Елена Логунова - Свидание на пороховой бочке
— Так что со свином? — нетерпеливо напомнила о себе Трошкина.
— Самец свиньи называется кабан, — авторитетно подсказал из затемненной аппаратной Эндрю. — Напиши: «Уважаемый буржуазный кабан», будет очень брутально.
— Есть еще синонимы: хряк, вепрь, секач, кнур и боров, — хихикая, подсказал всезнайка Веник. — Но тут имеются некоторые немаловажные тонкости. Хряк — это некастрированный самец домашней свиньи, боров — это кастрированный хряк, а кабан — это полноценный в сексуальном плане самец свиньи дикой. Таким образом, если назвать боровом мужчину с нормальной потенцией, это будет оскорблением. В то же время, тихий, спокойный образчик хомо сапиенс вряд ли может быть назван кабаном, он либо хряк, либо боров — тут надо знать подробности его личной жизни.
— Однако, — пробормотала Трошкина, почесав в затылке шариковой ручкой.
Чувствовалось, что интимные подробности свиноводства ее не вдохновили, а озадачили.
— Ты подумаешь об этом завтра, — подсказала я подружке, с намеком постучав ногтем по циферблату наручных часов.
— Завтра надо будет отдать приглашения в печать, — вздохнула Алка и придвинула ближе тетрадку с нарисованными на полях свиными рылами в профиль.
Я засмотрелась на ее рисунки. Это были вдохновенные каракули в стиле другого нашего поэта-классика — Александра Сергеевича Пушкина, который имел привычку иллюстрировать свои стихотворные строки женскими головками, нарисованными одним росчерком пера.
Трошкина не подражала Пушкину. У нее пока что вовсе не было строк, а профили она рисовала исключительно кабаньи, с чрезвычайно брутальными клыками, вроде бивней.
— Не жди меня, я останусь до победного конца! — печально сообщила мне художница.
— Ты, главное, не пади жертвой в этой борьбе, — посоветовала я, забрасывая на плечо сумку. — Всем пока, до завтра!
— Ага, пока… «Уважаемый буржуазный свинтус Иван Иванович», — забормотала Алка, погружаясь в работу. — А? Каково? Или так: «Уважаемый буржуазный самец свиньи»?
— «Уважаемый буржуазный объект свиноводства», — опередив меня на финишной прямой к двери, успела посоветовать бухгалтерша Катя, но ее скучный казенный стиль эстетка Трошкина сразу же отвергла брезгливым «фу».
На улице шел дождь — настоящее стихийное бедствие для города с хронически неисправной ливневой канализацией и асфальтовым покрытием эротичного фасона «то ли есть, то ли нет».
Многочисленные ямки, канавки, рытвины и трещины уже заполнились жижей, по виду похожей на остывший кофе, а по запаху — на естественную среду обитания головастиков и пиявок.
Я с большим сомнением посмотрела на модельные туфли, названные лодочками отнюдь не за их мореходные качества. Медленно прокативший мимо меня эвакуатор с алеющей на горбу машиной погнал к обочине пенные волны, и я отпрыгнула.
— Подвезти? — со слоновьим топотом проскакав мимо меня по лужам, на ходу спросил Веник. — Ну, как хочешь!
Я открыла и снова закрыла рот. Если бы Веник действительно хотел меня подвезти, он дождался бы моего ответа, значит, вопрос был риторический — слабый выплеск остатков хорошего воспитания.
Грязевые фонтанчики из-под ног упитанного, но невоспитанного Веника озвучивали его путь бодрым плеском.
Я злорадно ухмыльнулась.
Продвигаясь к машине, Веник стремительно откатывался по шкале эволюции назад, в прошлое, а может быть, в одно из предыдущих своих воплощений, и все больше походил на грязную свинью. Художница Трошкина могла бы написать с него прекрасный портрет хряка маслом.
И тут я внезапно вспомнила: масло! Свежайшее сливочное масло из буфета расположенной неподалеку мэрии!
Я купила его по наказу папули, который собирался готовить торт-суфле, в рецепте коего в большом количестве присутствует это самое масло. В моих собственных интересах позаботиться о том, чтобы данный продукт был максимально свежим. Папа как истинный кулинар-изобретатель склонен к риску и в порыве вдохновения запросто может пренебречь такой мелочью, как истекший срок годности одного из ингредиентов, а страдать потом нам, едокам!
Купленное в обеденный перерыв масло пребывало в холодильнике, холодильник — в кабинете шефа, а шеф — в огорчительном заблуждении, будто хорошие сотрудники никогда не дезертируют с линии трудового фронта в восемнадцать ноль-ноль.
