Евгений Сухов - Криминальный репортер
— Как, как… — наморщила лоб женщина, напрягая память. — Куртка на нем была. Серая, такая, с башлыком. Башлык у него на голову был надет. Да чего там разглядишь, сверху-то…
— Хорошо, что вы делали потом?
— А потом я прошла в коридор и открыла Петеньке дверь, — снова сморщилась бедная мать, собираясь заплакать. — А он не идет. Все не идет и не идет…
Она все же заплакала. Уже в голос. Я не стал пока ее терзать вопросами, — пусть успокоится, — и, встав из-за стола, выглянул в окно. И правда, как разглядеть сверху внешность человека, да еще с капюшоном на голове? Да никак!
— Вы успокойтесь, — сказал я, вернувшись от окна за стол. — Все же Петр жив, и это главное… Уверен, что он обязательно поправится!
— Не дождавшись, я стала спускаться вниз, — продолжила говорить женщина, пересиливая рыдания. — И нашла его на площадке между первым и вторым этажами. Он лежал в луже крови, держась руками за живот и подогнув к животу колени…
— А того парня, в башлыке, вы не видели больше? — спросил я.
— Нет, не видела, — ответила женщина и вытерла передником слезы.
Ну, конечно, сделав свое дело, он вышел из подъезда, и его уже не могла видеть мать Петра.
— Непутевый он у меня, — горестно произнесла женщина. — Невезучий какой-то. И с работой ему не везло, и жена от него ушла… Вот он и стал пить.
«Вот и этот тоже, — подумалось. — Я невезучий. Путятин невезучий. И еще сотня моих знакомых и малознакомых — люди невезучие. Кому ж в нашей стране везет? Есть ли вообще такие? Вот разве что олигархи какие-нибудь?»
— А из полиции к вам приходили? — спросил я.
— Приходили, — ответила женщина. — И из полиции, и следователь из… этой… как ее… следственной управы…
— Следственного комитета? — переспросил я.
— Из него, — подтвердила женщина.
Ага. Значит, они нашли Петруху раньше меня. А может, они и того мужика в кепке тоже нашли?
Решив, что пора переговорить с Володькой Коробовым насчет обоих мужиков в кепках, я задал матери Петра последний вопрос:
— Скажите, а в какой больнице он лежит?
— А вы навестить его собрались? — благодарно и немного удивленно посмотрела на меня женщина.
— Да, — ответил я. — Ну и, по возможности, поговорить.
Женщина назвала мне больницу, куда Петруху отвезла «Скорая помощь», и добавила:
— Только вас к нему не пустят, если вы чего узнать у него хотите. В реанимации он…
— Спасибо вам, — стал прощаться я. — И не теряйте надежду. Все будет хорошо…
— Дай-то Бог, дай-то Бог, — произнесла женщина и проводила меня до двери. — Если вам удастся поговорить с ним раньше моего, передайте ему, что я его жду… И что очень…
Она не договорила. Подумала, наверное, что зря расчувствовалась перед посторонним человеком. И все же ей стало немного легче. И чуть спокойнее.
Глава 7. Что сказал Петруха перед ножевым ранением, или шерше ля фам?
— Я хочу вас поздравить, — сказал я в трубку, когда она отозвалась Володькиным голосом.
— С чем это? — настороженно спросили из трубки.
— Ну, как же, — укоризненно произнес я. — Вы нашли Петруху. Ну, второго мужика в кепке, так? Он у вас что, главным подозреваемым стал?
— Ну, как утверждают твои хорошие знакомые Василий и Григорий, все ушли тогда, а он остался, — прозвучало в трубке. — А потом замечательного актера Игоря Санина не стало…
— Да, актер он был замечательный, — сказал я. — А вот как человек — похоже, не очень.
— Откуда ты знаешь? — настороженно спросил Володя.
— Знаю, — ответил я. — Один источник мне поведал… Близкий, так сказать, к актерским кругам.
— Поделишься? — осторожно спросил Коробов.
— Чем?
— Источником…
— Нет, — ответил я. — Источники — это святое…
— А информацией? — спросил Володя.
— Информацией поделюсь, — пообещал. — Так, значит, вы с Гришей и Васей уже успели потолковать?
— Да, мы ребята шустрые, — даже в трубку было слышно, как Коробов улыбается.
— А вы успели с ним поговорить? — спросил я, имея в виду Петруху.
— С Самохиным? — переспросил Володя.
— Его фамилия Самохин? — задал я вопрос, ответ на который, собственно, и сам давно должен был бы знать.
— Самохин, — сказал Коробов. — И до его ранения мы с ним переговорить успели.
— Поделишься? — в моем голосе была явная просьба.
