Джо Алекс - Третий король
Грубер открыл небольшой, утопленный в стене бар и достал одну из многочисленных бутылок. Гомес молча ждал, пока хозяин расставит на столике рюмки и наполнит их золотистым коньяком.
Наконец Грубер аккуратно закупорил бутылку и сел.
— Декорации готовы, — добродушно улыбнулся он. — Актеры вроде бы тоже. Можно поднимать занавес. Я вас слушаю.
Гомес взял рюмку, коснулся ее губами и вернул на столик.
— Я всерьез опасался не застать вас в Германии. Дело, которое привело меня сюда... в общем, это не заурядный случай, и, положа руку на сердце, мне важно его побыстрее довести до конца, понимаете?
— Понимаю. Ваше дело не терпит отлагательства. — Грубер развел руками. — У всех моих клиентов незаурядные случаи, и все они настаивают на срочности.
— И на соблюдении тайны, — добавил Гомес.
— Об этом я даже не упоминаю, потому что соблюдение тайны выгодно обеим сторонам. Но поговорим о срочности... Так как мои клиенты всегда спешат, то и я вынужден жить в вечной спешке, чтобы выполнить все их заказы. Завтра, к примеру, мне надо лететь в Лондон, чтобы заняться там одним деликатным поручением. Это весьма многообещающая сделка, которая, кроме того, входит в сферу интересов и возможностей моей группы.
— Завтра? — Гомес нахмурился. — Вы и впрямь хотите завтра лететь в Лондон?
— Хочу? В моем возрасте путешествие уже перестает быть развлечением. Даже самое комфортабельное. Разумеется, я полечу, если мне не помешает какое-нибудь более важное дело, которое заставит меня изменить планы и остаться.
Он замолчал и потянулся к рюмке.
— Вы сказали, более важное дело? — с облегчением произнес Гомес.
Он встал и подошел к дверям террасы.
— Итак, я вас слушаю. — Грубер кончиком языка облизнул губы. Он очень любил коньяк.
— Прекрасные цветы. Какое сочетание красок! У вас отличный садовник... Настоящий натюрморт! — Гомес обернулся и взглянул на хозяина дома. — Думаю, господин Грубер, что в Лондон вы завтра не полетите...
— Очень возможно... — в голосе Грубера звучало безразличие.
Гомес сел и перегнулся через стол.
— Мне уже дважды пришлось прибегать к вашей помощи, и я должен признать, что в обоих случаях вы выполнили взятые на себя обязательства точно и в срок. Впрочем, это вообще свойственно вашей нации.
-— Жаль, что вас сейчас не слышат представители Интерпола. — Грубер довольно усмехнулся. — Мне кажется, что международная полиция дорого бы дала за возможность услышать такую исчерпывающую характеристику моей персоны из уст одного из моих клиентов.
— Вот как? Разве они вами интересуются? — Господин Гомес был искренне удивлен.
— Разумеется они мною интересуются. А вы хотели бы, чтобы полиция была абсолютно тупа? Но кто бы тогда берег наше имущество и наши жизни? Нет, я стою за хорошую полицию, господин Гомес...
— Гм, — буркнул тот.
— Правда, — продолжал Грубер, — не за безупречную. Они следят за мною уже несколько лет и не перестанут до самой моей смерти. Боюсь только, что я не дам повода для ликования. Просто-напросто у них нет и никогда не будет таких доказательств, которые бы позволили им арестовать меня.
— Вы так уверены в себе?
— Да, уверен. Я за всю свою жизнь не совершил ни одного преступления. Я достаточно умен и достаточно богат для того, чтобы всегда иметь под рукой компанию отлично вышколенных ребят, которые работают вместо меня.
— Гм, — вновь буркнул Гомес. — Понимаю. Но не перейти ли нам к цели моего визита? Я собираюсь поручить вам очень сложное и запутанное дело.
— Сложных и запутанных дел нет. Есть скупые заказчики. Скромные денежные средства осложняют работу, большие облегчают ее, а очень большие способны творить чудеса. Я весь внимание.
Гомес молча полез в кейс и извлек из-под аккуратно сложенных сорочек внушительных размеров конверт. Этот конверт он протянул Груберу.
Тот раскрыл его, заглянул внутрь и вытащил три большие фотографии. Просмотрев снимки, он положил их на столик. Это были фотографии трех картин. Они явно принадлежали кисти одного мастера и изображали три мужских головы, увенчанных барочными коронами.
— Эти фотографии ни о чем вам не говорят? — прервал затянувшееся молчание Гомес.
Тогда только Грубер надел очки и наклонился над снимками.
— Рибера, если не ошибаюсь?
