Игорь Христофоров - Воровские гонки
Милицейский "уазик" он заметил еще издалека, но когда этот же "уазик" пересек двойную сплошную линию и пошел на него влоб, ноги Рыкова сами вспомнили о своем существовании. Впервые за эту чумовую гонку он перенес ступню с педали газа на тормоз, и "мерс", тоже, видимо, уже и забывший о тормозах, тупо дернулся, пошел боком и со всего хода хряснулся правым бортом в столетний ствол липы.
Мутным, дергающимся взглядом Рыков посмотрел на дверь "мерса", приехавшую прямо к его правому плечу, и с натугой, комом, проглотил ужас.
- Со... со... сорок тыщ дол... ларов, - сухими губами оценил он новую потерю и тут же вздрогнул от рева мегафона.
Скользя пальцами по дверце, он все-таки нащупал рычажок. Дверь поддалась легко, будто машине и вправду надоел этот пьяный дурак, и выпустила его на улицу.
Речная свежесть обожгла лицо, на секунду вернула трезвость, и этой короткой, вспышечной секунды Рыкову хватило на то, чтобы обернуться и увидеть разворачивающийся между деревьями "форд". Страх бросил его к черным скалам зданий. Спотыкаясь и хрипя, Рыков добежал до пыльных колючих кустов, упал прямо в них, проломив их грудью, а в голове скороговоркой пульсировало: "Дай! Дай! Дай!" Он сжал ладонями уши, но слова просачивались и сквозь пальцы. Только звук получался каким-то писклявым, будто теперь у него клянчил деньги ребенок.
Рывком он отпустил ладони и сразу понял, что стонет "Дай! Дай! Дай!" гаишная мигалка на "форде". Обернувшись и отодвинув ветку, он четко, будто днем, увидел облитый огнем фар свой изувеченный "мерседес", увидел людей в бледно-синей милицейской форме, увидел зевак, вылезающих из останавливающихся на набережной легковушек, и вдруг перестал ощущать себя рыбой, пойманной в сети. Он вспомнил, то он - Рыков, что у него есть крупная фирма, что он не последний человек на земле, и это чувство собственной значимости подняло его с повлажневшей травы. Да, он угробил трехсотый "мерс", но это был его собственный "мерс", да, он был пьян, но пусть уж накажут за пьянство, отберут права, чем станут стыдить завтра, как мальчишку, который нашкодил да убежал.
Рыков зло, но зло к самому себе, отряхнул брюки, пиджак и уже хотел повторно проломить кусты грудью, но то прежнее, что превратило его во время безумной гонки в глаза, неожиданно окаменило его.
- Твою мать! - только сейчас заметил он.
На "мерсе" красовались номера чужой машины. Сам того не желая, он угнал ее от ресторана. Ноги уже не хотели идти к разбитому лимузину. Он не ощущал их.
Пиликание "сотовика" в кармане пиджака шибануло его в пот.
- А!.. Кто?!. Чего?! - прохрипел он в трубку.
- Это я, Барташевский, - мягко ответила она.
- Ты это... чего?
- Я тут вечером был занят. Не успел доложить. А тут вспомнил. Я кресло тебе заказал. Завтра привезут. Максимальная ширина. Шире уже не бывает. Шире - только диваны...
- Ну ты это... А если я сплю?.. Чего ты звонишь?
- Ты - спишь?
Раньше двух-трех ночи Рыков редко заявлялся домой. В вопросе Барташевского сквозили и удивление, и любопытство.
- Ну не сплю я!.. Так что, надо про всякую ерунду звонить!
- Я хотел узнать, как банкиры...
От упоминания о них Рыков проскрипел зубами. Мигалок вокруг вросшего в дерево "мерса" становилось все больше, и от их воплей "Дай! Дай! Дай!" можно было задохнуться.
- Твари они, а не банкиры, - прохрипел Рыков. - Дай! Дай! Дай!
- Что? - не понял Барташевский.
- "Бабки" требуют!
- А что в этой... в милиции?
В безразличии тона, с каким задавался вопрос, четко ощущалось:
Барташевский звонил вовсе не из-за банкиров и не из-за кресла.
- Облом. Полный облом, - вспомнил мрачного милицейского
подполковника Рыков.
- Ты же сам говорил, они поймали парня с твоими кредитками. Точнее, с подделанными под твои...
- Ничего не подделанные! У него нашли одну мою. Помнишь, я тебе говорил месяцев восемь назад, что потерял кредитку...
- Так это она?
- Да. Он успел тогда чуть-чуть с нее погреться. Тыщи на три. Я потом счет аннулировал.
- А других у него не нашли?
- Нет, - раздраженно прохрипел в трубку Рыков.
Шепот у него не получался. По горлу скребли невидимым наждаком, а та штука в организме, которая отвечает за слюну, отказывалась работать. И от этой неожиданной забастовки он воспринимал свежий воздух ночи каким-то жгучим и сухим. Точно и не посреди Москвы он стоял, а посреди пустыни.
- Значит, надежда исчезла? - расстроился Барташевский.
