Эллен Полл - Труп на балетной сцене
Рут замолчала и уставилась в сумерки. Джульет испугалась, что она снова расплачется, но через несколько секунд Рут выпрямилась и, как бы пораженная внезапной мыслью, сказала:
— Знаешь, Джульет, а ведь ты мне сможешь помочь. Да, да, мне кажется, ты именно тот человек.
Джульет удивленно изогнула светлые брови так, что они на мгновение скрылись под кудряшками на лбу.
— Рут, дорогая, ты же видела, как я танцевала на занятиях мисс Льюис. С тех пор я нисколько не преуспела. Так что…
— Побойся Бога, я не приглашаю тебя танцевать, — иронически хмыкнула Рут, и Джульет расценила смешок как знак ее возвращающейся уверенности в себе. — Но ты можешь помочь с сюжетом, с персонажами и либретто. А почему бы и нет? Это твой конек, а «Большие надежды» ты знаешь вдоль и поперек.
— О! — Джульет потеряла дар речи. Да, она была неплохой рассказчицей. И креветки, которые в данный момент переваривали дамы, были приобретены на гонорар от дюжины исторических романов, которые она написала под псевдонимом Анжелика Кестрел-Хейвен, не говоря уже о фарфоровом блюде XVIII века фабрики Споуда, на котором эти самые креветки лежали, и стола ручной росписи, на котором красовалось блюдо, и самой идущей вокруг дома террасы на шестнадцатом этаже над Гудзоном, на которой стоял стол и сидели обе они. Никто не удивлялся успеху романов Кестрел-Хейвен больше, чем сама К.-Х. Она сочиняла салонные комедии, помещая героев в эпоху английского Регентства, — создавала эдакую легкую, остроумную мешанину любовных ситуаций и положения ошибок, в которой чувствовалось большое влияние романтической писательницы Джорджетт Хейер. А первую комедию (кстати, под названием «Немодный денди») закончила еще в колледже Барнарда, где преподавала английскую литературу с некоторым феминистским уклоном. Отвращение к академической карьере, нелюбовь к жанровой прозе и без толку проведенное десять лет назад дождливое лето в снятом коттедже на острове Принца Эдуарда вдохновили Джульет (как выражались в эпоху Регентства) «на пробу пера». К ее изумлению, первая попытка обернулась коммерческой удачей, книгу раскупили за приличные деньги. Джульет вложила всю выручку в компанию «Майкрософт» (заработала с каждого доллара по два) и, выпустив шесть романов, совершая такие же набеги на рынок акций, преспокойно оставила преподавание.
С тех пор появились переводы ее творений, книги расходились по клубной подписке, по ее сюжетам снимались телевизионные фильмы. Мисс Кестрел-Хейвен регулярно приглашали выступить в секциях англофилов и футурофобов, она воодушевляла писателей и клубные сообщества, где ценили дух английского Регентства. Появился даже Кестрел-Хейвен-фан-клуб со своим web-сайтом и ежеквартальным бюллетенем. На Манхэттене редко попадалась живая душа, которая читала ее комедии или хотя бы слышала о ее существовании, — разве что чья-нибудь мамаша приезжала навестить родных, но в народе настолько укоренилась жажда найти себе укрытие в мире Джейн Остен, что выходившие одна за другой книги не могли удовлетворить спроса. Джульет купила двойной пентхаус на Риверсайд-драйв и наняла помощницу. Делилась состоянием с другими: согласилась возглавить комитет в Писательской гильдии, выпустила книгу для слепых и отдавала добрую часть своих заработков на культурные организации и благотворительность.
Внезапно взвыла автосигнализация прямо под домом, и Рут пришлось переспросить:
— Так ты завтра придешь?
Тон был нетерпеливо-отрывистым (в устах Рут почти мольба). Но Джульет колебалась, хотя сама не понимала почему. Обычно она радовалась любому предлогу, чтобы на несколько часов убежать из кабинета. Этим утром перебрала чулочный комод, написала четыре благодарственные открытки, расставила в алфавитном порядке папки с «идеями на будущее» — только чтобы не садиться за «Лондонскую кадриль», культурологический роман, над которым в данное время трудилась. Творчество казалось ей интересным, но отнюдь не легким занятием, и Джульет давно поняла, что она из тех многочисленных авторов, которые готовы на все, только бы не сидеть перед пугающе чистым листом бумаги: выполнять поручения, звонить по телефону, оплачивать счета, чистить серебро, резать овощи и даже драить полы.
