Безмолвный пациент Клинической Больницы - Наталина Белова
Для большинства людей этого было достаточно, чтобы осудить её. Каким надо быть бессердечным человеком, чтобы спокойно вернуться в мастерскую сразу после гибели своего супруга! И чтобы не мучиться угрызениями своей совести! Элисон Роузли — самая настоящая хладнокровная убийца!
Это могло бы быть возможным. Однако не стоит упускать из виду одну немаловажную деталь: даже если Элисон и убийца, она ещё к тому же ко всем своим корыстям художник. И тогда всё встаёт на свои места (по крайней мере, это для меня). Элисон хватается за кисти и краски и переносит на холст терзающие душу чувства и свои переживания. Это и неудивительно, что на сей раз живопись приходит к ней с такой лёгкостью. Если горе можно назвать «лёгким»…
Картина представляла собой автопортрет. В правом нижнем углу Элисон нанесла кистями на холст название темно — синими английскими буквами.
Из дневника Элисон Бэрронс.
18 июня.
Вот уже как целый день Элисон подходит к окну, и ожидает проявление дождя. Пятую летнюю неделю стоит адская жара как в тропиках — погода устроила местным жителям Орегоны тест на выживание. Каждый следующий день кажется жарче предыдущего. Неужели это Америка? Больше похоже на пустынные улицы Шанхая или какую — нибудь другую южную страну. Я пишу о смене циклона погоды в парке Хэпстелд — Тринт. Газоны и скамейки усеяны цветами на пляже загоревшие люди на расстеленных полотенцах полуголые с обгоревшими до красноты лицами. В самом деле напоминает пляж или поле битвы.
Сижу на скамейке под деревом в тени. Сейчас пять часов вечера, и раскаленный воздух начинает понемногу остывать. На голубом небе низко висит красноватое солнце. В этот час парк выглядит как-то совсем иначе — тени становятся глубже, цвета ярче. Трава будто вся в пламенном огне… Огненные всполохи мерцают под моими едва загоревшими ногами…
Я встала со скамейки случайно задев ладонью место на котором я только что, сидела и почувствовала что-то горячее поднеся ладонь к глазам я увидела красный отпечаток раскалённой руки по дороге в Восточный парк я сняла летние шлёпки и шла босиком держа обувь в левой руке. Всё было совсем как в детстве, когда я играла во дворе со своими ровесниками. А потом на удивление в память пришла картина такого же жаркого лета, когда погибла моя мама. Мы с Петерисом носились на двухколёсных велосипедах по зелёным полям, покрытым зелёным ковром поле было застелено цветущими маргаритками, мы залезли в несколько заброшенных домов они стояли неподалеку от реки которая мерцала от лучей яркого палящего солнце — пека и населённые призрачными садами. В моей памяти то лето длиться вечно. Я вспомнила маму и те цветастые тропы, которые она носила с красными тянущимися бретельками, такими тонкими и изящными, как и сама мама в молодости она была очень красивая я смотрела на её фотографии и восторженно удивлялась. Мама была нежной, словно маленький птенец. Она часто включала радио, брала меня маленькую на руки, и мы танцевали под поп — музыку. Я до сих пор отчётливо помню мамин запах: шампунь, сигареты, крем для рук и переменный оттенок светлой водки. Сколько ей тогда было? Двадцать семь? Двадцать шесть? Наверное меньше, чем мне сейчас. Надо же…
По пути на зелёную поляну я краем глаза заметила на цветущей тропинке возле корней дерева крохотного птенца. Я подумала, что он вывалился из своего гнезда. Птенец не шевелился — видимо, при падении бедолага поломал крылья. Я тихонько прикоснувшись погладила пальцем его крохотную головку. Птенец не шевелился. Тогда я с осторожностью взяла его в свои руки и повернула. Нижняя часть тельца отсутствовала напрочь — плоть была съедена червями: белые, толстые, скользкие черви извивались, крутились и лезли друг на друга. Мой желудок болезненно сжался, я испугалась, что меня сейчас вывернет наизнанку. Это было настолько грязно, отвратительно — и слишком сильно напоминало о смерти. И до сих пор этот образ стоит у меня перед моими глазами.
19 июня.
Я спасаюсь от невыносимой жары в итальянской кафетерии «ЛʼТристанца» на площади главной улицы. Здесь внутри помещения на всю мощность работают кондиционеры и холодно, как в морозилке. Я сижу за своим любимым столиком, у окна на бордюру в прошлую субботу повесили новую белую штору и от удовольствия потягиваю чёрный каркаде перемешанный со льдом. Иногда читаю, детективные книги делаю зарисовки или пишу заметки в блокнот с твёрдым переплетом. Но большую часть времени просто наслаждаюсь прохладой. Я не позволяла себе ни о чём не думать и зацикливаться на мысли которые настойчиво посещали мою голову. За кассой скучает красивая девушка. Она что-то смотрит в телефоне, поглядывает на настенные часы и вздыхает. Вчера вечером её вздохи показались мне особенно тяжкими. Судя по всему, девушка ждёт, когда же я попрошу счёт, чтобы закрыть кофейню и пойти домой, и я неохотно встаю из-за стола и молча удаляюсь.
Идти по невыносимой жаре — всё равно что брести сквозь густую грязь. Всё моё тело ныло, как будто меня весь день били, сил совершенно не осталось. Мы приезжие не готовы к столь экстремальным перепадам температуры. Это же южные тропики! В моём доме нет кондиционеров. Интересно, а у кого они есть? Ночью просто невозможно уснуть, приходится сбрасывать все покрывала и лежать на кровати нагишом, утопая в поту. Я открываю на ночь окна настежь, но в воздухе нет и намёка на прохладный ветерок — только мёртвая раскаленная духота.
Вчера я сходила вечером в магазин и купила электрический вентилятор, поставила у изножья кровати и направила прямо на себя.
— Он слишком громко гудит. Так мы точно никогда не уснем, — стал жаловаться Бренд.
— Мы в любом случае не уснем. С вентилятором хотя — бы не придётся потеть, как в раскалённой сауне.
Бренд проворчал что-то невнятное — и уснул раньше меня. А я лежала и вслушивалась в гудение вентилятора. Мне нравится звук вращающихся лопастей. Он быстро убаюкивает. Можно закрыть глаза, поддаться мелодии и незаметно провалиться в сон.
Теперь я ношу за собой этот купленный вентилятор из комнаты в другую — то выдергиваю, вилку из розетки то втыкаю вилку
