Фредерик Тристан - Загадка Ватикана
На следующий день, в указанный час, пришлось констатировать: Стэндап в свою гостиницу не возвращался. Он не явился на ежедневное чтение в зале святого Пия V. Лицо нунция окрасилось в серый цвет. Каноник Тортелли, с магнитофоном под мышкой, казался больше удовлетворенным, чем расстроенным, что переводчик исчез.
— Ни к чему хорошему чтение этой безумной рукописи и не могло привести, — заявил он. — Его Высокопреосвященство предупрежден?
— Нет еще, — вздохнул Караколли. — Ах, какое неприятное… как бы это сказать?.. faccenda. Che brutta…[40]
Преподобный отец Мореше сел в кресло, которое вчера занимал кардинал Бонино. Его острый взгляд скользил с каноника на Сальва, потом от нунция на часы, которые с удивительным безразличием подчеркивали все увеличивающееся опоздание англичанина и, следовательно, подтверждали его пугающее отсутствие.
— Итак, — наконец проронил Сальва, — наверное, нам пора поделиться нашей проблемой с Его Высокопреосвященством, как и предлагает каноник?
— Безусловно, — согласился нунций слабым голосом.
Он поднялся и пошел к телефону, висевшему возле входной двери.
Никто не слышал, о чем разговаривали два прелата. Когда Караколли присоединился к остальным, то сел поближе к рукописи «Жития», которую библиотекарь с церемониальной торжественностью положил на столик, вокруг которого они расположились.
— Что сказал Его Высокопреосвященство? — с беспокойством в голосе спросил каноник.
— Он сказал: «Requiescat in pace»[41].
— Неужели Стэндап умер? — воскликнул Сальва.
— Он также сказал на латыни: «Продолжайте переводить».
— Продолжать? — взвизгнул каноник. — Эту рукопись?
Поднялся невообразимый шум. После двух часов бесплодной дискуссии все согласились, что кардинал прав. В ожидании гипотетического возвращения исчезнувшего британца перевод решили поручить нунцию Караколли. Прежде чем согласиться, последний прибегнул ко всем формам отказа из своего обширного репертуара, от жеманного смирения до добродетельного возмущения, после чего раз десять вытер лоб своим клетчатым носовым платком и начал чтение голосом неуверенного в себе школьника. Все это время Адриан Сальва сидел, глубоко погруженный в свои размышления. Что он делает в этом зале, где толстые ковры на полу и обтянутые плотной обшивкой стены улавливают все звуки? Ведь не только любопытство привело его сюда. И вот теперь он столкнулся с поддельной рукописью и исчезновением британского гражданина, который ни в малейшей степени не был склонен к бегству. Но что нам известно о людях и о вещах, кроме того, что они попали в поле нашего зрения? Загадка ближнего лишь отсылает нас к нашей собственной странности.
На Средиземном море бури случаются часто, и они тем более опасны, что налетают всегда неожиданно. Гладкая поверхность моря внезапно вздымается волнами под ураганным шквалом, и штиль в один миг превращается в катаклизм. Вот и в ту ночь на корабль, на котором плыли по направлению к Родосу Гермоген и Базофон, накатились такие высокие и могучие валы, что судно опрокинулось.
Базофон бросился к каюте своего хозяина. Вода уже хлестала со всех сторон. Внезапно разбуженный, Гермоген был так ошарашен, что если бы вовремя не явился Базофон, он бы утонул. Заставив хозяина прыгнуть в бушующие волны и пытаясь удержать его на поверхности, юноша, казалось, чувствовал себя посреди разгулявшейся стихии так же уверенно, как на земной тверди, и — о чудо! — его палка держалась на плаву так хорошо, что они оба смогли за нее ухватиться, в то время как корабль затонул, уйдя на дно вместе с последним гибельным водоворотом.
После того как они провели много часов посреди бурных волн, их выбросило на отлогий берег, между скалистыми отрогами, покрытыми скудной растительностью.
— Ты спас мне жизнь, — сказал Гермоген, как только к нему вернулась способность рассуждать здраво. — Если бы не ты, я стал бы жертвой этого кораблекрушения. К тому же, если бы не эта палка, мы не смогли бы долго противостоять огромным валам, которые беспрерывно обрушивались на нас.
— Это палка доброго Иосифа, — сказал Базофон. — Но она не всегда была со мной так любезна.
— Этот Иосиф, наверное, могущественный колдун.
— Он всего лишь плотник, но разве о таких людях не говорят, что они всегда имеют при себе котомку с хитростями. Ну а если говорить о колдунах, мой господин, то самый могущественный среди них, вероятно, вы. Я слышал, как об этом говорили на корабле.
