Холли Эфрон - Никогда не лги
Сама же Айви принадлежала к тому типу женщин, каких называют скорее интересными, нежели симпатичными или красивыми: темные выразительные глаза, чуточку длинноватый носик и большой рот, который никак нельзя было назвать сексуальным. Чаще всего, однако, она почти не обращала внимания на то, как выглядит. Вскочив с кровати, она мчалась в ванную, чистила зубы, поспешно проводила по густым каштановым волосам расческой — и все. Ее вполне устраивала собственная внешность.
— Они думают, раз у нас большой старый дом, то и рухлядь должна быть антикварной, — заметила Айви.
Дэвид покрутил в пальцах воображаемую сигару, затянулся и, нахмурив брови в манере знаменитого комика Граучо Маркса,[4] с презрением уставился на два древних черных телефонных аппарата с наборными дисками.
— Если бы только эти любители старины знали, как ошибаются…
Айви помахала рукой товарищу по несчастью, коллеге-старьевщику Ральфу, обладателю старенького «форда-пикапа», увлеченно рывшемуся в коробке с электрической фурнитурой. Рядом с ним посреди вселенского шума и суеты стояла, разинув рот, Коринна Биндель, их пожилая соседка. Ее пышный шиньон имел слишком яркий платиновый цвет, чтобы быть настоящим. Она с видом некоторого превосходства скрестила руки на груди, поверх коричневого твидового пальто. Выражение болезненного недоумения на ее лице показывало, что она не понимает, как может кто-то заплатить хоть медяк за всю эту ненужную рухлядь.
— Послушай, у меня есть одно предложение, — вновь заговорил Дэвид. — Как насчет того, чтобы начать обустраивать детскую комнату после того, как уляжется пыль и все разойдутся?
— Только не сегодня, — решительно заявила Айви. Она механически потерла темно-синий камешек, вставленный в серебряный талисман, висевший у нее на шее. Когда-то этот талисман принадлежал ее бабушке. Она понимала, что поддалась самому обычному суеверию, и тем не менее не собиралась вытаскивать детские вещички, благополучно хранившиеся в дальней комнате, до тех пор, пока ребенок не появится на свет и она не перецелует ему все пальчики на руках и ногах.
— Извините… — неуверенно произнесла дама со светло-каштановыми кудряшками, в которых посверкивали серебристые мелированные пряди-перья, пристально смотревшая на Айви из-под козырька бейсболки «Ред Сокс».[5] В руках она держала статуэтку времен Великой депрессии — лебедя из дымчатого зеленого стекла, доселе лежавшего в коробке с фруктами из воска и парафина, до которых добрались мыши.
— Могу уступить его вам всего за пятнадцать долларов, — сообщила Айви. — Лебедь чудесно сохранился, на стекле нет ни трещинки, даже царапин нет.
— Айви… — на лице дамы отразилось легкое недоумение. — Ты меня не узнаешь, верно?
— Я… — Айви заколебалась.
В облике этой женщины, носившей просторную блузку с аляповатым рисунком из небесно-голубых васильков и ромашек, и впрямь было что-то знакомое. Рука с тщательно накрашенными ногтями ярко-розового цвета покоилась на необъятном животе. Как и Айви, она явно пребывала на последнем месяце беременности.
— Минди Уайт, — представилась женщина. — Раньше меня звали Мелиндой.
Мелинда Уайт. Имя всколыхнуло в памяти Айви образ круглолицей и пухлощекой девочки, с которой она вместе училась в начальной школе. Туго завитые каштановые кудряшки, очки и нездоровый цвет одутловатого лица. Трудно, почти невозможно было поверить в то, что перед ней сейчас стоит та же самая особа.
— Конечно, я помню тебя. Bay, да ты выглядишь просто великолепно! Кстати, прими мои поздравления! Твой первенец? — полюбопытствовала Айви.
Мелинда кивнула и шагнула вперед, подходя ближе, а потом расплылась в улыбке. Зубы ее, некогда желтые и кривые, теперь стали безупречно белыми и ровными.
— У тебя ведь это тоже первый малыш, да?
Айви отвела глаза, избегая ее пронзительного и пытливого взгляда.
— Я должна родить на День благодарения, — продолжала Мелинда. — А ты?
— А я — в декабре, — ответила Айви.
Собственно, ее ребенок тоже должен был родиться на День благодарения. Но всем, даже своей лучшей подруге Джоди, Айви говорила, что ей рожать на две недели позже. Она руководствовалась теми соображениями, что по мере приближения знаменательной даты им с Дэвидом вполне хватит и собственных треволнений о том, когда же у нее начнутся настоящие родовые схватки и все ли идет нормально. Мелинда склонила голову к плечу и еще раз окинула Айви внимательным взглядом.
