Андраш Беркеши - Перстень с печаткой

Молодой человек вскинул голову.

— Когда ты разговаривал с ним?

— Он просит, чтоб ты не забывал его. И для большей убедительности посылает тебе эту фотографию. — Шавош вынул из бумажника фотографию размером 6x9 и протянул ее Кальману. Это была та самая фотография, которую показывал ему Дункан. Кальман был ошеломлен. Этого он никак не мог предполагать. Затем, чтобы скрыть свою растерянность, он заулыбался.

— Понятно, дядя Игнац, — сказал он. — Я в твоем распоряжении.

2

На другой день утром Кальман явился в часть. Указания, полученные им от дяди Игнаца, показались ему детской забавой. Не так представлял он себе борьбу против нацистов. Может ли повлиять на положение на фронтах его информация о том чему их обучают на сборе, каковы технические данные венгерских танков и что дали наблюдения за офицерами и рядовыми?

Уже близился конец учебного сбора, когда Кальман поделился своими мыслями и переживаниями с доктором. Они сидели в саду; в воздухе уже чувствовалось дыхание осени. Кальман сказал, что он хотел бы получить более серьезное задание.

Шавош запустил пальцы в свои седеющие волосы, потом скрестил на груди мускулистые руки.

— Разумеется, ты, мой мальчик, способен и на большее, — проговорил он. — Но сейчас ты должен заниматься этим. Это нужно для тебя, нужно и для меня. Пока что мы закладываем лишь фундамент.

Успокоив Кальмана, Шавош ушел. Он отправился в гости к профессору Калди, приехавшему на несколько дней из Сегеда в Будапешт. Кальман получил увольнительную до следующего утра. Откинувшись на спинку плетеного диванчика и закрыв глаза, он наслаждался тишиной, теплым осенним воздухом и горьковато-пряными запахами, приносимыми вечерним ветерком. Он думал о приближающемся учебном годе.

Учебный год пролетел незаметно, а сразу после окончания экзаменов Кальмана призвали в армию. После шести недель общевойсковой подготовки, когда начались аудиторные занятия, Кальман попросил разрешения проживать вне расположения части. Его задача казалась ему несложной: он должен был наблюдать за людьми, присматриваться, кто сочувствует нацистам, а на кого можно будет положиться в случае вооруженного восстания. О своих наблюдениях он регулярно сообщал Шавошу.

В 1943 году произошло неожиданное событие, которое вынудило к решительным действиям не только Кальмана, но и Шавоша. В первых числах сентября группа офицеров и унтер-офицеров выехала в Германию. И в это самое время всю страну с молниеносной быстротой облетело известие, что союзные войска высадились в Италии. На Восточном же фронте соединения Красной Армии неудержимо двигались вперед.

Кальмана и еще нескольких человек из батальона — в том числе и его нового друга Шандора Домбаи — откомандировали в распоряжение одной из карательных частей оккупационного командования на Украине. На сборы им дали сроку три дня; отправляться они должны были с вокзала Йожефварош.

Домбаи, как только это ему стало известно, тут же отыскал Кальмана. Они присели на скамейку под диким каштаном. Домбаи решительно сказал:

— Я не поеду.

— А что же ты будешь делать?

— Сбегу. Хочешь со мной?

— Куда же? — спросил Кальман.

— Еще не знаю. У нас в распоряжении два дня. Что-нибудь выдумаю.

— У тебя есть связи?

— Была одна нить, да оборвалась. Но… — Он в раздумье посмотрел на Кальмана.

— Твои друзья — коммунисты?

— Не все ли равно? Важно, что антифашисты.

— Не торопись. Если мы решим бежать, то переход на нелегальное положение нужно как следует подготовить. Дело это не простое.

После обеда Кальман пошел домой, переоделся в штатское и поехал в клинику к Шавошу. Год назад доктор Шавош передал свою частную клинику государству для лечения раненых, прибывающих с фронта, и правительство с радостью приняло его подарок. Однако никто не подозревал, что в трехэтажном здании клиники по улице Тома занимаются не только лечением раненых, но и организацией движения Сопротивления. Шавош был специалистом по нервным и душевным болезням, и среди его больных попадались и буйнопомешанные; этих несчастных лечили в закрытом отделении на третьем этаже. Коллеги Шавоша были антифашистами: он подобрал их из своих знакомых врачей после долгого и пристального наблюдения. Никто из них, за исключением двух человек, разумеется, не догадывался о том, что главный врач был одним из руководителей английской разведки, действующей на территории Венгрии, и что он, будучи убежденным англофилом, уже много лет работает на англичан.

