Дик Фрэнсис - Горячие деньги

— Добрый день, — сказал я самым безразличным тоном.

Он оторвался от каталога и окинул меня быстрым взглядом. Глаза у него были такие же голубые и холодные, как сегодняшнее небо.

— Пришел, значит.

— Ну… да.

Малкольм рассеянно кивнул и снова оглядел меня:

— Ты выглядишь старше.

— На три года.

— Три года и перебитый нос, — он заметил это совершенно равнодушно. — Ты, наверное, сломал нос, когда падал с лошади?

— Нет… Это ты его сломал.

— В самом деле? — Похоже, он не слишком удивился. — Так тебе и надо.

Я промолчал. Малкольм пожал плечами.

— Выпьешь кофе?

— Можно.

Мы так и не прикоснулись друг к другу — не обнялись, не пожали руки, не было даже мимолетного похлопывания по плечу. Трехлетнее молчание нарушить непросто.

Малкольм не пошел в общий буфет, он направился к одной из отдельных комнат, которые оставляют специально для привилегированных особ. Я поплелся за ним, с неприязнью припоминая, что мой родитель всюду, где он ни появляется, считает своим долгом пролезть в самое шикарное место, и на это ему требуется не более пары минут.

Здание аукционов в Ньюмаркете построено в форме амфитеатра. Ряды сидений поднимаются со всех сторон вокруг арены, на которую во время торгов выводят лошадей. А под ярусами сидений, как и в большом смежном здании, располагаются офисы аукционистов и представителей племенных заводов. Здесь же находятся филиалы разных торговых фирм, вроде «Эбури Джевеллерз», куда и направлялся сейчас мой папаша.

Я привык к основательным и практичным конторам агентов конных заводов — мне чаще всего приходилось бывать именно там. А помещение «Эбури» было устроено как дорогой выставочный зал. Три стены были заняты прекрасно освещенными стеклянными витринами. Там сверкало серебро и переливались драгоценные камни в украшениях. Все было надежно заперто, но смотрелось очень заманчиво. В центре комнаты, на коричневом ковре от стены до стены, стоял длинный полированный стол, окруженный кожаными креслами. Напротив каждого кресла на столе лежала кожаная папка с бумагой, а рядом — позолоченный пенал с письменными принадлежностями, как намек на то, что здесь клиенту достаточно иметь при себе только чековую книжку — остальное обеспечит фирма.

Угодливый молодой служащий приветствовал Малкольма со сдержанным энтузиазмом и предложил напитки и закуски из роскошного бара, который занимал почти всю четвертую стену офиса. Похоже, здесь обедали весь день напролет. Мы с Малкольмом взяли по чашечке кофе и сели за стол. Я чувствовал себя немного не в своей тарелке. Малкольм вертел в пальцах ложечку. Тем временем в приемную вплыла грузная дама с пронзительным голосом и завела разговор с молодым служащим о том, что ей хотелось бы иметь фигурку одной из своих собачек, отлитую из серебра. Малкольм скользнул по ней взглядом и снова уставился в свою чашку.

— Так чем я могу тебе помочь? — начал я.

Я полагал, что Малкольму понадобился мой совет в чем-нибудь, связанном с лошадьми, раз уж он выбрал именно этот город для встречи, но то, что он сказал, оказалось для меня полной неожиданностью.

— Мне нужно, чтобы ты был рядом со мной.

Я сдвинул брови, озадаченный его словами.

— То есть?

— Рядом со мной, — повторил он, — все время.

— Не понимаю.

— На это я и не рассчитывал. — Отец посмотрел мне в глаза. — Я собираюсь немного попутешествовать. И хочу, чтобы ты поехал со мной.

Я не ответил, и Малкольм взорвался:

— Черт тебя побери, Ян, я же не прошу чего-то сверхъестественного! Немного твоего времени, немного внимания, вот и все!

— Но почему именно сейчас? И почему — я?

— Ты — мой сын. — Он перестал вертеть ложечку и бросил ее на стол. По скатерти расплылось коричневое пятно. Малкольм откинулся в кресле. — Я тебе доверяю. — Он помолчал еще немного и добавил: — Мне нужен человек, которому я мог бы доверять.

— Зачем?

Он не сказал зачем. Только:

— Можешь ты на некоторое время оставить работу? Взять отпуск?

Я подумал о тренере, от которого совсем недавно ушел. Его дочь сумела сделать мою работу невыносимой, потому что задумала устроить на это место своего жениха. И у меня пока не было нужды подыскивать другую работу — разве что затем, чтобы снимать квартиру. В свои тридцать три года я успел поработать помощником у трех разных тренеров. Но последнее время меня не оставляло ощущение, что я уже староват для того, чтобы быть у кого-то на побегушках. Самое время было перешагнуть на очередную ступеньку карьеры и самому стать тренером — но браться за это без начального капитала рискованно.

