Ю Несбё - Пентаграмма
– Насколько я тебя знаю, – произнес наконец Мёллер, – на ноги тебя может поставить только одно – работа.
Харри не ответил.
– И работа для тебя есть. Если захочешь.
– Что за работа?
– Вот это я получил сегодня в конверте и сразу бросился искать тебя.
Мёллер разжал кулак, луна и фонарь осветили ладонь и пластиковый пакет из службы криминалистической экспертизы. Начальник ждал, что скажет Харри.
– Хм… – отреагировал тот. – А где остальное тело?
В пакете лежал длинный тонкий палец с красным лаком на ногте. На пальце было кольцо с драгоценным камнем в виде пятиконечной звезды.
– Больше ничего нет, – ответил Мёллер. – Только средний палец левой руки.
– Эксперты определили чей?
Бьярне Мёллер кивнул.
– Так быстро?
Мёллер еще раз кивнул и схватился рукой за живот.
– Хм… Стало быть, Лисбет Барли, – сказал Харри.
Часть III
Глава 13
Понедельник. Прикосновение
«Ты на телеэкранах, любовь моя. Целая стена – тебя. Двенадцать изображений, которые двигаются одинаково, отличаясь лишь малейшими оттенками и яркостью. Ты идешь по парижскому подиуму, останавливаешься, поводишь бедрами, смотришь на меня заученным холодным, невидящим взглядом, а потом поворачиваешься спиной. Эффектно. Отворачиваться – всегда эффектно, и ты это знаешь, любовь моя.
Сюжет окончен, и вот ты смотришь на меня двенадцатью строгими взглядами, и по твоим губам я читаю двенадцать одинаковых новостей. Ты сообщаешь их беззвучно, и я люблю тебя за эту беззвучность.
Потом – наводнение где-то в Европе. Смотри, любовь моя, это мы бредем в воде по улицам.
И я рисую пальцем твою звезду на выключенном телевизоре, на мертвом и пыльном экране. Но между ним и кончиком моего пальца проскальзывает напряжение. Электричество. Крупица жизни. Она рождается от моего прикосновения.
Вершина звезды касается тротуара перед красным кирпичным домом на другой стороне перекрестка. Отсюда, из магазина, я хорошо вижу его в промежутках между телевизорами. Один из самых оживленных городских перекрестков, любовь моя, и обычно здесь огромные пробки, но сегодня машины стоят лишь на двух из пяти лучей, расходящихся от черной асфальтированной сердцевины. Пять лучей, любовь моя! Сегодня ты весь день лежишь в постели и ждешь меня. У меня осталось только одно дело, и я приду. Если хочешь, я могу положить в тайник письмо и прошептать тебе заученные наизусть слова: „Любовь моя, я постоянно думаю о тебе. До сих пор ощущаю поцелуи твоих губ, прикосновение твоего тела…“
Открываю дверь и выхожу из магазина. Мир заливает солнце. Солнце. Заливает. Жди меня».
День для Мёллера начался скверно.
Ночью вызволял Харри из изолятора, а с утра проснулся от болей. Живот раздуло, как воздушный шар.
Но самое плохое впереди.
Впрочем, в девять он в этом засомневался, когда трезвый Харри явился на утреннее совещание. За столом к тому времени уже сидели Том Волер, Беата Лённ, четверо оперативников и двое сотрудников криминального отдела, которых вчера вечером вызвали из отпуска.
– Всем доброе утро, – начал Мёллер. – Надеюсь, все уже в курсе, над чем мы сейчас работаем. Два дела, предположительно два убийства, совершенные, по всем признакам, одним преступником. Короче, все слишком уж похоже на кошмар. – Он зарядил в проектор первый слайд. – Слева мы видим левую руку Камиллы Луен с отрезанным указательным пальцем. Справа – средний палец Лисбет Барли, присланный мне в конверте. Трупа ее у нас, конечно, нет, но Беата сравнила отпечатки пальцев, снятые в квартире Барли. Беата, молодец! Отличная интуиция, отличная работа.
Покрасневшая Беата, стараясь казаться равнодушной, сидела и тихо постукивала карандашом по блокноту.
Мёллер сменил изображение и продолжил:
– Под веком Камиллы Луен был найден вот этот драгоценный камень, красноватый бриллиант пятиугольной формы. А справа – перстень с пальца Лисбет Барли. Как видите, красный оттенок чуть светлее, но форма идентичная.
– Мы пытались определить происхождение первого бриллианта, – сказал Волер. – Безуспешно. Направили изображения в Антверпен в две крупнейшие мастерские по огранке, но оттуда пришел ответ, что это не их работа и если она была сделана в Европе, то, возможно, в России или на юге Германии.
