Татьяна Степанова - Яд-шоколад
— Гитлер и немецкая культура, — подсказал Олег Шашкин по прозвищу Жирдяй.
Он только что вытащил скатанную в трубочку бумажку из немецкой солдатской каски, стоявшей на столе среди пивных бокалов. Развернул и огласил. В каске множество бумажек с темами поучительных бесед. Так это именовалось в «Туле» — поучительные беседы на собраниях. Темы никогда не объявлялись, Момзен никогда не готовился заранее, все шло честно, на волне чистейшей импровизации. Рейнских романтиков именно это и завораживало — информация, поразительная эрудиция Момзена в целом ряде вопросов — очень специфических, будь то средневековые методы пыток или же тактика выжженной земли Квантунской армии в Маньчжурии. А еще Рейнских романтиков буквально околдовывал голос Дмитрия Момзена.
— Ах, я тут как раз вспомнил, — Дмитрий Момзен очаровательно улыбнулся. — В начале войны в ставке Вольфсшанце Гитлер говорил своим соратникам, что стал политиком против своей воли. Его заставил весь тот идиотизм, кретинизм, который царил вокруг него и который он уже просто не мог выносить физически. Хотелось все изменить. Но он говорил и о том, что самым счастливым днем его жизни станет тот, когда он сможет оставить политику… «Когда я уйду, — говорил он, — и оставлю за спиной все заботы, все мучения…» Да, он говорил о мучениях… Больше всего он предостерегал от ослабления инстинкта жизни. От внутренней слабости. Ее он страшился даже в себе. И я страшусь, — Момзен обвел взглядом своих голубых ледяных глаз притихших Рейнских романтиков, сытых, осоловевших от пива. — Рецепт против слабости прост. Надо быть сильным. Чтобы иметь силу внутри, надо совершать неординарные поступки.
— Какие например? — спросил Рейнский романтик Суслов. Он развалился на кожаном диване за круглым столом. Он чувствовал себя уязвленным от того, что его молодой протеже, которому он обещал вступление в «Туле» и который за это посулил «отблагодарить», пролетел по полной.
— Те, что другие, обычные совершать бояться, — ответил Момзен, не глядя в сторону Суслова. — Которые запрещает нам мораль или закон, или тупая жалость… или человечность. Гитлер говаривал, что человечность — это что-то среднее между самомнением, глупостью и трусостью. Обидно слыть трусом.
— Обидно. Но не мешало бы как-то это доказать на практике, — бросил Суслов, играя татуированными бицепсами.
Момзен секунду помолчал.
— Что ж, — сказал он, — и то правда. Может, снова пришло время наших испытаний?
— Только на этот раз начинай с себя, — снова вякнул Суслов. — Или нет, вот с нашего толстого, с твоего толстожопого любимчика, — он кивнул на Олега Шашкина по прозвищу Жирдяй.
Тот мгновенно вскочил. Но Момзен удержал его жестом.
— Ладно, — сказал он опять же очень смиренно, но так, что у многих Рейнских романтиков, которые знали своего предводителя гораздо лучше, чем дерзкий неофит Суслов, по спине поползли мурашки. — Принято. Доказательства в скором времени будут предъявлены. Но я что-то уклонился от темы сегодняшней встречи. Братья, задавайте вопросы.
— А это правда или интернет-утка, что якобы весной тридцать пятого Гитлер приезжал с визитом в СССР, посещал Москву и Ленинград, ездил на корабельные верфи в Мурманск, где строили наш ледокол, и даже присутствовал на параде первого мая? Я читал, что все кинодокументы, и наши и немецкие, после войны уничтожили, — это спросил кто-то из Рейнских романтиков, решивший разрядить ситуацию.
— Датой начала визита тридцать пятого года значится первое апреля, — ответил Дмитрий Момзен.
Он взял бокал с пивом со стола и вытянул руку. Рейнские романтики наперебой полезли чокаться со своим вождем. По его лицу и его голосу, когда он говорил вот так, они никогда не знали — лжет он или говорит чистую правду.
Глава 15
Роман Ильич — не отец Родиона Романовича
Роман Ильич Шадрин, ныне Веселовский, как выяснила Катя, не родной отец Родиона Шадрина, проводил взглядом молодую стройную женщину, шествовавшую по проходу между стеллажами с товарами в магазине «Твой Дом», располагавшемся в гигантском торговом центре «МКАД Плаза».
Покупательница толкала перед собой нагруженную посудой и разными кухонными мелочами тележку. Темноволосая и высокая, в чрезвычайно коротких джинсовых шортиках, закрывавших лишь упругую попку и врезавшихся немилосердно туда, в саааамую серединку, куда так приятно врезаться мужскому взору.
