Михаил Калинин - Выбор сделан (сборник)
Рос я на «нахаловке», а Виктор провел детство в Нахичевани. Но ни там, ни там «тихие» мальчики не росли.
Случилось так, что в одиннадцать лет я потерял отца, погибшего во время аварии на заводе, правда, тут же мы с мамой получили квартиру, которую ждали уже несколько лет. У нас были две комнаты с разными ходами. Возможно, я постепенно бы «оттаял», смирившись с гибелью отца, но неожиданно в нашей квартире появился Николай Иванович. Как теперь я понимаю, спустя много лет, в сущности, он был неплохой мужчина, пытавшийся заменить мне отца, но вот я, как многие подростки, не мог воспринимать его на месте отца. Да еще через год у меня появилась сестренка. Это было уже чересчур. Для меня Николай Иванович всегда был «ты» и «он».
Я рос задиристым хулиганом, с которым многие родители запрещали дружить своим благовоспитанным чадам. Дрался я по любому поводу, даже с ребятами старше меня, не замечая во время драки кровь из носа и не чувствуя боли, но вот в противника летело все, что только попадалось в этот момент мне под руку. За такой нрав я получил кличку «псих».
Единственное, что меня спасало от слишком больших неприятностей, было то, что я, помня просьбу отца, хорошо учился. Да еще наш учитель физкультуры Павел Ашотович смог найти ко мне подход. Он определил меня в секцию борьбы, где я оставлял большую часть своих эмоций на ковре.
Пожалуй, самым светлым промежутком в те годы для меня были летние каникулы, которые я проводил у тети Зины, в поселке Приморское, возвращаясь в Ростов загорелым до черноты только тридцать первого августа.
И все же мне удалось своим поведением «достать» мать, которая то умоляла меня измениться, то угрожала и упрекала.
Не знаю, какими путями, но в итоге, после окончания восьмого класса, я оказался в Суворовском училище. Для этого никто не спрашивал моего желания и согласия, мать популярно мне объяснила, что мне дорога или в училище, где из меня, возможно, сделают человека, или в колонию для несовершеннолетних преступников. В сущности, меня радовало уже то, что я не буду жить в семье, где всех считал врагами. Я так и не смог простить матери предательства по отношению к памяти отца. В том возрасте все бывают максималистами, деля мир только на два цвета: черный и белый.
Как ни странно, но в училище мне понравилось. Я даже охотно подчинился строгому распорядку. Форма сидела на мне как влитая, а после хорошей физической нагрузки просто не оставалось сил, чтобы нарушать дисциплину.
У нас вместо «бати» был старшина Горпенко, который в неофициальной обстановке, разглаживая пышные усы, называл нас «СЫНЫ» или «ОРЛЫ».
Виктор Кравцов попал в одно отделение со мной. Но между нами была разница в том, что за меня решали старшие, а он сам хотел стать военным, продолжив семейную традицию. Он также оказался без отца, когда подполковник Кравцов погиб в прошлом году при выполнении задания. Именно тогда он решил идти по стопам отца.
После окончания Суворовского училища мы оба оказались в высшем военном училище, а потом попали в «спецнабор», что определило нашу судьбу.
Это теперь открыто говорят о группе «Альфа», но и раньше были офицеры, готовые выполнить 12 любое задание, где прикажут. Правда, во время отбора для высокого, широкоплечего Виктора Кравцова не было проблем, но мне со своим ростом сто семьдесят восемь сантиметров пришлось проходить отбор. На моей стороне было то, что я отлично владел всеми видами стрелкового и холодного оружия и приемами рукопашного боя.
То ли нам с Виктором везло, то ли командование считало, что от нашего дуэта больше пользы, но мы разлучались только на период «отдыха» в госпиталях.
Где мы с Виктором побывали за годы службы и что делали, не имеет ровно никакого значения для этой истории. Но за эти годы Виктор стал мне ближе брата. Если братья по крови вынуждены считаться с фактом родства, то нас связывало больше – настоящая мужская дружба, которая исключала, что один из нас может поступить, как Каин с Авелем.
Со своей семьей я полностью порвал связь перед окончанием Суворовского училища. Разговор с матерью был очень сложный и трудный, но я его выдержал. Главную ошибку допустила она, начав разговор с упреков, словно я просил ее родить ради меня. Дальше уже все пошло само собой. В итоге пришли к выводу, что мы – чужие люди. Потом я слышал, что она уехала с Николаем Ивановичем и дочерью куда-то на Украину. Может быть, это и слишком жестоко с моей стороны, но я никогда не пытался найти мать и сводную сестру, а приползти к ним калекой после госпиталя не позволила гордость. Единственной, с кем я поддерживал связь, была тетя Зина, у которой я проводил все отпуска на море.
