Владимиp Югов - Одиночество волка

Ладно. Ничего не интересно. Ладно. Наташа одна лишь стоит, одиноко стоит у чума... Стоит, стоит, стоит. Она придет. Придет. Обязательно придет. Ему без нее нельзя. Пропадет он без нее. Погибнет.

...Он увидел одинокого мужика. Мужик был тяжело нагружен, с удивлением глядел он на подъезжающего Волова.

- Здорово, - сказал мужик, и Волов подумал: "Где я его видел?"

Так они стояли друг против друга. Мужик ухмыльнулся и сказал:

- Чего глядишь? Помог бы. Еду к геологам. Везу... деньги. Премию раздавать.

В это время откуда-то из темноты снегов возникла крошечная фигура. Мужик глядел в ту сторону, забеспокоился.

- Гони, - приказал он, усаживаясь в нарты. - Ну! Это он... Хотел меня ограбить...

На какие-то доли секунды Волов поверил, и этого было достаточно. Мужик резко рванул хорей у него из рук.

- Убью, - заорал он. - Гони! И сиди - тихо!

Волов покорно кивнул головой и вдруг резко опрокинул на ходу нарты, он ударил ребром ладони в тугую шею мужика.

Потом он задыхался, долго потом кашлял, потом изворачивался, как его учили, и он был благодарен, что и этому его учила война. Он не помнит, когда руки мужика обмякли: то ли после того, как над тундрой что-то полыхнуло, то ли после того, как он что-то сделал с мужиком. Скорее всего, это произошло после того, как он вспомнил, где видел этого мужика. Да, да... Тогда проверяли документы, когда искали Алексея Духова... Тогда Волов вспомнил, как когда-то служил с ним недолго, всего два месяца...

Он аккуратно его связал. Делал это надежно. Когда пристроил его, повернул лицом туда, где увидел человека. Нарты и человек сближались. Острый взгляд Волова различил вскоре женщину, которая упрямо шла, наверное, к чумам Хатанзеева. Он не ошибся. Маша, наверное, очень удивилась, что на ее пути встал Волов. Молча подошла она к нартам, молча опустилась перед связанным человеком на колени.

- Дуак, дуак! - в голос закричала она. - Дуачок! - И стала хлестать его по щекам.

Духов давно пришел в себя. Он недоуменно поглядел на них.

- Что же ты наделал, что наделал! Я же верила... Верила!..

Маша била тяжелым кулаком нарты. Волов взял ее и стал неистово трясти:

- Хватит! Хватит! - крикнул он. - Хватит!

Через полгода, ранней весной, Васька Хатанзеев застрелил Волова прямо на пороге дома Маши-хозяйки. Говорят, перед этим Волов пришел с жалобой к начальнику почты Прошину. Тот готовился к зимней сессии. На столе чертежи, схемы, валялись лекало, линейки, карандаши. Прошин нагибался, хрустел костьми, шея у него была красная, весь он в напряжении, кончик языка высунут.

- И вкривь и вкось! - Все уходил от разговора с Воловым. - Лучше дров сто пудов заготовить! Наверное, тут и была монашеская обитель. - У Прошина лицо деревенело от усердия, большой лапой наносил новые пунктиры. Смотри, лес стеной стоит. А вот тут ручей. Филаретов называется. А здесь, пожалуй, будет Монахов кедрач, во-он там же - скала большая у реки... Вот тааак, мой милый! Мы, Сашок, здесь поставим город, хотя и чертить не особенно красиво чертим. А пока приколем к Монахову кедрачу ящик почтовый. Клади письмо каждый... Не затеряется! Вот тут станем копать первые траншеи под фундамент!

- Почему мои письма читает весь поселок? - Якобы спросил Волов. (Это жена Прошина рассказывала).

- Не знаю. Интересно, наверное. Письма в дом идут. Здесь читают о тех, кто интересен. Ты для них пока интересен. Разве плохо им знать, Сашок, как ты жил? Тут Маша о тебе все распускает. Плюнь! Я говорю: безвыходных положений у таких, как ты, не бывает. Покумекай. Грозит тебе Васька, - уладь все честь по чести. Он ведь убьет, - и не посадят. Куда его еще дальше ссылать? В океан, что ли?

