Александр Аде - Одиночество зверя
– Диктуй, – говорит он.
Диктую и спрашиваю:
– Как проходит расследование… – и с невольной запинкой добавляю: – убийства моей жены? Есть какие-то результаты?
– Никаких. Кстати, ты же сам утверждал, что заказчик – Москалев.
– Я был в этом убежден.
– А сейчас?
– Начинаю сомневаться.
– Заметь, когда пристрелили Москалева, мы не стали тебя допрашивать, сделали исключение как человеку, который не раз нам помогал. А ведь надо было порасспросить, верно? Убийство Москалева до сих пор не раскрыто, а тебе явно кое-что известно… Ведь так, а?
– Самую малость.
– Может, расскажешь?
– Извини, не имею права. Под пытками не выдам.
– Да кто тебя пытать собирается. Мы что, звери…
Внезапно в его глазенках появляется такая печаль, такое сострадание к моему горю, что у меня начинает ныть сердце. Осторожно массирую левую сторону груди. Он тут же принимается глядеть куда-то вдаль, точно увидел нечто удивительное. Странный мент. Молчаливый, стеснительный, а теперь, оказывается, и сентиментальный. Простой мужик лет сорока, напоминающий откормленного хряка, и такая чувствительность.
– Ладно, – вздыхает он. – Договорились. К Французу присмотримся. И номер пробьем. Но, сам понимаешь, надежды практически никакой. Мужик, который тебе позвонил насчет Француза, вряд ли дурак и засвечиваться явно не собирался. Так что данная линия, скорее всего, приведет нас прямиком в никуда…
Произнеся несколько унылых фраз, он встает, крепко, до боли сжимает мою руку, потом неожиданно похлопывает по ней ладонью и уходит.
А я остаюсь на скамейке, глядя ему вслед. Потом, когда он неторопливо скрывается за поворотом, задумываюсь.
С кем бы мне посоветоваться насчет Француза?
Пока в моей башке вертится одна фамилия: Завьялов. Есть, конечно, еще кое-кто. В частности, Рудик, муж моей первой жены Марины. Но этот мне не помощник, он и так сотрудничал со мной точно через силу, а теперь и вовсе пальцем о палец не ударит.
Итак, Завьялов. Не слишком веселые связывали нас дела. Впрочем, меня редко с кем связывало что-нибудь радостное.
Звоню ему. И слышу в трубке жестко-отстраненное:
– Слушаю.
Есть голоса, как бы приглашающие к разговору, открытые, приветливые. Голос Завьялова иной. Кожей ощущаешь, как невидимая ладонь непреклонно и жестко отодвигает тебя и держит на расстоянии. После чего хочется скорее попрощаться и отныне Завьялову не звонить.
Но мне Завьялов необходим. И я говорю как можно любезнее:
– Привет, это Королек. Поговорить надо.
– Зачем? – так же скупо и безучастно интересуется он.
– Не телефонный разговор. Очень тебя прошу.
– Где и когда? – спрашивает он, поразмыслив.
– Завтра. В кафе «Ветер перемен». Время назначай сам.
– Лады, – буркает Завьялов. – В два часа дня.
Засовываю трубку в карман – и вдруг со мной случается необъяснимое. Мне кажется, что я у себя дома, и скоро придет Анна. Я даже чувствую, как мои губы раздвигает предвкушающая улыбка. Вот – отворяется дверь, сейчас зайдет, скажет своим низковатым ласковым голосом: «Привет, милый…»
Когда обнаруживаю себя сидящим на скамейке, сначала не понимаю, где нахожусь.
А что, если Француз не причем, и меня просто натравливают на него?
Как бы то ни было, отныне у меня появилась цель: найти убийцу Анны. Если этот ублюдок – не мертвый Москалев, а некто вполне живой, я обязан его отыскать! А уж там – будь, что будет. Если он прикончит меня – раньше встречусь с Анной. Будем сидеть на облачке и болтать о всяком-разном. Это успокаивает, не так ли?
* * *Кафушка со странным названием «Ветер перемен», где я не раз бывал с Анной, забита народом, в основном, веселящимся молодняком. Посетители гогочут, орут, точно сорвались с цепи. Завьялову это откровенно не нравится. Как и теснота помещения, в котором столики стоят почти впритирку.
– Бардак, – выдавливает он сквозь зубы. – Пошли отсюда.
Вываливаемся на улицу и усаживаемся на заднее сиденье Завьяловского джипа.
Я не видал Завьялова с лета этого года, но лишь сейчас замечаю, как он постарел. И голова почти седая.
– Привет, – говорит он, поглядев на меня с мрачным спокойствием.
– Здравствуй, – откликаюсь я, и у меня секунду или две дрожит сердце. – В августе убили мою жену, – выдавливаю, переждав эту дрожь.
– Наслышан, – коротко отзывается он.
Мои брови сами собой удивленно взлетают вверх: с чего вдруг крупный буржуй Завьялов интересуется судьбой ничтожного человечка по прозвищу Королек? Но вопроса не задаю.