Нужно признать, что это Виктор уговорил меня жениться на своей двоюродной сестре Алене, чтобы меня было кому ждать. Сначала он показал фото. Так началась наша переписка. Алена работала библиотекарем. Это была статная русоволосая девушка. В общем, во время отпуска у меня появилась жена, а затем и однокомнатная «хрущевка» на четвертом этаже. Я не знал, что этот брак будет недолговечным и «браком» в самом прямом смысле этого слова.
Самое интересное, что, судя по записям в наших личных делах, и я, и Виктор проходили тихую службу в одной из подмосковных частей, но при этом представлялись к боевым правительственным наградам.
Уже был Афган. Нам нашлось дело и там.
Но теперь, в свободные минуты, мне очень хотелось, хоть на мгновение, домой, где меня ждала жена.
Как сейчас помню, мне удалось добиться разрешения сопровождать «груз-200» прямо в Ростов. С аэродрома я добрался до двери своей квартиры ближе к полуночи. Естественно, меня никто не ждал. Я хотел сделать сюрприз.
Да, сюрприз получился, но какой!
На мой звонок мне никто не поспешил открыть дверь, хотя я уловил отчетливое движение в квартире, а в «глазке» мелькнула тень.
До меня сразу дошло, что я попал в одну из анекдотических ситуаций типа «не ждали», над которыми дружно смеялся вместе со всеми. Я понял, что моя жена в квартире не одна. Но я был уверен, что это не Карлсон, который может улететь с четвертого этажа. Да и погода была не летная.
Конечно, я мог бы ворваться в квартиру и спустить обоих с балкона без парашютов, но я подавил это желание. Не стоило «пачкать руки» и унижать себя, но тут же я понял другое, что развестись капитану Советской Армии да еще члену КПСС будет совсем не просто.
Неожиданно я нашел оптимальный выход.
Я резко позвонил во все три двери, выходившие на лестничную площадку. Когда разбуженные мною соседи открыли двери, я вежливо извинился и объяснил, что, скорее всего, с моей дорогой Аленой произошло несчастье, ей стало плохо; что я позвонил в дверь, слышал шорох, но мне никто не открыл.
Что-что, а любопытством страдают все. Число зрителей на площадке заметно увеличилось. Сосед даже принес топор, чтобы выбить двери. В нем я не нуждался, а вот в зрителях и свидетелях у меня недостатка не было.
Одним ударом кованого ботинка я открыл дверь. Представшая перед зрителями картина ни у кого не вызывала сомнения, растрепанная Алена куталась в халатик, стараясь ни с кем не встретиться взглядом, а темноволосый мужчина в очках все еще продолжал прыгать на одной ноге, пытаясь попасть второй в брючину. Он что-то бормотал себе под нос. Мне даже на мгновенье стало жаль его. Эта ситуация может сделать его на всю оставшуюся жизнь импотентом.
– Извините, пожалуйста, что я побеспокоил всех вас в этот поздний час, – с виноватой улыбкой обратился я к соседям. – Просто я ошибся, подумав, что Алене плохо. А моей бывшей жене, оказывается, было очень хорошо… – я уловил тихий смешок кого-то из соседей и закончил:
– Надеюсь, вы подтвердите то, что видели, если Алена не захочет разводиться?
Соседи сочувственно закивали мне в ответ, а Алена только бросила на меня злой взгляд. Оставив всех обсуждать ночное происшествие, я повернулся и быстро спустился вниз.
Естественно, как нас расписали, также быстро развели, но без всякого шума и вопросов ко мне.
Так я вновь оказался холостым и сытым по горло счастливой супружеской жизнью.
Узнав обо всем, Виктор пытался не раз извиниться за свою родственницу, но я всегда обрывал этот разговор, объясняя, что его вины в этом нет. У меня самого должна была быть голова на плечах.
В принципе, все, что ни делается, все к лучшему. Потом я доволен был тем, что разрыв прошел, когда я был здоров, а не после, когда я лежал беспомощным в госпитале.
Да, был взрыв во время сумасшедшей стрельбы, и последнее, что я увидел, теряя сознание, это метнувшееся тело Виктора, прикрывающее меня.
Очнулся я окончательно в госпитале, в одной палате с Виктором.
Я рад был, что вскоре он покинул госпиталь. Но в отношении меня медики были настроены агрессивно. Они посчитали, что одной операции мало. Меня резали трижды, не считая первичной обработки, находя каждый раз во мне «лишние детали».
В итоге, почти через полгода я был полностью комиссован. Я не мог остаться даже для штабной работы, потому что ходил на костылях. Приговор медиков был строг: костыли мне на ближайшие годы, если не до конца жизни.