– Мы связались с «Де Бирс» – крупнейшим в мире покупателем алмазов, – добавила Беата. – Их специалист говорит, что при помощи спектрометрического анализа можно точно определить, откуда этот бриллиант. Для оказания помощи следствию этот специалист сегодня вечером прилетит из Лондона.
Руку поднял Магнус Скарре – молодой следователь, в отделе относительно новенький.
– Возвращаясь к сказанному. Мёллер, я не понимаю, почему это кошмар. Ведь это же двойное убийство, а значит, искать придется не двух преступников, а одного. По-моему, напротив, следовало бы…
Он услышал тихое покашливание и заметил, что внимание собравшихся обратилось на Харри Холе, до сих пор тихо сидевшего в кресле в глубине комнаты.
– Как, говоришь, тебя зовут? – спросил Харри.
– Магнус.
– Фамилия?
– Скарре. – В голосе следователя слышалось раздражение. – Можно было и запомнить…
– Нет, Скарре, я не запомнил. А вот ты постарайся запомнить, что я сейчас тебе скажу. Когда следователю приходится работать с преднамеренным, а значит, хорошо спланированным убийством, он знает, что у преступника масса преимуществ. Он может подчистить следы, обзавестись неплохим алиби на момент убийства, избавиться от орудия преступления и так далее. Но одного преступник от следователя скрыть не может. Чего?
Магнус Скарре дважды моргнул.
– Мотива, – сам ответил Харри на вопрос. – Прописная ведь истина? Мотив. Именно с него мы начинаем оперативное расследование. Настолько фундаментальное понятие, что про него порой забывают. Пока однажды не появится воплощение самого страшного кошмара следователя – преступник без мотива. Вернее, с таким мотивом, который не укладывается в человеческой голове.
– Холе, вы рисуете черта на стене. – Скарре посмотрел на остальных. – Мы ведь еще не знаем, что за мотив у этих преступлений.
Теперь кашлянул Том Волер.
Мёллер заметил, что Харри стиснул зубы.
– Он прав, – сказал Волер.
– Разумеется, я прав, – откликнулся Скарре. – Это ведь очевидно…
– Замолчи, Скарре, – оборвал его Волер. – Прав инспектор Холе. Над этими делами мы работаем уже десять и пять дней соответственно. И до сих пор мы не обнаружили между жертвами никакой связи. До сих пор. А когда единственная связь между жертвами – это то, как их лишают жизни, а также ритуалы и какие-то закодированные послания, в голову приходит слово, которое я бы рекомендовал вслух не произносить, но и не забывать. А еще я рекомендовал бы Скарре и остальным недавним выпускникам полицейской академии закрывать рты и открывать уши, когда говорит Холе.
В комнате стало тихо.
Мёллер увидел, что Харри пристально смотрит на Волера.
– Подытожим, – сказал Мёллер. – Теперь вам будет еще сложнее: продолжаем усиленно работать над двумя отдельными убийствами и рисуем на стене большого, толстого и страшного черта. Никто, кроме меня, с журналистами не говорит. Следующая планерка – в пять. Вперед!
В лучах прожектора стоял мужчина в элегантном твидовом костюме. Поигрывая изогнутой трубкой и покачиваясь с пятки на носок, он надменным взглядом мерил оборванку перед собой.
– Сколько вы думаете платить мне за уроки? – обратился он к ней.
Оборванка тряхнула головой и, уперев руки в боки, ответила:
– Да уж я знаю, сколько полагается. Одна моя подружка учится по-французски у самого настоящего француза, так он с нее берет восемнадцать пенсов в час. Но с вашей стороны бессовестно было бы столько запрашивать, – ведь то француз, а вы меня будете учить моему родному языку; так что больше шиллинга я платить не собираюсь. Не хотите – не надо.[12]
Вилли Барли сидел в полумраке двенадцатого ряда и не сдерживал слез. Они стекали по шее и, миновав расстегнутый ворот рубашки из тайского шелка, текли дальше – по груди и животу. Не переставая. Он сидел зажав рот ладонью, чтобы всхлипывания не отвлекали актеров и режиссера в пятом ряду.
Когда кто-то коснулся его плеча, он вздрогнул и обернулся. Над ним нависла огромная мужская фигура. В беспомощном ожидании Барли не мог пошевелиться.
– Да? – прошептал он, давясь слезами.
– Это я, – прошептала в ответ фигура. – Харри Холе. Из полиции.
Вилли Барли отнял руку ото рта и посмотрел на фигуру пристальнее.
– А, ну да, конечно, – сказал он с облегчением в голосе. – Извините, Холе, тут так темно, и я решил…