– Выходит, мы с тобой товарищи по несчастью, – кривовато усмехается он, и в его голосе впервые проскальзывает вибрирующая нотка сочувствия. И тут же исчезает.
Сообщаю ему о странном звонке.
– Так, – подводит он итог. – А причем тут я?
– Ты знаком с Французом?
– Шапочно.
– До тебя не доходили слухи, что он причастен к гибели моей жены?
– Нет. Как на духу: нет.
– Зайдем с другой стороны. Скорее всего, мне позвонил враг Француза. Кто у него враги, не подскажешь?
– Допустим, я. Устраивает?
– Вот как? Дорогу ему перешел?
– Долго рассказывать.
– А я не тороплюсь.
– Зато тороплюсь я, – хмурится Завьялов. – И не собираюсь перед тобой исповедоваться.
– И он, будучи твоим врагом, не закатал тебя в асфальт?
– Француз – не Москалев. Он не так дьявольски злопамятен. Я бы даже сказал: он вполне либерален.
– Тем не менее в 2008-м он отдал меня своим костоломам, и не его вина, что я сейчас общаюсь с тобой, а не гнию в тихой могилке.
– Значит, ты здорово его достал. Француз – пацан вполне рациональный и обычно идет на крайности только тогда, когда этого настоятельно требуют интересы дела.
Завьялов произносит слова равнодушно, невозмутимо, точно убийство не такое уж страшное злодеяние, главное, чтобы оно имело смысл. Ту самую пресловутую цель, которая оправдывает средства.
Завьялов – загадка для меня. Охотно верю, что он редко повышает голос, не выходит из себя даже в самых чудовищных ситуациях. Но этот предельно сдержанный мужик, не задумываясь, прикажет уничтожить человека. О чем знаю не понаслышке.
– Есть у Француза еще враги? Неужто только ты?
Он проводит ладонью по щекам, словно пробуя, гладко ли они выбриты. Крепко трет шею.
– Костецкая.
– А кто такая Костецкая?
– Владелица ювелирных магазинов «Золотой апельсин». Когда-то она и Француз были любовниками. Потом он ее бросил.
– А она действительно ненавидит Француза?
– Можешь мне поверить.
Верю. Если Завьялов сказал, значит, так оно и есть.
Завьялов прощается со мной, и я пешком отправляюсь на улицу имени Бонч-Бруевича: осиротелая душа просит хоть какого-то праздника. По дороге звоню Пыльному Оперу и прошу узнать номер мобильника Костецкой.
* * *– Да? – у Костецкой голос успешной бизнес-леди: низкий, напористый и ироничный.
Она, как опытная теннисистка, подает мяч мощно, жестко, с подкруткой, чтобы сразу ошеломить противника и заработать очки.
Представляюсь. Объясняю, какая причина заставила меня побеспокоить столь занятого человека. И прошу встретиться.
– Зачем? – хмыкнув, спрашивает она. – У вас имеются некие проблемы. Хотите, чтобы они стали моими?
– Француз – мой враг. Безотносительно к смерти моей жены. Но если его руки обагрены ее кровью… Тут или я, или он. Кто-то из нас двоих умрет.
– Боюсь, что не он! – хохочет она. – А кто может поручиться, что вы не киллер? Я соглашусь встретиться, а меня… Я вас сейчас даже не вижу. Какой вы, товарищ? Высокий? Низенький? Волосатый? Лысый? Красавец? Урод? Я только слышу голос, который, если откровенно, мне приятен. Одновременно сильный и мягкий. Редкое сочетание. Послушайте, господин Голос, неужто вы всерьез считаете, что я соглашусь встретиться с вами за здорово живешь?
– Заранее согласен на любые условия. Только…
– Только – что? – опять хохочет она. Энергия из нее так и хлещет.
Признаться, побаиваюсь таких баб. Они мне непонятны. Мужиков этого сорта еще как-то перевариваю, а подобных наглых, самовлюбленных бабищ не терплю. У меня на них рвотный рефлекс.
– Только, пожалуйста, давайте встретимся и переговорим! Ладно, можно и по телефону, если это вас устроит.
– Ну уж нет! – немедленно оборвав смех, отчеканивает она. – Вы что, с ума сошли?! По телефону вообще исключается! Даже не заговаривайте.
– О, Господи! – вырывается у меня. – Я готов на все, лишь бы вытащить из вас хоть какую-то информацию!
Что-то в моем голосе пронимает ее толстокожую душу.
– Вы очень любили свою жену?
От этой внезапной участливости у меня перехватывает горло.
– Да, – отвечаю не сразу и сглатываю слюну.
– Верю, – говорит она. – В любви женщины понимают гораздо больше и чувствуют намного тоньше, чем похотливые скоты мужского рода, которым требуется только одно… Впрочем, я не о вас лично. Вы, кажется, редчайшее исключение… Кстати, кто направил вас ко мне?