Поначалу перевоплощение в Анжелику К.-Х. было для нее предосудительной забавой, квазидекадентским уходом от повседневной работы преподавателя. Но по мере того как Анжелика становилась ее профессиональным «я», творчество превращалось в обыденный труд. Та же разница, что между любовным приключением и браком. И теперь, случалось, проходили месяцы, а Джульет не сочиняла ни страницы. От мысли, что надо заставить себя выдать хоть какую-нибудь порцию литературной болтологии, ее начинало клонить в сон. В такие периоды любое занятие казалось ей приятнее и легче писательского ремесла. Отлынивая от «Услады герцога», она овладела разговорным китайским. А «Современная любовь» научила ее со вкусом осматривать достопримечательности. Пускаясь в бега от самой себя, Джульет испытывала чувство вины, но предпочитала не называть это писательским ступором — отвратительное слово, считала она. И пыталась видеть в отлынивании от работы неизбежное уклонение на непрямом и таинственном пути к успеху. Она убеждала себя, что именно так почти всякий раз обретала вдохновение, словно изобрела чайник, который не может закипеть, пока на него смотрят. Джульет постоянно беспокоилась, что не уложится в срок, но всегда каким-то образом выкручивалась. Написать сто тысяч слов не проблема, замечала она. Много времени отнимает то, какие именно выбрать слова.
Джульет покосилась на прозрачные хвостики креветок на тарелке и попыталась отвлечься от рева сигнализации. Звуки немецкого клаксона чередовались с воплями пожарной сирены. Несколько месяцев назад она откровенно расстроилась, поняв, что «музыкальное сопровождение» орущего автомобиля, такое привычное, даже начало ей нравиться. Определенно, поход в студию Янча должен был пойти ей на пользу.
К тому же Джульет Бодин имела привычку помогать друзьям изо всех своих сил и без промедления. Ее мать умерла, когда ей было три года. У Джульет не было ни братьев, ни сестер. А отцу — честолюбивому человеку, который превыше всего ставил собственную свободу, и семью-то не следовало заводить. Всегда преуспевающий в делах, Тед Бодин обеспечил дочурку толковой няней, шикарной комнатой в квартире на Парк-авеню и лучшей школой в округе. Но мало дал в плане личного общения. Он предпочитал двадцатилетних особ, которые сменяли друг друга с удручающей быстротой. Так что Джульет ощущала себя чем-то вроде Сары Кру и Элоизы, с налетом Кристи Хефнер. Отец по-прежнему жил в Верхнем Ист-Сайде, иногда они вместе обедали. Но этот район Манхэттена казался Джульет дурным местом — мостовая, обрамленная высокими зданиями, напоминала Долину Смерти, даже эполеты швейцаров холодили сердце.
Повзрослев и поселившись в просторном, полном воздуха Верхнем Вест-Сайде — районе, который она считала совершенно иным городом, — Джульет обзавелась собственной семьей: ее членами были агент Кимми Лоэр, соседки Джун Корелли и Сьюзи Эйзенман, любимый корреспондент по электронной переписке — всезнайка Симон Лефф, у которого она всегда могла узнать значение непонятного слова (анатрия[1] или навкарий[2]), коллеги по писательскому объединению, бывшие сокурсники (в том числе Рут), преподаватели-коллеги и все остальные, кто составлял виртуальный культ дружбы, который помогал Джульет жить. Она считала мир холодным и жестоким и требовала от друзей, чтобы те по крайней мере старались относиться друг к другу с добром.
Но теперь, когда за помощью обратилась Рут — та самая Рут, которая разбилась бы в лепешку, если бы ее о чем-нибудь попросила сама Джульет, — она колебалась. У нее возникло странное ощущение, что пойти в студию Янча — все равно что перейти границу и попасть в мир, который… который что? Неужели балет — это опасная область?
Колебания длились всего несколько секунд и, Джульет надеялась, не огорчили подругу. Она усмехнулась собственной глупости, мысленно встряхнулась и подняла глаза.
— Конечно. Не сомневайся. Мы все поправим в два счета.
На следующий день ровно без пяти двенадцать Джульет вышла из лифта и оказалась в маленькой вылизанной приемной управления Балетной студии Янча. Поразмыслив, она решила не расставаться ради этого визита со своими излюбленными джинсами и майкой. Но, представ перед секретарем в этом средоточии хрома и кожи, почувствовала себя не в своей тарелке и захотела, чтобы Гейл Ремсон — так звали секретаршу, судя по табличке на ее письменном столе, — побыстрее проводила ее к Рут. Однако миссис Ремсон (миниатюрная женщина лет сорока в аккуратном летнем платье, увенчанная копной сияющих персикового цвета волос) попросила гостью присесть и нажала на кнопку внутренней связи:
