Александр Овчаренко - Последний козырь Президента
– Откуда тебе знать об этом? – нетерпеливо перебил я страстный монолог. – Уж не выдаёт ли твой воспалённый разум желаемое за действительное? Уж не пытаешься ли ты, несчастный, оправдаться в моих глазах?
– Когда по-настоящему любишь, предугадать поступок любимого человека нетрудно, – мягко парировал гость. – А оправдываться мне не в чем, – тихо добавил он после недолгого раздумья. – В тот вечер опасения Учителя передались мне, и я впервые почувствовал неясную тревогу. Опасность витала в воздухе, она была растворена в вечерней свежести, в доносимом ветром аромате цветов, в колючем сиянии звёзд на потемневшем небосклоне. Во всём чувствовалась скрытая угроза…
– И ты не сказал Ему об этом! – снова перебил я его исповедь. – Знал, но промолчал! Это ли не предательство?
– Я принимаю твой упрёк, смертный. Да, я не уберёг Его, но я и не предавал Его. Да и что я мог сказать? Это были всего лишь мои предчувствия. Всего лишь смутные неясные предчувствия. И ещё я видел лица Его учеников. На них не было ни печали, ни страха за любимого человека. Это были лица людей, бездумно вручивших свою судьбу Провидению. И если отталкиваться от рассуждений твоих, то они Его предали тоже! Я предал Его своим молчанием, они – своим равнодушием. Я ни в чём их не осуждаю! – торопливо произнёс он, зябко потирая руки. – Не осуждаю, потому что я не вправе их осуждать. Да, они были апостолами, но при этом продолжали оставаться людьми, а людям свойственно ошибаться.
– Значит, ты сознаёшься в том, что предал Христа?
– Я признаюсь в том, что Учитель был предан, и в том, что этот грех я взял на себя с радостью! Великой радостью!
– Бред! – выкрикнул я и вскочил с кресла. – Всё бред! Не может предательство доставлять радость, а смерть любимого Учителя – «…великую радость»!
– Ты не понял, – произнёс он голосом, в котором не было ни единой нотки грусти, и странная полуулыбка на миг осветила измождённое лицо. – А если ты, как и все смертные, меня не понял, значит, свою роль я исполнил без фальши. Теперь я понимаю, что в поступке, который принёс мне вечное проклятие, и после которого моё имя стало нарицательным, было моё земное предназначение. Нет больше радости, чем взять боль любимого человека на себя, закрыть душу и тело Его от страданий. Я не мог допустить, чтобы Учитель разочаровался в своих учениках, поэтому я сознательно взял чужой грех на себя.
– О каком грехе ты ведёшь речь?
– Разве ты не понял? Я имел в виду грех предательства.
– Но если не ты, то кто же предал Учителя?
Он ответил не сразу. Обхватив себя за плечи, он долго молчал, потом встрепенулся и зябко поёжился, словно северный ветер вновь проник под его рубище.
– Когда солдаты пришли за Учителем, был ясный и солнечный день, и ничто не предвещало беды, только мне в этот день не хватало воздуха. Я задыхался, словно был в петле! – закричал он и рванул на себе ворот. – Это была не дворцовая стража. Это были воины, тела которых покрывали рубцы и шрамы былых сражений. Это были солдаты, не раз смотревшие в лицо смерти. Они видели смерть целых легионов и гибли сами. Смерть стала их привычным спутником и не пугала никого из них: одним ударом они разрубали противнику вместе со шлемом череп, утирали с лица чужую кровь и шли дальше. Они могли бы убить Учителя на месте, они, не задумываясь, убили бы каждого, кто встал бы у них на пути. Я читал это по их невозмутимым обезображенным боевыми шрамами лицам. Но они были солдаты, а солдаты обязаны точно выполнять приказ командира. Нам было неведомо, что в тот роковой день они получили приказ арестовать проповедника по имени Иисус, но не убивать его.
Я видел, как у апостолов от страха побледнели лица, как задрожали руки и как они стыдливо опустили глаза. Я не осуждаю их: они были Его сподвижниками, но прежде всего они были людьми, а людям присущ страх смерти.
Говорят, что солдаты не знали Учителя в лицо, и что это я своим поцелуем выдал Его. Ложь! Учитель проповедовал на улицах и площадях города, у него были сотни последователей, весь Иерусалим знал в лицо сына плотника, несущего Слово Божье.
– И ты хочешь убедить меня, что не подходил к Иисусу и не лобызал Его со словами: «Приветствую тебя, о Учитель»?
– Всё было именно так, как ты сказал, смертный. Я подошёл к Нему и, коснувшись губами его щеки, произнёс: «Приветствую тебя, о Учитель»! Я сказал это громко, чтобы слышали солдаты, услышали и поняли, что я Его ученик, и я не отрекаюсь от ученья Его.
