Лариса Соболева - Коварство без любви
– Какая же сука водку подсунула? – затрясло Клаву, горло перекрыл удушливый комок. – Меня хотели убить. Кому я помешала? За что?
Клаве расхотелось наводить порядок, собрала мусор в коридоре, полы сойдут и без влажной уборки. Нервная перегрузка потребовала разрядки. Клава принялась искать в загашниках спиртное. Заглянула в холодильник, на полках – как в магазинах советского времени – пустота. Достала потрепанный кошелек, пересчитала деньги вплоть до копеек. На бутылку самогона хватит, а на сигареты нет.
– Как мне надоело слово «нет», – чуть не плача, произнесла она. – Денег нет и не будет. Поесть нет. Выпить нет. Сигарет нет. Счастья и подавно нет. Почему так? Пойти ограбить кого, что ли? В тюрьме хоть не убьют.
Но, припомнив, что в тюрьме и выпить не дадут, Клава туда попадать передумала, а перевела тоскливо-мечтательный взгляд на пустые бутылки. Аромат, исходивший от них, пробудил сообразительность. Она налила в одну из бутылок немного водички, взболтала, аккуратно перелила в следующую, взболтала. Так делала несколько раз.
– Заодно помыла, – сказала вслух, отставляя бутылки. Сейчас подкрепится, пойдет и сдаст бутылки. Понюхав произведенный коктейль, осталась недовольна. – Помои.
Выпила. Эффекта, естественно, ноль. Один слабенький привкус. Клава надела пальто и побежала к самогонщице, надеясь выпросить взаймы, ведь еще надо купить еды.
Самогонщица отнеслась доверительно и с пониманием. Поскольку Клава является постоянным клиентом, дала пол-литровую бутылку под запись, заверив, что качество продукта высшей пробы. В наличии имелось двадцать четыре рубля с копейками. Клава купила в магазине хлеба, дешевых сигарет без фильтра две пачки и с голодной тоской проходила вдоль витрин, прицениваясь к дешевым продуктам. Где же они, дешевые продукты? И кто установил такие цены? Разве способен человек, получающий скромную зарплату, купить еду запредельной стоимости? «Вот уроды!» – думала про себя Клава, обливаясь слюной. Все же одно наименование обнаружила по сходной цене. Купила триста граммов дешевой ливерной колбасы, а у дома килограмм картошки. Целый пир закатить можно. На пике счастья возвращалась домой и столкнулась у парадного с Подсолнухом.
– Клавка! А я к тебе! – воскликнул Сеня.
Сто лет не появлялся, а тут вот он, с сияющей физиономией. С чего это? Клава не пришла в восторг от нежданного гостя, но сделала вид, будто обрадовалась. Странное дело, обычно она любит выпить в обществе, чтоб и поговорить, и расслабиться, и время убить. А сегодня никакого желания нет разделять скромную трапезу с кем бы то ни было. Не жадность тому причина, нет, Клава женщина компанейская, последним куском и ста граммами поделится. Просто сегодня каждый коллега рассматривался ею как потенциальный убийца. Кто знает, вдруг это Подсолнух, душка и обаяшка, подложил в сумку водку с ядом?
Подсолнуха она знала давным-давно, так давно, что иногда воспринимала его как брата, причем ненавистного брата, потому что Сенечка редкостная сволочь. Гадость так и норовит сделать. Завистливый, мелочный, подлость у него норма, за рубль продаст с потрохами маму родную. Начинали они в театре вместе, Клава раньше Сенечки получила звание, за что и претерпела от него немало. При любой возможности Подсолнух топил ее, а потом улыбался искренно, разыгрывая преданного товарища, мол, во имя ее блага старался, а то не ровен час сопьется Клавдия Овчаренко. Она, как дура, верила ему, пока Сеня не уморил свою жену. Это он, никто другой, довел ее. Все об этом знали, в кулуарах об этом толковали, однако ничего ему за это не было! Вот когда Клава по-настоящему стала бояться Подсолнуха. Не простак был Сеня, как о нем думали, предугадать его ход конем невозможно. Он сначала затаится, а потом как ударит... и наповал. Возникла мысль, что Сеня состоит из ненависти. Все правильно! Он ненавидел тех, кто талантливей и красивей его уродился, кого полюбила удача, кто лучше него. А ведь сам Подсолнух неплохо пристроился при Эре Лукьяновне, она платит ему за каждый спектакль! Подумать только! Раньше за то, что ты выходил на сцену, тебе и платили зарплату, а сегодня зарплата – это само собой, а сверх зарплаты еще идет плата за спектакли плюс надбавки. Только далеко не все находятся в таком привилегированном положении. Вот за что идет драчка в театре. Вот потому роли и стали предметом не только престижа, а и заработка. Чем больше выходишь на сцену, тем больше получаешь! Потому совесть – признак атавизма – многим мешала. Сеня первый избавился от нее. Потому Подсолнух и помогал Юлику расправляться с талантливыми артистами, чтобы самому играть много. А как выжить мужиков? Просто! Надо выжить их жен. У Клавы же ставка плюс надбавка за контракт – в размере месячной зарплаты. Она в лучшем положении, чем многие, а все равно не хватает! Кстати, Сенечка Подсолнух никогда рубашку не рвал на груди в защиту директора и Швеца в отличие от Клавы, а на лучшем счету у них. Так за что она продала душу дьяволу, или Эпохе с Юликом? За рак в груди? Несправедливо жизнь устроена!
