Владимиp Югов - Одиночество волка
Чуть ли не в первый день сожитель изрек:
- У нас, по нашей конституции, жизнь вольная. Все равны. А кто не пошел в гору, - тот не виноват. Виновата мафия.
Сожитель, слава богу, оказался знаком с мировой педагогикой, особенно выделяя японцев - воспитывают детей, не трогая, как мы, славяне. Что хочут, то и делают. Зато вырастают людьми. Иначе бы, как и мы, прогорели бы в трубу. Сожитель в сердцах однажды хлестнул кнутом и мать за то, что она ударила Сашку по голове.
- Дура! Хочешь елопом сделать? Как мы с тобой? Ударишь еще раз зарежу ночью!
Сожитель к тому времени определился как специалист: ездил на Орлике, крепкой лохматой лошаденке; несложное досталось ему в жизни дело - по утрам опоражнивать ящик с мусоркой. Мусору оказывалось не так и много. Дом, где жил Сашка с матерью, сожителем, а потом и с братиком Сережкой, был всего двухэтажный. Людские нечистоты сожитель вывозил через овраг, к яблоневому саду, и сбрасывал в специально вырытую экскаватором яму. Сашка иногда обгонял его уже не на том велосипеде, который подарил материн сожитель (тот он однажды пропил), а на другом, на взрослом. Дали ему в обществе "Локомотив", как перспективному. Тренер Мусин уверял - сделает из Сашки чемпиона мира.
У Сашки оказалось здоровье, чему страшно завидовал сожитель, с тоской обозревая свое безропотное, совместное с матерью создание, которое окрестили Сереженькой и которое уже в трехлетнем возрасте научилось мыть бутылки и банки, приносимые сожителем из дерьмовой ямы. Сожитель одно время забыл было японский метод воспитания, когда вольному воля, и захотел приучить Сашку к тому же. Взялся бы за бутылки из-под масла. Но Сашка догадался изъять у мужика из-под подушки кривой охотничий нож и, видно, научившись у него в случае с матерью, заорал дико:
- Убью, как приставать станешь!
С тех пор и велосипедил Сашка на казенном имуществе - когда хотел и как хотел. Сожитель понуро восседал на бричке, посылал пасынку вслед салют рукой - дескать, дуй своей дорогой, а мы с Сережкой сами управимся. Утром, правда, всегда вздыхал, нагружая в потертый донельзя рюкзак, такую же потертую сумку из чертовой кожи, тарахтящую посуду:
- Ты бы хучь братана подкачал, чемпион! Ить кровки вы!
Тогда водку продавали не в два часа. Да и очередей за ней не было. На сданные бутылки можно было поправиться. Что материн сожитель успешно и делал. Сашка, закончив восемь классов, поступил на мебельную фабрику, обучился специальности столяра - ему это нравилось, радость плясала в глазах, когда слышал смоляной запах стружки. Бригадир дядя Федя прищуривался и за Сашку, видно было, тоже радовался...
Приходя с работы, Сашка все чаще стал находить мать обеспокоенной. Оказывалось, что ее _ч_у_д_и_щ_е_ после утреннего похмелья еще не возвращалось. Мать кричала, чтобы Сашка нашел его хоть под землей.
Чего искать-то? _Ч_у_д_и_щ_е_, чтобы не ползти домой по-пластунски, с помощью граждан, еще тогда лояльных к своим хмельным соотечественникам, забирался в давно облюбованный автобусный маршрут номер семнадцать. Автобус курсировал от метро "Большевик" до "Автовокзала" ровно 34 минуты. Сперва сожитель очухивался на третьем-четвертом круге, а когда Сашка стал частенько задерживаться на снятие чудища с маршрута, когда у него на носу была уже армия, и он этого чмура уже терпеть не мог, тот катался обычно до самого вечера.
Сашка брал его с последнего сиденья на остановке "Вторая линия обороны города". Сожитель, всякий раз боясь, что крепкий, под метр девяносто ростом, пасынок пнет его с досады натренированной ногой в живот - издохнешь насовсем, - жалобно заговаривал о скором конечном сгорании.
Умерла прежде, однако, мать. Умерла прямо на работе. Дом, в котором они жили, принадлежал совхозу. Город в последние годы вырос, от совхоза остался сад да парники, а остальное переехало в другую часть городской черты. Мать работала в парниках. Работа тяжелая, но денежная. Огурцы и помидоры воровал каждый второй. Это сожитель, дурак, мыл бутылки. А соседи его на глазах бухли от достатка. Кончалась власть помидоров, ранних огурцов - начиналась пора яблок. Дирекция совхоза давно плюнула на этот насиженный в свое время участок. Ее больше волновало широко развитое животноводство. Директор в скором времени получил звезду Героя за это высокоразвитое животноводство.
