Кукла Коломбины - Елена Дорош
После чаепития Нюрка наконец прошмыгнула в свою комнатенку, но перевести дух не удалось.
– Ну, выкладывай начистоту, где была, – с угрозой в голосе сказал тятенька, входя к ней и закрывая за собой дверь.
Нюрка посмотрела на отца и решила во всем признаться:
– Следила. За теми. Из ГОПа.
– Рехнулась? – ахнул Афанасий Силыч и, обессилев, сел на табуретку возле двери. – Да ежели бы они дознались…
– Ну не дознались же. Я в собачьей будке сидела. Той, что у сторожки стоит.
Тятенька схватился рукой за сердце.
– Да не волнуйтесь так! – заторопилась Нюрка. – Пес-то у них еще третьего дня с цепи сорвался и сбежал. Я в рогожу закуталась, что у сторожа в сарае нашла, спряталась и все как есть видела: кто входит, кто выходит.
Тятенька вытер пот с побледневшего лица. Нюрка пододвинула стул и села напротив, чтобы разговор не услышала вездесущая Фефа.
– Вы послушайте, чего я вызнала. Тот, кого они Биндюжником кличут, у них за главного. Он ворованное со всех собирает и в морской порт отвозит. Там у них кто-то свой есть. Про него не знаю, только сдается мне, что завтра ночью все решится. Встреча у них недалеко от таможни. Доложите немедленно начальству. Пусть пошлют в порт кого надо и засаду устроят.
– Ишь ты, быстрая какая! – шепотом рассердился тятенька. – Да как я начальству объясню, откуда все узнал?
– Скажете, что следили за ними. Так ведь и есть.
– Ох, Нюра, задала ты мне работу! А ну как начальство не поверит и прикажет доказательства привесть?
– Поверят. Перескажете их разговор. Я запишу на бумаге, чтоб вы не перепутали. Там имена и то, о чем договаривались.
– И как ты умудрилась все расслышать, не понимаю? – засомневался Афанасий Силыч. – Они что же, у самой будки стояли?
– Да нет же! Я… – начала Нюрка и осеклась.
Тятенька взглянул пристально.
– Так ты не все мне рассказала? Утаила?
– Ну, если только самую малость. Я прямо к ним пробралась.
– Куда это к ним?
– В «Городское общество призора» на Лиговском. Хотела поподробнее все разузнать. В комнате человек пять было, а потом еще девятеро подошли. Большая у них шайка.
– Так как же они тебя не заметили?
Заметили. Еще как заметили. Неосторожность сгубила. Пока она пряталась под рогожей в углу среди всякого барахла и поломанной мебели, все было хорошо. Одна беда: слыхать плохо. Вот и решила поближе к двери подлезть. Несколько минут с успехом подслушивала и подглядывала. Но тут в коридорчике появился один из шайки и чуть было ее не сцапал. Хорошо, что не растерялась и заехала нападавшему изо всех сил ботинком между ног. Пока тот визжал, успела выскочить и дала деру. Как же она бежала! А они всей гурьбой за ней! Если бы не тот со странными глазами, не унести ей ноги.
– Нюра, – заглянул в лицо Афанасий Силыч, – чего ты натворила?
– Ей-богу, ничего, тятенька! Я просто… дозвольте быстрее все запишу, а то перезабуду половину, а вам потом отдуваться.
Тятенька только головой помотал.
– Ну, Нюрка! Допрыгаешься ты! Уж сто раз говаривал: не лезь ты в наши дела! Ты ведь обещала!
– Ой, простите меня, тятенька! Я просто помочь хотела! Думаю, вот раскроете дело, вас и похвалят. Будете на хорошем счету.
– А ежели тебя убьют? Что я тогда делать буду? Чем утешаться? Хорошим счетом?
– Да что вы такое говорите! Убьют! Выдумали тоже!
– А что, скажешь, быть того не может? Ты девица молодая, а преступники, они знаешь какие бывают?
Знает она, какие преступники бывают. Не однажды свидетелем была. А один раз и сама чуть не попала, как кур в ощип. Только тятеньке лучше на этот счет в неведении оставаться. Прознает что, мигом запрет на сто замков. А ей взаперти сил нет жить. Ей…
– Нюрка, ты меня не слышишь, что ли? – прервал ее мысли тятенькин голос.
– Задумалась малость, простите.
– Уж не о том ли, чтобы ночью в порт отправиться?
– Нет! Что вы! Я и так страху натерпелась! Теперь меня из дому калачом не выманишь!
Нюркины глаза – и так вполлица – расширились еще больше. Того и гляди из глазниц выскочат от желания свою честность показать.
Афанасий Силыч только рукой махнул и вышел вон из дочкиной комнаты.
И в кого она такая уродилась? Как пить дать не в него.
Тятенька Афанасий Силыч
Свою жену, Евлампию Андреевну, до свадьбы Афанасий знал недолго. Родители сговорили, а он и не возражал. Девушка ему понравилась, так чего тянуть? Надеялся, что век проживут в мире и согласии, а получилось чуть больше года. Умерла Евлампия от родовых травм. За месяц сгорела. Ему дочку оставила. Если бы не бобылиха Феофания, которую жена-покойница еще до родов наняла в няньки, не справиться. Фефа девочку выходила, да так с ними и осталась. За минувшие с той поры семнадцать лет нянька стала членом семьи. Без нее они с Нюрой своего житья уже и не мыслили.
Ну а Евлампия забываться стала. Порой Афанасий пытался вспомнить, какой у нее был характер, и не мог. По молодости женой и ее, как говорит Нюрка, «внутренним миром» он интересовался мало, все больше на служебные дела налегал.
А уж после ее ухода и вовсе только о службе радел, особенно когда поступил в городовые. По-старому в будочники.
Радение, что греха таить, большей частью было вызвано тем, что служба в полиции давала прокорм его небольшому семейству и позволила определить Нюрку – девчонку глазастую и с мозгами – в гимназию. С превеликим трудом, правда, ведь подношений Афанасий не принимал и «барашков в конверте» тоже. Его за это уважали, но уважение, как всем известно, на хлеб не намажешь.
Мечтал он в ту пору, честно сказать, о другом: хотел околоточным надзирателем стать, а после дослужиться до участкового пристава. Все потому, что хоть и были будочники давно упразднены, а будки остались. В ней стоять – скоро сам по-собачьи залаешь.
А лаять Афанасию Чебневу уж больно не хотелось. Не такого склада он был человек.
По внешнему облику Чебнев в полицейские надзиратели не подходил. Росту малого, телосложения худосочного, зато был предан царю и