Подсолнух, войдя на кухню, сразу поставил на стол бутылку дорогого коньяку, банку паштета и с полкило вареной колбасы. Расщедрился чего-то! Клава принялась чистить картошку для жарки. Сеня открыл паштет, намазывал его на ломти хлеба.
– Слушай, – сказал он, – ты что-нибудь понимаешь? Что творится?
– Не понимаю, – хмуро ответила она. У нее уже язык опух отвечать по телефону членам коллектива, что Галеев умер из-за ампулы в заднице. Но сама-то она знает, что почем.
– У меня телефон обрывается, – сказал Подсолнух, открывая бутылку коньяку. – Звонят и спрашивают, правда ли, что в театре неизвестный маньяк косит актеров. Не знаю, как и что отвечать. Я взял да и сбежал к тебе.
«Я тебе не любовница, чтоб сбегать ко мне», – подумала она. Впрочем, когда-то был такой факт. По молодости и по пьяни случилось на гастролях. Развития их отношения не получили, в дальнейшем ни словом не упоминали ту ночь, словно ее и не было. Своих мужчин Клава любила до самозабвения, жаль, не оценили они этого, а к Сене тогда даже симпатии не испытывала. После того случая решила больше не увлекаться спиртным, но, как говорится, свинья грязь найдет.
Подсолнух налил в рюмки коньяка, по кухне распространился терпкий аромат, ударил в ноздри, одурманивая. Сеня подал ей рюмку:
– Давай, Клавка, выпьем! Что-то сердце давит. Беспокоит меня что-то, а что – не пойму. Ну, поехали?
Клава задержала рюмку у рта, глядя в нее. Аромат обволакивал, словно туманом, кружил голову. Вкус коньяка она уже чувствовала на языке, в горле пересохло, рюмка все ближе приближалась ко рту... Но, бросив на Сеню рассеянный взгляд, Клава дрогнула, вернувшись из виртуального опьянения в реальность. Подсолнух не пил. Он держал рюмку и ждал, когда выпьет она. Его два мутно-голубых глаза гипнотизировали Клаву: пей, пей! Она, подчиняясь гипнозу Подсолнуха, поднесла рюмку к губам и вспомнила: ночь, курилка, Галеев, водка, труп. А Подсолнух все ждал, не спуская с нее рыбьих глаз... «Он пришел убить меня!!! – задохнулась Клава. – Это он подложил мне водку!..»
6
На поиски Марины Дмитриевны Степа потратил два часа. Звонил домой – никто не брал трубку, приехал в школу. Его посылали то на один этаж, то на другой, выяснилось, что она «только что ушла»! Опять принялся названивать домой, пока она не ответила.
– Вас беспокоят из милиции, можно к вам подъехать?
– А что я такого натворила? – раздался приятный низкий голос.
– Насколько нам известно, вы ничего не натворили. Нам нужно с вами поговорить.
– Вам больше не с кем поговорить? – посочувствовала в трубке Марина Дмитриевна. – Ну, тогда приезжайте.
– А она с юмором, – отметил Степа и назвал Толику ее адрес.
Ни за что Степа не назвал бы ее старухой. Она не укладывалась и в понятие «пожилая женщина», хотя ей шестьдесят пять или даже больше. Это просто женщина в возрасте, статная, с тонкими чертами лица, аристократичными руками в крупных перстнях, строгом платье и со строгой прической – зачесанными назад волосами, собранными на затылке в пучок. В комнате развешано множество ее портретов и тоже в гриме, как у Гурьевой в кабинете. Степа подумал, что скорее всего прошлое для этих людей – важная часть настоящей жизни, их гордость.
– Я постараюсь не мучить вас долгим разговором, – сказал он, садясь на диван напротив Марины Дмитриевны.
– Да не суетитесь, времени у меня вагон, – и села прямо, не согнув спины.
– Вы, наверное, уже прослышали о событиях в театре?
– Разумеется, – печально вздохнула Марина Дмитриевна. – Я потрясена, если не сказать больше. Счастье, что меня там нет.
– Скажите, из-за роли актер пойдет на убийство?
– На моей памяти такого не припомню, – пожала плечами она. – Склоки, сплетни, подхалимаж – этого сколько угодно, а вот убить... Погодите!.. Да! Был такой случай. Ходили слухи, что в оперном театре один певец подарил бутылку вина с ядом любовнице соперника. Они выпили и... вот дальнейшее не помню, давно было. А в драматическом театре, кажется, подобного не случалось. Время было другое.