Вымокший до нитки, Гермоген походил не на ученика великого Гермеса, а скорее на нищего, который только что выбрался из грязной канавы. Однако он был польщен и, выпрямившись, чтобы казаться представительнее перед молодым человеком, ответил ему так:
— Мой друг, я готов передать тебе часть своей колдовской силы. Это будет справедливо, ведь ты спас меня от верной смерти. Но скажи сначала, что тебе известно о колдовстве или магии?
— Только одно слово, которое мне сообщили совсем недавно. Я должен был сказать его вам, когда мы встретились. Однако вы взяли меня на службу прежде, чем я успел его произнести.
— Какое же это слово?
— Гадалкавар.
Гермоген рассмеялся.
— Какой мерзавец научил тебя этой белиберде? Знаешь ли ты, что значит «гадалкавар» на александрийском диалекте? «Я — осел!» Этот тип хотел над тобой посмеяться, это уж точно.
Яростный гнев обуял юношу, поднимаясь от ступней до самой головы.
— Я вернусь туда и проломлю ему череп!
— Успокойся, он просто пошутил. И к тому же мы сейчас очень далеко от Александрии и от твоего шутника. Лучше пойдем и попытаемся встретить какую-нибудь живую душу.
Базофон всю дорогу ворчал. Он даже забыл о том, что Гермоген пообещал поделиться с ним своей колдовской силой. Со своей стороны, ученик Гермеса очень заинтересовался палкой Иосифа и решил выменять ее с помощью какого-нибудь трюка, как только юноша немного успокоится. А между тем, пока они шагали, он, чтобы отвлечь внимание Базофона, начал рассказывать ему о своих похождениях.
— Прежде чем стать человеком, которого ты сейчас видишь, я прошел через многочисленные воплощения, такие длительные и такие необычные, что я не могу сейчас тебе обо всех рассказать. Что ты предпочитаешь? Поведать тебе, как я был лягушкой, или лесной совой, или верблюдом, или орлом? Я был стрекозой и быком, клещом и слоном. Выбирай любое состояние, и я ничего от тебя не скрою.
— Вот это да! — заметил Базофон. — Неужели, чтобы стать человеком, надобно пройти через такое множество различных воплощений? Мои патриархи ничего мне об этом не говорили.
— Только тайная наука божественного Гермеса, Трижды Великого, позволяет подняться к источнику жизни и вспомнить о своих прошлых сущностях. Итак, что ты выбрал?
Становилось жарко. Дорога была пыльная и пустынная. На горизонте не было видно ни одной человеческой хижины. Юноша подумал, что рассказ о жизни верблюда поможет ему вынести это испытание.
— Ага, — воскликнул Гермоген, — твой выбор очень удачен, так как во времена, когда я был верблюдом, происходили знаменательные события, и я с большим удовольствием тебе о них расскажу. Итак, это было тогда, когда царствовал фараон Аменхотеп V. Я принадлежал одному купцу, служившему в царском дворце. Этот человек торговал финиками, которые собирал на Юге, а потом на моем горбу доставлял ко двору фараона. Эти финики пользовались большим спросом, и он имел право продавать их только жрецам и вельможам. Я был вполне доволен своей судьбой.
Случилось так, что мой купец, которого звали Кенефер и которому было за шестьдесят лет, влюбился в молодую служанку из дворца, прелестную Неферирет. Согласившись выйти замуж за моего хозяина, эта девушка думала только о его состоянии, а он полагал, что она избрала его в мужья за его величественную осанку и ум. По правде говоря, он был большой бабник и разбогател только благодаря высокому качеству своих фиников. У них родился ребенок, потом второй и третий. А мы вновь и вновь отправлялись на Юг, Кенефер и я, где нагружались финиками и потом поднимались вверх по течению Нила до самых Фив.
Однажды, когда мы были уже за пределами города, мой хозяин обнаружил, что забыл взять кошелек, и нам пришлось возвратиться. Возле своего дома хозяин попросил меня подогнуть колени, что я и сделал. Но не успел он переступить порог, как едва не задохнулся от гнева. Его супруга уже праздновала свое одиночество в объятиях какого-то юноши. Выхватив из ножен ятаган, он отрубил голову молодому красавцу и рассек напополам коварную изменницу.
Увы, юноша оказался самым младшим сыном Аменхотепа! Бедного купца изрубили на куски, потом сложили эти жалкие останки в бочку, погрузили ее мне на горб и выгнали меня одного в пустыню.