— Счастливое замужество. Вот-вот должен родиться ребеночек. Повезло вам, ребята. Я хочу сказать, чего еще тебе остается желать?
«Кинехора[6]», — ответила бы на это бабушка Фэй и трижды сплюнула бы через левое плечо. Айви же молча потерла амулет, висевший на шее.
Мелинда подняла голову и с любопытством оглядела дом.
— Ну конечно, роскошный старинный особняк в викторианском стиле. Если когда-нибудь надумаешь продавать его, дай мне знать. Я работаю в конторе по продаже недвижимости.
— Ты собираешь стекло времен Великой депрессии? — поинтересовалась Айви, кивая на лебедя, которого бывшая одноклассница держала в руках.
— Нет-нет, лебедей собирает моя мать… во всяком случае, собирала раньше. Она бы купила эту штуку не задумываясь. Но это было до того, — Мелинда выразительно постучала полупустой бутылочкой воды «Эвиан» по виску, — как у нее развилась болезнь Альцгеймера. Она продала свой дом здесь, в Браш-Хиллз, и переехала во Флориду, к моей сестре Руфь. Помнишь Руфь? Кстати, она тоже собирает лебедей. — Мелинда выстреливала слова короткими очередями, и у Айви вдруг возникло неприятное ощущение, что на нее надвигается пыхтящий локомотив, особенно когда Мелинда подступила еще ближе, находясь уже на расстоянии вытянутой руки.
— Пожалуй, эта штука ей очень понравится. — Мелинда откровенно любовалась лебедем. — Я его подарю ей на Рождество. Или на день рождения. — Она поудобнее пристроила висевшую на плече большую холщовую сумку-торбу. — Когда моя мать наконец отдаст концы, то Руфи, скорее всего, достанется вся коллекция. А у тебя ведь нет ни брата, ни сестры, верно?
Но она не стала дожидаться, пока Айви ответит.
— Если честно, то я совершенно не узнаю это место. А ведь я частенько приходила сюда. Мы жили практически за углом, а моя мать даже работала на мистера Власковича. Иногда. Я помню, как мы играли в камешки на чердаке и ели вишневый мусс «Джелло» прямо из стаканчика. — Она выразительно закатила глаза и недовольно скривилась. — Один сплошной сахар-рафинад. С таким же успехом они могли расфасовывать в них чистый яд. И чем мы только думали тогда? Зато теперь нам нужно беречься и быть очень осторожными. Есть за двоих, как говорится. Ты будешь кормить малыша грудью?
— Я… э-э… — Вопрос оказался столь неожиданным и бестактным, что Айви растерялась. Она поспешно взглянула на часы, надеясь, что Мелинда поймет намек и оставит ее в покое.
— Для ребеночка это очень полезно, — как ни в чем не бывало продолжала та. — О господи, ты, должно быть, думаешь, что я похожа на одну из этих полоумных дамочек из «Лиги Ла Лече»?[7]
За плечом Мелинды Айви заметила Дэвида. Он разговаривал с какой-то женщиной, державшей в руках два латунных канделябра. Его обступили еще четверо мужчин, явно ожидавших своей очереди, поскольку каждый из них был нагружен предметами, которые они, очевидно, непременно хотели приобрести. Какой-то молодой человек с черными, коротко стриженными волосами, ежиком торчавшими во все стороны, с задумчивым видом рассматривал четыре теплых пальто, которые они с Дэвидом повесили на бельевой веревке, протянутой между столбами крытых ворот на въезде во двор. Полы этих древних пальто, невесть сколько времени пролежавших в подвале, хлопали на ветру, словно крылья гигантских летучих мышей.
— Послушай-ка меня… — ничтоже сумняшеся продолжала меж тем Мелинда.
— Извини, ты что-то сказала?
— Оказывается, сейчас в детские смеси добавляют кукурузный сироп, — заявила Мелинда.
И вот теперь Айви вспомнила ее глазки — они всегда были такими же маленькими и пронзительными.
— По-моему, это не очень-то полезно, — машинально согласилась Айви. Молодой человек, которого она уже окрестила Ежиком из-за его своеобразной прически, решился надеть приглянувшееся ему пальто. — Подожди меня. Вон там один человек присматривается к нашим пальто, и я не хочу, чтобы он ушел с пустыми руками.
Айви поспешила к нему.
— Вам очень идет, — сообщила она молодому человеку. И действительно, пальто сидело на нем как влитое. А запах моли непременно исчезнет, если сдать его в хорошую химчистку. — Всего за пятьдесят долларов я отдам вам их все.
Ежик осмотрел остальные пальто. Она ожидала, что он начнет яростно торговаться и сбивать цену, но вместо этого он молча достал из кармана бумажник, вынул из него две двадцатки и десятку — Айви заметила толстую пачку банкнот — и протянул их ей. Затем, все так же не говоря ни слова, он перебросил пальто через руку и удалился.