В торговый центр «МКАД Плаза» Роман Ильич приехал после работы вместе с детьми Любочкой и Фомой на новеньком (как и дом) авто «Шевроле». Жена Надежда осталась дома. Она вручила Роману Ильичу длинный список покупок, но все это касалось лишь продуктового супермаркета, куда он с детьми намеревался заглянуть позже. Список покупок в магазине «Твой Дом» Роман Ильич составил для себя сам. Материалы для ремонта, краски, кое-какой подручный инструмент.
Он оглянулся, чтобы не потерять из виду детей. Любочка и Фома держались вместе и стояли напротив стеллажей с кухонной керамикой и формами для выпечки.
Роман Ильич кивнул детям — мол, айда за мной.
Темноволосую незнакомку в коротких умопомрачительных шортиках, открывавших длиннющие стройные загорелые ноги, он во второй раз узрел в секции комнатных растений, когда уже толкал собственную нагруженную покупками тележку на выход к кассам.
«Шортики на попке»… так он окрестил ее для себя. «Шортики на попке» выбирали какие-то терракотовые то ли горшки, то ли кашпо — он плохо во всем этом разбирался. У них дома никогда не водилось комнатных цветов. Надежда — жена их не покупала в цветочных магазинах, потому что Родиошечка цветы не любил, часто обрывал листья со стеблей.
«Шортики на попке» деловито сновали между стеллажами, нагружая тележку все больше, больше, больше. Роман Ильич невольно засмотрелся.
Из задумчивости его вывел сын Фома. Он спросил, скоро ли они поедут домой? Ему надоело в огромном магазине. Да и сестра Любочка начала снова допекать.
Роман Ильич ответил, что скоро — вот только за товары у касс они расплатятся да заглянут по дороге на автостоянку в продуктовый супермаркет, купят, что мама велела.
Любочка заявила, что в супермаркете она хочет мороженого.
Фома сказал, что лично он хочет чипсов. И уточнил — не кукурузных, а картофельных. И чтобы непременно вкус «бекон».
Роман Ильич решил доставить детям это маленькое невинное удовольствие. С тех пор как у них появились возможности, они с женой неудержимо баловали младших детей.
В третий раз «шортики на попке» во всей их красе и вызывающей эротичности Роман Ильич узрел уже на автостоянке, когда с помощью детей выгружал купленные вещи из тележки в багажник своего «Шевроле».
«Шортики на попке» занимались тем же самым возле серебристой дорогой иномарки-внедорожника.
Багажник открыт, зияет…
Вон она наклоняется, просовывая коробки в глубь багажника.
На стоянке больше никого нет, только машины.
Шортики врезаются в попу немилосердно, четко обрисовывая две упругие половинки, словно это летнюю спелую дыню рассекли надвое острым ножом.
— Пап, это наше? Вот тут пакеты упали, я поднял, — к вновь глубоко задумавшемуся Роману Ильичу обратился сын Фома.
Он поднял с тротуара пластиковые пакеты с чем-то желтым внутри.
— А что это такое, папа?
— Это резиновые перчатки. Ванну мыть, да и посуду тоже.
— У нас же машина-посудомойка, — фыркнула Любочка. — А чего ты дождевиков так много купил? Плащей-дождевиков?
— А это… нам всем, если поедем за грибами в лес, и вдруг дождь. Дождевик наденем, и ни грязи на тебе, ни влаги, — Роман Ильич объяснял детям охотно, а сам смотрел.
— А когда мы поедем в лес за грибами? Почему мы раньше никогда в лес не ездили? — спросила Любочка.
— Это потому что Родиоша больной был, — сказал Фома. — А теперь его нет с нами. А ты и рада.
— Кто тебе сказал, что я рада, недоумок?
Дети начали, как обычно, ссориться из-за пустяков. Роман Ильич не вникал. Он сгружал покупки в багажник.
К «шортикам на попке» подгреб какой-то парень — толстый и мордатый, как откормленный боров. В его руках — полно пакетов из «Бургер-Кинга» и бутылки с кока-колой. Он по-хозяйски чмокнул «шортики на попке» в смуглую щечку и полез за руль внедорожника.
Роман Ильич глянул на номер машины, в которую села эта сладкая парочка.
Глава 16
Тела
Катя легла поздно — почти полтора часа болтала по телефону с подружкой Анфисой Берг. Рассказала ей про телефонный звонок мужа Драгоценного и про его прыжок с парашютом со стариком Чугуновым на закорках и даже вспомнила этого Энея из Трои. Рассказала и про травму, и про больницу где-то у черта на куличках на Гавайях.
Анфиса Гавайям лишь позавидовала и, на удивление Кати, не стала осуждать Драгоценного за безрассудство. Вообще ни за что не стала осуждать и ругать — наоборот, восхитилась: какой смелый! Ах, отчаянный парень тебе достался, Катька, и чего ты… и чего вы с ним все никак… эх вы! Не стала она осуждать и работодателя Чугунова: он старый и больной, одинокий, твой Вадик Драгоценный ему давно уже как родной. И ты, пожалуйста, не злись и не ревнуй. Катя опешила: я ревную?! Я? Драгоценного? К старику Чугунову?!