Сашкину мать в великой скорби и любви (никогда и никого не продала) проводили в последний путь. Говорили о легкой смерти. Ойкнула, повалилась, и бог прибрал. Материн сожитель сидел за длинным столом, соорудил его Сашка на дворе, недоуменно моргая глазами, не имеющими никакого цвета, и, видно, туго понимал, что его прежняя жизнь кончилась. Он не был на той территории прописан: мать не захотела ради него, Сашки, с ним расписываться. Сашка-то, - говорила она, - может, без нас действительно выйдет в люди.
Сашке было страшно жалко этого человека в черном засаленном пиджаке с чужого плеча. Серая его рубаха и неумело повязанный галстук были в жирных пятнах, он успел их посадить за этим длинным столом.
В прошлом году летней душной ночью, перед отлетом на очередную войну, почтальон, рядовой Смирнов, принес письмо. Не часто приносили Сашке письма. Несколько раз писал Мусин, сожалел, что у Сашки травма за травмой. Но он еще верил во что-то. Скорее, это было надежда Сашке... Это же письмо, принесенное Смирновым, оказалось от какой-то Анюты, теперь временно занимающей его, Сашкину, жилплощадь. Анюта описывала "новости". Сожитель покойной матери находится уже год в ЛТП. Но и там, как оказалось, собирает бутылки: летом - рядом парк, отдыхающие ведь всегда пьющие, то воду газированную, то водку и вино хлещут. Да и вообще... Тут уж не нужен. За мусором теперь приезжает машина. А Сережа ваш в детском доме для недоразвитых. Анюта, конечно, комнату освободит, как только Саша вернется. Между прочим, ей девятнадцать лет, она блондинка, ростом метр семьдесят три, все говорят, что симпатичная...
Лучше бы не было этого письма! Читал его ранним утром, лучи южного солнца просвечивали письмо насквозь, словно хотели его, это письмо, сжечь. Почему так тяжел оказался и рюкзак! Сколько горя прет иногда на своем горбу человек. Сережка-то причем? И этого, бывшего сожителя... Этого жалко!
В госпитале, наконец, озарило: ну какое теперь чемпионство после всего, что тут с ним произошло? Было первое ранение, было второе и теперь это, третье. Зачем Мусин лжет? Зачем ему это нужно? Лучше бы сказал, как помочь Сережке. Из госпиталя и написал он письмо в военкомат о мамином сожителе: человек имеет право на жилье, он там проживал немало лет! Просил также сообщить, в каком детдоме находится брат, как помочь ему выйти оттуда? Никакой Сережка не дефективный, просто тихий. И почему в его квартире, когда он тут, на войне, кто-то имеет право проживать?
Обратное официальное письмо принесла ему Надя. О Наде он потом часто думал. Хорошо бы вернуться на родину вместе с ней. Неровная, нерусская красота всякий раз возбуждала его. От Нади пахло чем-то восточным. Она ему объяснила, почему ему кажется:
- У меня отец таджик, а мать русская.
Мужиков, видевших там все, можно понять. Как баб тамошних. Их тоже надо не только понять. Им надо посочувствовать. И Надю тоже можно понять. И уж ей-то особенно надо посочувствовать. Как попала с высшим образованием, да владеющая английским? Зачем? Приехала за деньгами? На ляха эти деньги! Он кинулся догонять ее, брал в библиотеке книжки. Так разве с подполковником Арефьевым посоревнуешься? Розовое тело Нади, золотая звездочка сережки в мочке уха... Черт с вами!
После ее приезда к нему в госпиталь он и решил для себя вопрос: как дальше жить? Возвращаться домой, по сути к нищете? Получать глупые двести, жениться на этой дурной Анюте, которая устроившись в совхозовской столовой уборщицей и посудомойкой, не хочет освободить его законную квартиру? Взяться снова за велосипед? Хотя бы тренером. Но кто его возьмет без специального образования? Мусин - что? Такой же человек, как все. Не сделает он Сашке исключений.
Голова раскалывалась от мрачных дум. Вокруг были такие же ребята, трахнутые войной, у многих были родители, на первый случай можно притулиться. А ему, Сашке...
Разумный сосед лежал рядом в палате. Небольшого росточка, ненец по национальности, Иван Хатанзеев. Был он в Афганистане снайпером, попал туда добровольно. Уже перед самой демобилизацией нашелся и на него стрелок прошил ему левое плечо. Жизни на Большой земле Иван не знал, но догадывался, что живут не ахти, если такие заработки... Подолгу вели они беседы.
Старшина Волов был потом снисходителен к рядовому Хатанзееву, когда они попали в одну часть на дослужку. После дембеля и уговорился Волов. С согласия отца Ивана ехал поначалу оглядеться.
Взять вещмешок, по привычке вскинуть на плечо, поднять тощий чемодан и заставить себя подумать: одним человеком здесь стало больше, - какая разница? Не надо криком кричать. В таких случаях меньше говорят - получше осматриваются.