Доктор как раз разговаривал по телефону, когда Кальман вошел к нему в кабинет. Он жестом пригласил племянника сесть, но Кальман подошел к окну и углубился в созерцание медленно плывущих по Дунаю к северу барж. Шавош тем временем закончил телефонный разговор, положил трубку, сказал секретарше, чтобы та никого не впускала, затем подошел к Кальману, пожал ему руку и, обняв за плечи, подвел к письменному столу. Кальман рассказал ему, что послезавтра на рассвете его в составе группы особого назначения отправляют на фронт, и попросил указаний. Одновременно он сообщил, что Шандор Домбаи намерен бежать, но в данный момент у него нет надежного места укрытия, так как в результате арестов его связи с друзьями нарушились. Доктор внимательно выслушал Кальмана, а затем сказал, что в соответствии с имеющимся указанием тот должен перейти на нелегальное положение. Сообщение Шавоша навело Кальмана на мысль, что доктор уже обсуждал с кем-то этот вопрос, а это означало, что есть начальство и повыше дяди Игнаца.

— Я уже принял необходимые меры. — Несколько минут Шавош задумчиво молчал, словно проверяя мысленно, все ли он сделал. — Профессор Калди знает тебя?

— Нет, не знает. А я знаю старика, слушал его лекции.

— У профессора Калди есть вилла на Таборхедьском шоссе.

— Где это?

— В Обуде, на склоне Розового холма. Виллу ты скоро сам увидишь, а вот о старике я кое-что тебе расскажу. — Доктор, куривший обычно сигары, на этот раз закурил сигарету. — Калди человек со странностями, — продолжал он. — Унаследовал большое состояние, но не придает ни малейшего значения ни деньгам, ни имуществу и растрачивает средства на какие-то глупости: он собирает антикварные вещи. Наверно, поэтому он и купил у черта на куличках этот уродливый дом, в котором не менее десяти комнат. Профессор больше находится в Сегеде, чем в Будапеште; он преподает там в университете и проживает у младшей сестры своей жены Белы Форбат.

— Художник Форбат — его зять?

— Да.

— Старик, несомненно, антифашист, и это всем известно. Свои убеждения он настолько открыто высказывает, что их не принимают всерьез. Поэтому Калди не вовлекают и в движение Сопротивления — в конспирации он ни черта не смыслит. Что у него на уме, то и на языке. Некоторые утверждают, что старый чудак потому отваживается так откровенно высказывать свои мысли, что кто-то его поддерживает. Летом сорок второго года его несколько раз допрашивали в контрразведке; на него пало подозрение в связи с тем, что его ассистент, Миклош Харасти, оказался членом нелегальной коммунистической партии. Харасти жил у него. Правда, до судебного разбирательства дело не дошло, так как, по официальным данным, молодой человек покончил с собой. Это неправда. Его адвокат утверждает, что он умер от пыток. Относительно же Калди ничего не смогли доказать, вероятно потому, что и не стремились к этому, ибо видели, что старик не имеет ничего общего с коммунистами. Его имя известно в зарубежных университетах; после первой мировой войны он несколько лет жил в Париже и Веймаре.

— Да, странный он человек, — проговорил Кальман. — А его дочь?

— Марианна? — спросил задумчиво Шавош. — Интересная девушка. Миклош Харасти хотел жениться на ней. Во всяком случае, его влияние на нее было несомненно. В сорок втором году она, правда, еще не была причастна к движению, ибо тогда она провалилась бы. Однако я вполне допускаю, что теперь Марианна поддерживает связь с коммунистами.

— А из чего ты заключаешь, что девушка занимается подобной деятельностью?

— Я не утверждаю этого, а только предполагаю. Словом, завтра ты переселишься на виллу Калди и станешь там садовником.

— Садовником? Я?

— Ты, мой мальчик. Конечно, не как Кальман Борши, а как Пал Шуба, инвалид войны, юнкер-фельдфебель. До призыва в армию ты — Шуба — окончил высшую сельскохозяйственную школу в Нови-Саде. — Шавош рассказал затем, что несколько дней назад у них в клинике умер Пал Шуба, из юнкеров. Его тайно похоронили, а официально смерть его не зарегистрировали. Шуба-Кальман завтра оставит клинику как непригодный к военной службе инвалид войны. Шавош достал из ящика письменного стола документы, заглянул в один из них и начал читать:

— «Расстройство нервной системы, тяжелая форма эпилепсии на почве травмы коры головного мозга; операция противопоказана…» Мы уже наклеили сюда твою фотографию, вот медицинское заключение, а вот выписной лист. Шуба служил во втором разведывательном батальоне первого полка. Из всего батальона только двое вернулись домой. Остальные погибли под Коротояком или пропали без вести. Что тебе еще нужно знать? Ты награжден Железным крестом второй степени. В этом конверте ты найдешь автобиографию, собственноручно написанную Шубой. Выучи ее, изучи также его почерк, а главным образом потренируйся в его подписи. — Пока доктор говорил, Кальман постепенно начал понимать, почему дядя Игнац передал свою частную клинику под лечение раненых. Это давало ему возможность обеспечивать безукоризненную легализацию своих агентов.