Джорджо Щербаненко - Венера без лицензии
– Два пива.
На сегодняшний вечер они оказались единственными посетителями; бармен, обслужив их, тоже куда-то исчез. Кондиционеров не было, зато под самым потолком вращался огромный вентилятор с широкими деревянными лопастями, что придавало заведению некий экзотический, колониальный стиль и, наверное, освежало лучше.
– Альберта год назад покончила с собой. Почему вы ею заинтересовались? – Видимо, она привыкла брать быка за рога и, поскольку он медлил с ответом, добавила: – Могу себе представить, как вы с ней познакомились. От нечего делать решили вечером пойти в кино на последний сеанс, вышли из машины, остановились перед входом в кинотеатр, все еще раздумывая, стоит ли идти. И откуда ни возьмись – она, стоит у дверей, тоже якобы вся в сомнениях. То ли парень назначил ей свидание и сам не явился, то ли подружка надула... А мужчина все на свете отдаст, лишь бы не ходить одному в кино. Вы ей на всякий случай улыбнулись, и – какая приятная неожиданность! – она ответила на улыбку. Тогда вы подошли, сказали что-нибудь милое, остроумное, но без фривольности... Остальное легко домыслить.
– Я Альберту Раделли никогда в глаза не видел. – С этой девицей в темную играть бесполезно.
Она словно сразу похолодела.
– Но по телефону вы сказали, что хорошо с ней знакомы.
– Лично – нет. Мне много о ней рассказывали. – Что правда, то правда, пожалуй, даже чересчур много.
– Не люблю, когда со мной хитрят. Ведь вы не такой, правда? Врач, который из сострадания к ближнему поставил на карту свое будущее, не может оказаться лицемером. Зачем вам понадобилась Альберта? Или вы мне говорите всю правду, или давайте сразу распрощаемся.
Ну, это уж неокантианство какое-то: в последней фразе были все категорические императивы и все пролегомены всех потенциальных метафизик, претендующих на научность. Однако он сдался и выполнил ее требование. Из небольшой папки, которую захватил с собой, он достал и, приняв необходимые меры предосторожности (он все же в общественном месте!), показал ей фотографию Альберты.
– Я же говорила – не надо, – произнесла Ливия Гусаро, бросив взгляд на снимок.
Он считал себя от природы понятливым, но тут ему поневоле пришлось посмотреть на собеседницу вопросительно.
– Незадолго до ее самоубийства какой-то человек предложил Альберте тридцать тысяч за такие вот съемки, и я пыталась ее отговорить. Мы даже повздорили. По ее мнению фотографироваться в костюме Евы все же лучше, чем спать с первым встречным. А я считаю, что хуже. В общем, она меня не послушала и взялась за эту грязную работу.
Так, дело вроде бы проясняется.
– А вот эта девушка вам знакома? – Он вытащил из папки фотографию блондинки.
– Фамилии не знаю. Зовут Маурилла. Кажется, работала в «Ринашенте»[4].
Все теплее и теплее: в «Ринашенте», как и во всей Италии, не так уж много Маурилл, Маскаранти легко ее установит.
– А при каких обстоятельствах вы познакомились с Альбертой?
Ливия беззвучно засмеялась, нисколько не нарушив тишину в золотистом баре, зато от этого смеха ее почти по-мужски строгое лицо стало вдруг восхитительно нежным.
– Обстоятельства самые обычные. Интересно то, что этому предшествовало.
– Что же?
– Вот я и хочу рассказать: нас ведь хлебом не корми – дай излить душу. – Она опять засмеялась своим необычайным смехом, правда, уже чуть менее заразительно. – Не знаю, может, я вас разочарую...
Ощущая какую-то непонятную эйфорию, он заказал еще два пива.
– Понимаете, мне с шестнадцати лет хотелось поставить один эксперимент: заняться проституцией... – Смех оборвался, и она вновь заговорила менторским тоном, каким излагают научные теории. – Вы не подумайте, дело здесь не в нездоровом любопытстве. Наверно, и по виду можно сказать, что к нимфоманкам я не отношусь... Наоборот: я фригидна. Ну, правда, не совсем... Гинеколог и психиатр пришли к единому мнению, что при крайне счастливом стечении обстоятельств я могла бы стать нормальной женщиной, но такое стечение, как вы понимаете, на практике встречается редко, поэтому мне, видимо, суждено остаться фригидной. Некоторые толстокожие типы считают меня лесбиянкой – ну и пусть, даже забавно...
Он приканчивал уже вторую кружку пива, а жажда все не проходила (или это не жажда?), как не проходило и ощущение эйфории оттого, что Ливия Гусаро реально существует, сидит рядом и рассказывает совершенно невероятные вещи, хотя он пока не понял, к чему она клонит.