– Зачем ты это сделал?
– Я хотел умереть вместе с ним.
– Умереть? Ты же говорил, что солдаты получили приказ арестовать, а не убивать проповедника по имени Иисус!
– Говорил, и повторю ещё раз! Но об этом мы узнали позже, когда Учителя увели во дворец прокуратура Иудеи. В тот момент все, и я в том числе, уверовали в то, что солдаты убьют Учителя и всех, кто с ним рядом. Поэтому все опустили глаза, поэтому все втянули головы в плечи, и вид каждого как бы говорил: «Я не с Ним! Я сам по себе»! Я никого не осуждаю: добровольно принять смерть за веру Его дано не каждому.
– Ты хочешь сказать, что был готов идти на смерть?
– Своим поцелуем я показал солдатам, что я ученик Его и что разделяю с Ним участь Его. Я был счастлив жить и умереть рядом с Учителем. Остальные в тот скорбный миг отреклись от Него. Я видел их лица! На них был страх и желание выжить любой ценой.
Я не виню их: они просто люди, а смертным свойственна жажда жизни. Молва приписала им то, чего не было: попытку защитить Христа, и что Учитель якобы сам запретил им препятствовать солдатам, дабы не проливать невинную кровь.
– А разве было не так? – спросил я визитёра, пристально глядя ему в зрачки и выговаривая каждое слово.
– Почти! – усмехнулся гость. – Почти так, как сказано в Библии. Иисус запретил препятствовать солдатам, дабы оправдать учеников в их собственных глазах, потому что защищать Его было некому. Он видел страх на их посеревших лицах, и всё понял! Понял и простил! А после того, как страх прошёл, они возненавидели меня.
– За что?
– Я один поцеловал Христа, я один не отрёкся от Него в трудный час и остался рядом с Ним. Остальные ученики предали Его. Я единственный был свидетелем их слабости, их позора. Между нами больше не было братской любви. Каждое моё появление было для них как напоминание о малодушии, и они возненавидели меня за свой страх и своё предательство. Я не виню их: они были просто людьми, а людям свойственно за свои ошибки винить кого угодно, но только не себя.
Какое-то время мы сидели молча: я глядел на него, а он, опустив веки, словно прислушивался к своим ощущениям.
– Но были ещё и деньги, печально знаменитые тридцать сребреников! – нарушил я молчание. – Или ты будешь отрицать, что взял эти деньги?
– Не буду! – встрепенулся он. – После смерти Христа я остался единственным свидетелем их позора, поэтому они предложили мне сделку.
– И ты согласился на…
– На вечный позор и страдания, – перебил он меня. – Согласился! Я слишком любил Учителя. Никто не должен был знать, что апостолы предали Учителя. Я не виню их. Это была минутная слабость, но она была! Это печальное событие могло бросить тень недоверия на Его ученье, а этого я допустить не мог. Иначе всё зря! Не для того Христос взошёл на Голгофу и принял мученическую смерть!
Он снова замолчал, потом вдруг вздрогнул, провёл ладонями по лицу, и, стараясь не показывать боль, которую причиняли воспоминания, продолжил исповедь:
– Гонец нашёл меня в Гефсиманском саду, на том же месте, где я последний раз видел Учителя.
Я стоял на коленях и молился. Слёзы текли по моему лицу, но я не замечал этого. Я чувствовал, что над Учителем нависла смертельная опасность, но не знал, как ему помочь.
Запрокинув к небу лицо, я молил Всевышнего дать хоть какой-нибудь знак, и в этот момент я увидел гонца. Он принёс кошель с серебром и молча протянул мне. Я не знаю, сколько там было монет, деньги не были мне нужны, я не развязывал кошель. Но то были не просто деньги, то был знак!
Я вновь воздел руки к небу и, плача от нечаянного счастья, возблагодарил Создателя.
Гонец стоял рядом и молча взирал на меня.
Утерев слёзы, я протянул руку, но гонец усмехнулся и бросил деньги мне под ноги. Я знал, что ждёт меня, если возьму деньги, но всё же поднял кошель и даже поблагодарил кивком головы за мои предстоящие позор и мученья.
Взяв деньги, я подавал бывшим собратьям по вере знак, что согласен взять чужой грех на себя. С этого момента я был навеки проклят, а белые одежды учеников Его навеки остались чисты!
Я поднял лежавшие на земле деньги, а после того, как гонец ушёл, соорудил из верёвочного пояса петлю. Вот из этого, – и он снова тронул длинными пальцами опоясывающую его верёвку. – Теперь она всегда со мной. Таково условие контракта.
Он легко поднялся из кресла, и в этот миг позади него открылся портал.
– Я ухожу. Время на исходе.