— Не ошибаетесь. А еще что-нибудь вы о них можете сказать?
Хозяин кабинета выпрямился в кресле и покачал головой.
— Очень мало. Похоже, это три увеличенные фрагмента какой-то одной картины. Я не уверен, но, по-моему, в каталогах крупнейших музеев мира ее нет. Мне, во всяком случае, она не попадалась. Я бы запомнил эти лица.
— Это не фрагменты. — Гомес веером раскинул по столу снимки. — Это три отдельные картины, но написаны они были для одного человека и предназначались для одного интерьера. Рибера создал их по заказу неаполитанского вице-короля. Картины висели в домашней часовне правителя. Они олицетворяли собой поклонение трех королей младенцу Христу[1]. Я не знаю точно, было ли это желанием заказчика или же сам Рибера избрал столь интересное, но при этом не нарушающее сюжет решение. Ясно, что картины висели на стене в один ряд. Как видите, на каждой из них изображен один из трех королей, и все они глядят вверх, на ребенка, невидимого для зрителя. Находясь в часовне, друг возле друга, картины образовывали единое целое, а младенец Иисус угадывался за всем этим как нечто мистическое, открытое только возносящей молитвы душе. Именно так, мне кажется, следует понимать концепцию триптиха. Кроме того, на каждой из картин присутствуют особые символы, написанные, очевидно, по желанию вице-короля, который был весьма набожен. Приглядитесь повнимательнее к горностаевым воротникам королевских мантий. У первого короля воротник украшен какими-то полосками, у второго — колокольчиками, а у третьего — крохотными барашками. Поначалу же кажется, что это обычные горностаевые воротники. Это совсем как готические миниатюры! Трудно было ожидать такое у Риберы! Признаюсь, сам я немало удивился. Я видел две из этих картин. Они очень нежные, почти пастельных тонов, и главное, там напрочь отсутствуют риберовские контрасты, все эти яркие проблески во тьме. Чарующее, мудрое, зрелое искусство — скорее итальянское, нежели испанское. Рассказывают, что Веласкес, который побывал тогда в Неаполе, преклонил колена перед «тремя королями» и воскликнул: «Впервые в жизни мне жаль, что я не монарх. Ради таких картин я бы согласился даже короноваться!» Но с тех пор прошло уже триста лет...
Он замолчал.
— Ясно, — кивнул Грубер. — Триста лет — это почтенный возраст. Но что же стало с картинами потом? Где они сейчас? — И он длинным холеным пальцем коснулся одного из снимков.
— Все они дожили до наших дней. Две из них, — Гомес быстро протянул смуглую руку, взял две крайних фотографии и спрятал их в карман, — являются собственностью одного очень богатого южноамериканского коллекционера.
Грубер усмехнулся.
— Понятно. Владелец двух таких полотен должен быть просто одержим идеей заполучить и третье. Но добыть его не так-то просто, вот вы и явились ко мне. Или я неправ?
Гомес кивнул и едва заметно улыбнулся.
— Да, этот человек и впрямь мечтает о третьей картине. Он пригласил меня и во время разговора дал понять, что готов выложить большие деньги ради удовлетворения своей страсти.
Господин Грубер развел руками.
— Страсть к коллекционированию картин достойна всяческого уважения.
И умолк, выжидая. Но и Гомес хранил молчание. Наконец хозяин кашлянул.
— Что же препятствует исполнению желания вашего клиента? Вы сказали, что третья картина существует. Если она не хранится в каком-либо музее, то ее можно купить. Все в мире имеет свою цену, а вы, кажется, сказали, что ваш клиент очень состоятелен? Может быть, он не знает, где находится картина?
— Знает.
— Но разве он не попросил вас помочь ему осуществить сделку?
— Попросил.
— Тогда мне не очень ясна роль моей скромной персоны. Покупать вы умеете так же хорошо, как и я. Ваше имя знают на всех крупных аукционах, оно известно любому торговцу картинами. Ваша подпись стоит миллион долларов, а то и больше.
— Да, — вздохнул Гомес. — Без всякого хвастовства должен согласиться, что мне удалось осуществить несколько серьезных, даже весьма серьезных сделок, но в данном случае, к сожалению...
Он взял третью фотографию, с которой смотрело одухотворенное лицо короля-арапа. Черный лик был как бы пронизан таинственным сиянием, исходящим из верхнего угла картины.
— К сожалению, эта картина не продается. Поэтому я вынужден купить ее у вас.
Он положил фото обратно на стол и взглянул на Грубера.
— Я понял вас. — И Грубер с внезапно пробудившимся интересом принялся рассматривать снимок.