– Так вот, я задалась целью поставить социологический эксперимент. Социология – моя страсть, едва ли не с рождения. Когда мои сверстницы мечтали о тонких чулках, я зачитывалась Парето и что самое ужасное – понимала, о чем он пишет. К сожалению, Парето и другие социологи не слишком много внимания уделяют женщине. А меня как женщину интересует прежде всего женская социология, и одной из основных проблем в этой области является проституция. Я много думала и пришла к выводу: этот феномен нельзя понять до конца, не испытав его влияние на себе.
Дука на миг усомнился, что находится в баре, а не на симпозиуме, и заказал еще два пива: по идее от пива не пьянеют, но почему бы не поставить социологический эксперимент?
– Вывод, разумеется, небесспорный – серьезный аналитик при желании не оставит от него камня на камне... – Непонятно, как такая холодная рассудочность может сочетаться со столь женственным обликом! – Но, согласитесь, довольно привлекательный с научной точки зрения. Задуманный мною эксперимент состоял в том, чтоб выйти на улицу, спровоцировать какого-нибудь мужчину и отдаться ему за деньги. В результате эксперимента я бы вооружилась чисто эмпирическими, однако от этого не менее значительными данными для дальнейшего исследования. Но вот беда: в самый решительный момент меня все время останавливали две или три тысячи лет табу, какая-то частица моего "я" была еще подвластна стадному чувству. Причем главным препятствием на пути осуществления моих планов стала девственность: мне почему-то не хотелось возлагать это бесценное сокровище на жертвенник науки. Позже, когда мне исполнилось двадцать, я, несмотря на фригидность, влюбилась. Это было нечто странное и продолжалось всего два дня, но за столь недолгий срок человек, поразивший мое воображение, сумел в прямом смысле слова воспользоваться ситуацией и устранить основное препятствие к проведению эксперимента. Однако мне потребовалось еще три года, чтобы победить тысячелетние табу. В конце концов все произошло совершенно случайно.
Господи Боже ты мой, да это же бред, все бред – и золото, и какая-то звенящая тишина здесь, чуть в стороне от центра города, около полуночи, когда по улице лишь изредка проезжают машина или трамвай и надолго воцаряется тишь, как в средневековом замке.
– Дело было ночью, – спокойно и размеренно повествовала она, – примерно в это же время я ждала трамвай на площади Ла Скала, как сейчас помню, возвращалась от портнихи, совершенно безмозглой дуры, которая говорит только о вытачках и о том, как она себе все пальцы исколола, но шьет хорошо. Я устала и была в плохом настроении, вдруг вижу: ко мне нетвердой походкой направляется мужчина лет сорока. Можно было уклониться, отойти подальше, но я с места не сдвинулась. Он подходит и говорит мне по-немецки, что я самая красивая брюнетка, какую ему когда-либо доводилось встречать в Европе. А я, тоже по-немецки, отвечаю, что ненавижу пьяных и прошу оставить меня в покое. Тогда он снял шляпу... было жарко, и на нем была превосходная шляпа из черной соломки... и сказал: «Я просто счастлив оттого, что вы говорите по-немецки, но, извините, вы ошиблись: я вовсе не пьян – просто слегка прихрамываю». Представляете, как мне стало стыдно: ни за что ни про что обидела инвалида! Но он как будто совсем не обиделся, даже наоборот, предложил угостить меня чем-нибудь. Мне хотелось загладить допущенную неловкость, и я согласилась. Он привел меня в «Биффи», заказал мороженое, а потом признался, что ему сегодня очень одиноко, мол, не составлю ли я ему компанию. Я говорю: ладно. А он спрашивает: «Fur Geld oder fur Sympathie?»[5] – довольно-таки прямолинейно, правда? В точности как выражается моя портниха: «За просто так или из интересу?» Я тут же вспомнила о своем эксперименте и без колебаний ответила: «Fur Geld». Тогда он спросил, сколько, а я хотя и очень долго готовилась к своему научному опыту, но как-то совершенно упустила из вида экономическую сторону дела, поэтому из опасения, что он откажется, назвала самую скромную цену.
– Сколько? – Рассудочность – самая увлекательная форма безумия!
– Пять тысяч. – Она замолчала.
– Ну и?..
– Ничего. Сразу выложил деньги и спросил, куда поедем: машину он оставил на площади Ла Скала. Я снова оказалась в тупике: сексуальная топография Милана была мне тогда совершенно незнакома... словом, поехали наобум и остановились в парке Ламбро. – Она вновь умолкла.