— О чем задумался? — прервал мои размышления голос Малкольма.

— А дал бы ты мне взаймы полмиллиона фунтов или нет?

— Нет.

Я улыбнулся:

— Вот об этом я и думал.

— Я буду оплачивать проезд и счета в гостиницах.

На другом конце стола пышная леди давала внимательному молодому человеку свой адрес. Подошла официантка и начала расставлять на белоснежной скатерти напитки и свежие бутерброды. Несколько мгновений я равнодушно разглядывал ее, потом перевел взгляд на Малкольма и в который раз за сегодняшний день удивился: на его лице отражались тревога и беспокойство!

Я неожиданно разволновался. Я никогда не хотел ссориться с отцом, мне только хотелось, чтобы он взглянул на Мойру моими глазами и понял, что эта расчетливая дрянь охотится за его деньгами и пользуется тем, что дом опустел после смерти Куши, чтобы незаметно втереться к нему в доверие. Она постоянно крутилась под ногами со своим деланным сочувствием и попытками приготовить что-нибудь на ужин. Малкольм, почти беспомощный в своем искреннем горе, был ей признателен и за это. Наверное, он и сам не заметил, когда Мойра начала по-хозяйски брать его под руку на вечеринках и говорить «мы». Все три года молчаливого раздора я хотел помириться с отцом, но не мог заставить себя войти в его дом — я не вынес бы вида ухмыляющейся Мойры на месте Куши. Даже если бы Малкольм и позволил мне ступить на порог.

Теперь, когда Мойра умерла, примирение вроде бы стало возможным. И похоже на то, что отец, оказывается, тоже хочет помириться. Мелькнула мимолетная мысль, что для него мир между нами — наверняка не самоцель, а лишь необходимый промежуточный этап для каких-то далеких планов, но для меня это не имело значения.

— Хорошо, я согласен. Я смогу уделить тебе некоторое время.

Он заметно успокоился.

— Прекрасно! А теперь пойдем, я хочу купить лошадь.

Малкольм поднялся, заметно приободрившийся, и полистал свой каталог:

— Что ты посоветуешь?

— Но для чего, скажи пожалуйста, тебе вдруг понадобилась лошадь?

— Для скачек, конечно.

— Но тебя же это никогда не интересовало…

— У каждого может быть хобби, — отрезал он, хотя никогда в жизни у него не было никакого хобби. — И мое — скачки. — Чуть подумав, он добавил: — С этого дня, — и направился к двери.

Услужливый молодой человек оторвался от любительницы собачек и стал приглашать Малкольма заходить еще, в любое время. Малкольм заверил его, что зайдет обязательно, потом развернулся и пошел к одной из стеклянных витрин.

— Пока я тебя дожидался, я купил здесь кубок, — сообщил он мне через плечо. — Хочешь посмотреть? Почти такой, как вот этот, — он указал на кубок за стеклом. — Я отдал его граверу.

Это была богато украшенная чаша изящной удлиненной формы, восемнадцати дюймов в высоту, и сделана она была из чистого серебра.

— Зачем тебе это? — спросил я.

— Не знаю. Еще не придумал.

— А… а что за гравировка?

— М-м… «Приз памяти Куши Пемброк». Неплохо звучит, правда?

— Да, — ответил я.

Отец бросил на меня косой взгляд:

— Я знал, что тебе понравится, — и зашагал к двери. — Так, а теперь — лошадь.

Как в старые добрые времена, думал я с полузабытым приятным ощущением в груди. Непредсказуемые поступки, которые могли оказаться тщательно продуманными, а могли — и нет; неудержимые желания, которые необходимо было немедленно удовлетворить… и время от времени, после всего этого, буйство страстей оказывалось забыто, как будто его никогда и не было. Приз памяти Куши Пемброк мог получить всемирную известность, а мог потускнеть и запылиться где-нибудь на чердаке: с Малкольмом ничего никогда нельзя было знать наверняка.

Я называл его Малкольмом, как и все остальные дети. Он сам приучил нас к этому, и я вырос, уверенный, что все так и должно быть. У других мальчиков могли быть папы, а у меня был отец — Малкольм.

Когда мы вышли из офиса «Эбури», он спросил:

— Как это обычно делается? С чего надо начинать?

— Э-э… Сегодня первый день элитного аукциона.

— Да? — спросил он, когда я замялся, не зная, как продолжить. — Ну, так пойдем.

— Я только подумал, что ты должен знать… самая низкая начальная цена сегодня — не меньше двадцати тысяч гиней.