То есть я не могла позвонить Трошкиной и попросить ее перед уходом с работы заглянуть к Броничу с реверансами и нежным лепетом: «Тут Кузнецова у вас свое маслице забыла…» Хрен я тогда получу, а не маслице и квартальную премию!
Единственным правильным решением было вернуться, положить сумку, снять куртку, стереть с туфель уличную грязь и самой зайти к шефу за маслом, как можно убедительнее изображая трудоголика, застигнутого приступом голода у станка. Тем временем, может, и дождь прекратится.
Подбодрив себя этой мыслью, я вернулась в здание, но не пошла прямо в офис, а сначала завернула в туалет. Тут надо сказать, что интерьерный дизайн нашего офисного здания не назвал бы роскошным даже Жора Горохов с его необычным чувством прекрасного. У нас все очень просто.
Лестничные клетки и коридоры здания являют строго выверенное соотношение синеватой побелки и ядовито-зеленой масляной краски. Метлахская плитка на полу дает исчерпывающее представление о популярном мозаичном искусстве середины прошлого века. Подоконники утыканы пластмассовыми горшками с геранью, а потолок — молочно-белыми плафонами, которые отдалены один от другого на расстояние беспосадочного полета мухи и этими же мухами по мере сил украшены.
Данный стиль оформления помещений мой братец Зяма непочтительно определяет как «классический нищий совок».
Никаких проявлений буржуазной роскоши соответствующий интерьер не предполагает, а посему такое излишество, как большое зеркало, на нашем этаже имеется только в дамской уборной.
К нему-то я и поспешила, намереваясь поскорее заглянуть в волшебное стекло, чтобы показать язык своему отражению. Кто не знает — это самый надежный, проверенный веками способ поломать механизм невезения, который запускается в соответствии с поговоркой «Возвращаться — дурная примета».
Вообще-то я не суеверна, но действия вроде того, чтобы трижды плюнуть через левое плечо при встрече с черной кошкой, совершаю автоматически. Это у меня давняя привычка, отголосок пионерского детства, когда и языческие, и христианские ритуалы воспринимались как занятная экзотика.
Ладно, признаюсь: в младые годы я даже сама сочиняла заговоры типа «Икота и рвота, перейди на Федота, с Федота на Казика, с Казика до тазика!» — и братец Зяма, он же Казик или Казимир, гонял меня за это, как экзорцист злую нечисть.
Шла я быстро, но все-таки не бежала. Иные люди (взять хотя бы того же Зяму после экстремальной дегустации папиного масляного крема) на короткой дистанции к туалету развивают существенно более высокую скорость. Тем не менее, когда дверь с изображением восьмой буквы русского алфавита неожиданно распахнулась передо мной сама собой, я едва успела затормозить и посторониться. А не успела бы — гражданочка, мухой вылетевшая из клозета, сбила бы меня с ног.
Я не рассмотрела эту стремительную особу. Она прошуршала мимо, обдав меня ароматом парфюма, таким густым, словно дама использовала концентрат благовоний, отличающийся от просто духов, как сгущенка от обычного молока.
Я зажмурилась и расчихалась, а когда открыла глаза и неодобрительно посмотрела вслед нещадно ароматизированной гражданке, она уже скрылась за поворотом лестницы.
Крепкий парфюмерный запах сохранился и в уборной, поэтому я не стала там задерживаться из опасения, что сама пропитаюсь этим сногсшибательным амбре. Сунувшись к зеркалу, я деловито показала язык своему двойнику в серебристых глубинах, вышла из клозета и направилась в офис — открытым способом добывать из холодильника шефа ценное маслице.
Увы, я опоздала: Бронич уже ушел! Дверь его кабинета была заперта, и добраться до масла в отсутствие как шефа, так и бухгалтерши, располагающей запасным ключом, не представлялось возможным.
«А если выбить дверь?» — смело помыслил мой внутренний голос.
— А если шеф мне за это голову оторвет? — убоялась я.
«А откуда он узнает, что дверь сломала именно ты? Кто ему скажет?»
Я огляделась: в общей комнате никого, монтажка закрыта, свидетелей нет.
Хм, странно, почему же офис не заперт, если все разбежались?
И тут дверь открылась, и в комнату вошла задумчивая Трошкина. Движения у нее были замедленные, а выражение лица точь-в-точь такое, как перед началом краевой контрольной по математике. Я хорошо запомнила его за годы, проведенные за нашей общей с Алкой школьной партой.
— Трошкина, — позвала я.
— А?
Она посмотрела на меня, поморгала, узнала:
