы с тобой научили вороненка летать. Теперь его кошка не съест. Ко мне?
— Давай. Ты мне кофе, а я буду орать-ругаться… потому что ненавижу я это поганое занятие — искать сенсации для «Светских сенсаций»! ненавижу! И Макарыча начинаю ненавидеть! И себя!
Михаил жил в коммуналке. Но в центре, поблизости от «Белорусской». В этом районе всегда вкусно пахло ванилью от кондитерской фабрики. В его комнате, просторной, с двумя окнами, все стены были увешаны цветными снимками жуков, пауков, бабочек, птиц. Попадались и фото красивых женщин.
Я знала, что он не женат, что его постигла банальная участь всех излишне доверчивых юнцов — он очень верил, что любимая девушка его дождется после армии, но она не дождалась. Он прошел Афган, долго лежал в госпитале. Все в редакции удивлялись при случае, почему такой здоровый мужик увлекся насекомыми, вот и снимает, вот и снимает всюду, куда его посылают в командировку…
— Почему ты снимаешь бабочек, жуков-пауков? — спросила я, выговорив все проклятия по поводу своей злосчастной обязанности поставлять «светские сенсации».
— А разве они некрасивы?
— Красивы. Красиво снимаешь. А почему не женишься?
— А почему ты замуж не выходишь?
Посмеялись. И вдруг я заметила небольшой, с книжную страницу, снимок. На нем знакомое лицо — Удодов. Но не в нынешнем качестве, а гораздо моложе: волосы длинные, отброшены назад, седоватые только у висков. Выражение глаз странное — они округлились, словно заметили что-то поразительное.
— Кто это? — спросила я.
— А-а, мой хороший знакомый. Любопытный мужичок. Я его выручил как-то.
Не рискнула продолжать этот разговор. Михаил проводил меня до дому. Но ощущение своей униженности, обиды я приволокла с собой почти целиком и, укладываясь спать, думала: «И надо ж мне было только лет учиться, читать умные книги, чтобы ползать чуть ли не на коленях перед всякими потаскушками-певичками, вытягивать из них подробности их идиотского, пакостного существования?!» Про снимок Удодова забыла. Слишком жгла обида, бурлило оскорбленное самолюбие. Чувствовала — нужен реванш, необходимо очищение от скверны, крутой поворот судьбы, — деяние, которое вернет мне самоуважение…
Однако, оказывается, мне требовалось получить ещё пощечину от Алексея, чтобы, презрев всякий страх перед последствиями, всякие советы благоразумия, — решиться окончательно на авантюру под кодовым названием «Журналистка Татьяна Игнатьева меняет профессию и превращается… в уборщицу Дома ветеранов работников искусств».
Он улетал в Швейцарию. Я его провожала. До аэропорта его взялся подвезти приятель на собственной «вольво» цвета «мокрый асфальт». Мы обнялись, поцеловались под тополем, чудесно пахнущим после ночного теплого дождя. Я спросила его:
— Рад?
— Очень! Альпы! Женевское озеро! Эдельвейсы!
Он спросил меня:
— Не разлюбишь? Не скучай без меня. И не влезай ни в какие истории, вроде торговли на рынке!
— А если влезу?
— Еще одна аллергия обеспечена.
— А если влезу куда похуже? Где и убить могут?
— Совсем глупо. Совсем не советую.
Из машины ему крикнули:
— Алексей, можем опоздать! Пробки!
— Сейчас, сейчас! — отозвался он и ко мне: — Очень, очень прошу, будь благоразумной!
— Скажи, — я не отрывала от его синих глаз своего растерянного, но привередливого взгляда. — Если бы тебе пришлось выбирать — любовь, любимая девушка или скальпель… ты бы что… как?..
Он с силой встряхнул меня за плечи, прижал к себе так, что у меня заскрипели ребра, выдохнул:
— Я люблю тебя! Я очень-очень… Но если выбор… Если честно… Ты же предпочитаешь только честно… Любовь или скальпель? Я — мужчина, смею думать — настоящий мужчина, а это значит состою не из одного путь и очень крепкого, драгоценного корешка, но и из честолюбия. Я хочу добиться кое-чего в своей профессии. Мне противна сама мысль, что придется довольствоваться малым, прозябать на задворках хирургии. Скальпель… так ощущаю — продолжение моей руки, моей души, моей сущности. Вряд ли бы ты любила меня непритязательного, кое-какого.
— Алексей! Сколько можно! — крикнули из машины.
— Так что… вилла из белого мрамора обеспечена? — спросила я, хотя уже знала ответ — Алексей способен добиться желаемого. Раз он забыл, что я ему сказала про «могут и убить»…
Но я улыбалась, все улыбалась и улыбалась, уже стоя одна-одинешенька в чистом поле, на семи ветрах, хотя Алексей ещё только садился в машину, потом закидывал на колено полу своего светлого плаща, махал мне правой рукой с часами какой-то дорогой марки, о которых он в свое время мечтал… Я улыбалась, и когда машина скрылась в потоке других машин, а расплакалась только в телефонной будке, куда зашла, чтобы иметь возможность расплакаться. Хотя, конечно, понимала, что зря, ни к чему, глупо, наконец. Мало ли что тебе хочется безоглядной, сумасшедшей, неистовой любви как в романах прошлого столетия… Мало ли что ты ждала от Алексея отчаянной мольбы: «Татьяна! Не смей лезть в черную историю! Не смей рисковать собственной жизнью! Если что-то с тобой случится — я не переживу!..» Не достался тебе такой. Разобрали с утречка! А может, их, таких, уже давно и нет? И ещё под занавес: а может, это все и есть любовь? Ну не классическая, а все-таки…
Куда в таком состоянии идет молодая и… брошенная? Разумеется, в ближайший платный туалет, где умывается, красится по-новой…
Спустя время я сидела в кабинете редактора, а он уже просматривал мое интервью с красоткой-хабалкой Марселиной и одобрительно хмыкал:
— Ну молодец! Ну обработала! — высказался, наконец. — Блеск! Полный блеск!
— Значит, имею право просить выполнить мое единственное желание?
— Проси. Только не в денежном выражении. Вот найдем спонсора…
— Больше от меня никаких светских сплетен не дождетесь. Кончено! За меня их насобирает славная девочка-стажерка Светочка. Я же меняю профессию. Подробности не раскрою. Если получится все, как задумала, — материал прогремит если не на всю Россию, то на половину уж точно. Если, конечно, меня там не вычислят и не прикончат…