Будто и хотел Волов уладить через Вальку-молочницу. Даже пошел к ней на ферму. Валька так рассказывала: ловко стреляла тугими струйками молока. А ему так захотелось посмотреть! Открыл дверь. На сене спал завхоз Местечкин.

Валька-молочница якобы приветливо посмотрела на вошедшего, а сама все журчала и журчала руками, были они у нее ловкие, радостные, уверенные. Жур-жур-жур!

Даже неспокойная корова заворожена Валькиным доением, она не лягается, лишь обходит мелко-мелко подойник.

Ерка из своего угла глядел на Вальку-молочницу во все глаза. Он не мигая следил за проворностью Валькиных рук.

Валька-молочница тихохонько запела:

Ах, ты, зайка-заинька,

Зверушонок маленький!

У такого зюзика

Серенькое пузико!

- Ты чево, старшина боевой, пришел?

А он вроде махнул рукой и не ответил, ушел. Ежели б знать, ежели б знать!

А Васька уж поджидал, сатана! Будто Галина, племянница Вениаминыча, шла как раз мимо. Он с ней пошутил насчет ее замужества: дескать, теперь ярмо?

- Отбегалась, Васенька! Отбегалась! - Она неистово стала будто целовать чистую морду Васькиного вожака.

- Меня лучше поцелуй, - Васька был не пьян.

- Хай тебя черти целуют! - засмеялась Галина.

- У-у, какой злой! Русский баба миня никогда не любил!

- Тебя и ненка разлюбила.

И подлила, видно, масла в огонь. Может, и не думал он в этот раз стрелять. Волов же сам напоролся. Он шел поначалу к директору, вдруг вернулся, заглянул на свою квартиру: жил еще у Маши-хозяйки, жил с беременной Наташей, хотя ему предложили к весне отсюда мигом выбраться...

Васька стрелял в упор, сразу из двух стволов. Одна пуля попала в сердце, а другая пробила насквозь горло. Васька будто бы так и стоял, не шелохнувшись. Он дал Мамокову себя разоружить, потом долго и горько плакал, валяясь у порога, где лежал поблекший и очень похудевший в последнее время Волов. Больше всех, говорят, убивался в первые часы Сережка. Успокаивал его в прошлом убийца Вениаминыч. Он заранее знал, что этим все и кончится.

Похоронили Волова рядом с ветеранами: Ерофеичем и дядей Колей. Дядя Коля умер под новый год. Тоже, рассказывают, было дело. Будто и он приходил к Прошину не как к начальнику почты, а как к общественному деятелю. Возмутило его будто, что Витька, спьяна, когда дядя Коля упрекнул его за то, что тот стрелялся с отцом, вызвал и его на дуэль, чтобы прикончить всех стариков в поселке.

Слезы обильно катились по лицу дяди Коли.

- Заголимся! - говорил он вместо "здравствуйте". - Ну, что же вы стоите, Прошин? Заголимся! Заголимся! - уже кричал он. - Вы не читали рассказ... Это у Достоевского... По-моему, "Колобок"... Нет, "Бобок"... Там покойники выскакивают из могил с неожиданным кличем: "Заголимся!" Они, они! - Он показывал в сторону Витькиного дома. - Они кричат: "Заголимся!" Мода! Заголимся! Всех стариков, как собак, убить грозят. Умер Вакула, кузнец всей планеты. Неужели вы станете остальных умертвлять, Прошин?

Прошин, как всегда, что-то чертил к какой-то сессии. Он смеялся над чудачеством старика, который близко к сердцу воспринимает брехню Витькину. Это же бред сивой кобылы!

Ваське дали пять лет. Условно. Его завезли сначала за сто верст от отцовского чума. Но в первые же пять дней он прибежал. А потом стал бегать чаще и чаще. Мамоков махнул рукой.

- Чё с ним поделаешь? Их и так мало, - отвечал он на упреки русских.