— Чем? — спросил Коробов, как незадолго до этого его спрашивал я.
— Ну, не Петрухой же. Информацией, ра-зумеется.
— Но учти, — предупредил Коробов. — Информация мутная и полного доверия не заслуживает.
— Значит, на него все же думаете… — я на мгновение задумался. — А кто его самого тогда ножиком пырнул?
— Ну, а как поступают со случайными киллерами? Вернее, с нанятыми на один раз? — голос в трубке был уверен в своей правоте. — Сделал дело, стал не нужен, как человек, знающий либо нанимателя, либо посредника, вот и пырнули… Но видишь, неудачно, слава Богу, он живой. Мы к нему охрану прикрепили, чтобы в палате не добили.
— Значит, все же убийство Санина заказное, а не рядовая бытовуха?
В трубке на это мое замечание промолчали.
— А Путятина, что же, совсем со счетов списали? — так и не дождался я ответа от Коробова. — Что, не подозреваете его больше? Так у него хоть мотив был… Даже два.
— Нет, Путятина не списали, — ответил Володя. — Будем продолжать разрабатывать и его.
— Значит, двое подозреваемых, — констатировал я.
— Да, — коротко ответили в трубке.
— А что все же вам сказал Петруха?
— Это не по телефону, — немного помолчав, ответил Володя.
— Хорошо, — согласился и предложил: — Тогда что, опять в «Мечте»? Кухня там хорошая.
— В ней, — услышал я ответ.
— Во сколько?
— Давай в шесть вечера…
— В шесть, — повторил я и нажал на кнопку «отбой»…
* * *А хорошо сидеть в «Мечте» вечерами! Особенно хмурыми, колючими и с моросящим пронизывающим дождиком.
Здесь уютно и благостно. Народу немного; приглушенно и как бы вдалеке играет музыка; тепло, мягко. Даже слышно иногда, как потрескивают дрова в камине. Так бы и остался здесь после ужина ночевать, улегшись на мягком диванчике и прикрывшись пледом. А под голову положил бы две своих ладошки, как в детстве, когда был совсем маленьким.
Так нельзя же, попросят!
Однажды увидел в каком-то старом фильме, как потерявшийся мальчик улегся на скамейке в парке и так же подложил под голову свои ладошки. И я тоже хочу подложить обе свои ладошки под голову, как тот мальчик из черно-белого фильма… А утром пусть меня разбудит запах только что сваренного кофе с кусочком мягкого белого хлеба с хрустящей корочкой, на котором тонкий слой сливочного маслица, а на нем — черная икорка, слоем, скажем, с большой палец. И я откусываю от такого славного бутерброда кусочек за кусочком, смакуя вкус и запивая все это горячим кофе…
— А здесь очень уютно, — в унисон моим мыслям звучит голос Коробова. — Так бы здесь и остался до самого утра.
Я улыбнулся. Стопроцентное попадание! В мои мысли и желания. Он такой же, как и я, этот Володька Коробов…
— Ну, ты что, дремлешь? — снова донесся до меня голос Коробова.
— Блаженствую, — расплылся я в улыбке.
— У меня мало времени, давай по делу, — сказал Володя.
— Ты же хотел остаться здесь до утра? — удивленно посмотрел я на него.
— Хотел бы, но не останусь, — мой университетский товарищ посмотрел с укоризной. — Давай, что ты там накопал по Санину…
— Игорь Валентинович был не такой уж и приятной для окружающих личностью, — начал я. — Один человек, который рядом с ним работал, говорит, что Санин запросто мог нахамить на площадке персоналу только потому, что у него плохое настроение, послать даже на три буквы, не считаясь ни с полом, ни с возрастом. Считал, что ничего никому не должен, что он царь и бог, и мог сорвать съемку по пьянке или капризу. Некоторые продюсеры просто отказывались с ним работать.
— А их фамилии тебе известны? — спросил Володька.
— Да, — ответил я.
Он достал записную книжку и ручку, вопросительно посмотрел на меня:
— Давай мне их…
— Записывай: Владимир Лисянский и Борис Казаков, — я назвал имена, которые поведала мне Наталья. — Да, еще некто Марк Жулин, тоже терпеть не мог с ним работать.
— Значит, кроме Путятина у него еще могли быть недоброжелатели… — в задумчивости произнес Коробов, записав имена.
— И не один, как видишь, — заметил я.
— Выходит, нельзя исключать и месть за обиду, как мотив, — сокрушенно произнес Володя.
— Выходит, — согласился я.
— И зачем ты мне это сказал? — посмотрел на меня Коробов. — Прибавил столько работы. Сейчас надо будет прощупывать всех, кого он крепко обидел. А если таких — сотня?