- Мент этот... такая сука! Он мне говорит: ищите воров в своем окружении. Возможно, что вором может быть и жена... Тварь! У моей Лялечки куча недостатков, но красть она не будет. Тем более у меня. Да я за нее...
- Это он зря, конечно...
- Там все - сволочи. Им плевать на меня!
- А ты рассказал им об исчезнувших деньгах... Ну, твоих и моих?
- Нет, - еле выжал Рыков.
Он только в эту минуту вспомнил о швейцаре. Только один человек на
земле - этот краснолицый манекен с екатерининскими бакенбардами
- видел, как Рыков заводил чужой "мерс". А может, он
преувеличивает? Может, и не видел швейцар его буйного отъезда? В
плохое верится сильнее, чем в хорошее. Накативший из ниоткуда страх неожиданно увлажнил рот. Словно бы лопнула внутри та штука, что бастовала.
- Мне лететь надо, - промямлил он в трубку. - По делам... У меня дела...
Он зашарил по карманам. Где-то в брюках прятались несколько стодолларовых купюр. Рыков презирал портмоне, считая их бабской безделушкой, и всегда рассовывал деньги по карманам.
Мятые серо-зеленые стольники он нащупал у пояса, в тайничке. Только они могли сейчас спасти его. Швейцар, как и положено представителю его профессии, легко покупался. Но гаишники могли опередить Рыкова и купить чуть раньше.
- Платоныч, - оборвал его лихорадочные мысли Барташевский, - деваться некуда. Я должен ехать в командировку в Красноярск. Следы - там...
- Что? - не услышал Рыков.
- В Красноярск, говорю, лететь надо...
- Да лети ты куда хочешь!
- А насчет метров чего?
- Каких метров?
- Ну, будем одни и те же метры по второму разу продавать? Наш разговор помнишь?
- А-а, черт с ними! Продавай! Впаривай дуракам эти метры!
Нажатием клавиши Рыков омертвил "сотовик" и, прихрамывая, бросился между домами во двор. Прощально повернулся и с неприятным чувством у сердца увидел, как коротенький гаишник нагнулся к номеру "мерса" и аккуратно записал его в блокнот.
Глава восемнадцатая
ГАИ, ГАИ, МОЯ ЗВЕЗДА...
А ровно через восемь часов одиннадцать минут в расположенном на полторы тысячи километров южнее от Москвы курортном городе Приморске другой гаишник, повыше и посимпатичнее того, столичного, тоже нагнулся к номеру "мерса", но только не покореженного, а очень даже целенького, хотя и десятилетней германской выдержки, и с видом беспощадного судьи оценил этот номер:
- Покрасить бы не мешало. Цифры совершенно не видны.
- Это грязь, а не ржавчина, - высунувшись из окошка, разъяснил румяненький, кругленький водитель. - Я помою - и все...
- А почему не пристегнут ремень безопасности? - подошел к его дверце гаишник.
- Так я ж не еду! Я ж на ваш сигнал тормознул! Я только что отстегнул! Я...
- Это ты будешь теще рассказывать, - неумолимо ответил гаишник и вырвал из нагрудного кармана блокнот с квитанциями. - Ты оштрафован на сто тыщ!
- Командир, ну ты даешь! Я ж токо отстегнулся! Мамой клянусь!
- Я сказал, сто!
- А почему сто?.. Всегда было восемьдесят!
- С утра повысили штрафы. По радио передавали. Ты что, не слышал?
Кругляш раздраженно посмотрел на радиоприемник. Пластиковый прямоугольник с кнопками угрюмо молчал. На минуту кругляшу показалось, что весь их разговор сейчас это же радио транслирует на весь город, и ему стало стыдно, хотя стыдиться было и не от чего. Формально гаишник был прав. Не пристегивал он сегодня ремень.
- На! - протянул он через окошко полтинник. - Без квитанции...
- Ладно. Езжай, - двумя пальчиками подхватил купюру гаишник и брезгливо сунул ее в карман неглаженых брюк. - Только пристегнись.
Ветеранистый "мерс" с подчеркнутой медлительностью поехал по улице, а из подъезда дома раскачивающейся походкой выплыл Топор и лениво спросил гаишника:
- Состриг?
- Мелочевка, - ответил Жора Прокудин, снял одеревенелую милицейскую фуражку, отер платком красную полосу на лбу и добавил: - На ремнях мы только к вечеру что-нибудь путное соскребем. Надо знак ставить.
- Проезд запрещен?
- Ты думаешь?
- Однозначно!
- А есть где поблизости?
- Вон там. В переулке. Там перерыто все. И знак стоит. Приварен к колесу от вагонетки.
- Тащи его, родного, сюда!
Топор живчиком рванул по улице, а Жора Прокудин с облегчением отступил в тень. Пальцы с жадностью расстегнули пуговицу на шее и оттянули галстук. Хорошо еще, что он был на резинках. Когда Жора отпустил его, галстук аккуратно, уже без прежних тисков, сжал воротник. Пуговицу, оказывается и застегивать-то не требовалось.
