Владимир Величко - Сыщики в белых халатах. Следствие ведет судмедэксперт

Но главное не это! Дело в том, что мама привела на прием к доброму детскому врачу ребенка с явлениями простуды. Но кроме того, у мальчика был еще и энурез, то есть недержание мочи. Так вот, как это ни удивительно, но с этих пор ребенок выздоровел. Энурез у него исчез навсегда, а Мишку с тех пор стали называть «Врач, лечащий испугом» или просто – «Испуголог». Отец же мальчика после столь удивительного и неожиданного исцеления ребенка много лет подряд в этот знаменательный день приносил Мишке в подарок бутылку отличного и дорогого коньяка. Вот такая психотерапия в чистом виде!

Вот такая история. И, повеселившись от души, смеясь над незадачливым доктором Милевским, мысли о предстоящей учебе в Столице ушли куда-то на второй, а то и третий план. А как же иначе: лето, отпуск, поход на реку, на сплав и борьба с ее порогами, и костры, и комары. Уходя в тот день из больницы, судмедэксперт тихонько напевал:

Кедр сухой скрипит над кручею,Впереди тайга дремучая,Рюкзака ремни давят грудь,Впереди еще долог путь!

Если бы ему дано было знать, какой впереди путь предстоит. И вовсе не в тайге, а в далеком, далеком городе…

Глава 2

Ангелика

От ликующих, праздно болтающих,Обагряющих руки в кровиУведи меня в стан погибающихЗа великое дело любви!..

Утреннее апрельское солнце припекало совсем по-летнему. Было жарко и пыльно. На посадку в самолет – о, счастье! – нас повели пешком. Я шел медленно, просто плелся, бессильно отстав от общей группы, и постоянно оглядывался туда, где осталась Она – моя Ангелика. Лика стояла в стороне от всех, и я сначала хорошо видел ее лицо и даже слезы на нем. Она стояла, прижав кулачки к груди, и беззвучно плакала… Потом черты ее лица стерлись, остался один силуэт… Но вот мы свернули за стоящий самолет, затем за бензозаправщик, и все провожающие исчезли. Исчезла и она… Исчезла навсегда! Мне безумно хотелось повернуть назад, побежать к ней, но я, едва переставляя ноги, продолжал идти и идти, зачем-то тупо считая про себя шаги. Но вот этот бесконечный путь закончился у трапа самолета, и я поднялся на свою Голгофу. Там, наверху, прежде чем нырнуть в спасительную прохладу самолетного чрева, я оглянулся и каким-то обострившимся – даже не взглядом, а скорее чувством снова на мгновенье увидел ее… Но тут меня нетерпеливо подтолкнули в спину, и я шагнул в салон. Все закончилось… Закончились эти месяцы учебы, закончилась и наша безумная, горячечная, сводящая с ума любовь. Даже не любовь, а какая-то дикая и необузданная страсть. Три месяца учебы слились, съежились в один короткий миг. Как будто ничего и не было. Вот только в груди появился холодный, давящий ком, мешающий дышать, мешающий жить. Я сидел в кресле и, прислонившись щекой к иллюминатору, смотрел на проплывающие под самолетом облака. Щека была мокрой. От холода стекла? От слез? Не знаю, может, от всего сразу. Я сидел и смотрел, а в голове под мерный шум двигателей обреченно билась и металась одна бесконечная, горькая, надрывная мысль:

– Вот и все… я лечу домой… я лечу в пустоту… вот и все, вот и все.

А как же все было просто и легко три месяца назад! С какой радостью и энтузиазмом собирался на учебу в Столицу. Всю осень и начало зимы строил планы о том, что надо посмотреть, куда попасть. Театры, музеи, концерты… Как весело и беспечно праздновали Новый год! Гуляли и веселились безоглядно так, как могут веселиться здоровые, не имеющие проблем молодые, полные сил и энергии люди. Строили планы на лето, среди зимы думали о походах и палатках, кострах и реках, пели песни, которые непременно прозвучат и летом у костра, на берегу таежной реки:

Я расскажу тебе много хорошегоВ тихую лунную ночь у костра.В зеркале озера звездное кружево,Я подарю тебе вместо венца…

Все было прекрасно, жизнь нам улыбалась, и мы были бессмертны! И только перед отъездом ехать вдруг расхотелось! Предстоящая учеба вдруг стала портить все настроение. Учеба, казавшаяся столь желанной и необходимой еще осенью, даже перед Новым годом, сейчас навалилась тяжкой ношей на плечи и давила, давила… Ехать, да еще на целых три месяца, почему-то не хотелось… Вот не хотелось и все! Не утешала даже мысль о том, что учиться придется в Столице. О, эти учебы – короткие и длинные, легкие и тяжелые, нужные и бесполезные! О, общежития, эти злачные места длительного, совместного проживания взрослых и семейных людей. Вот тема, не исследованная психологами и толком не описанная очевидцами, а тем более участниками… Сколько же драм протекало под сводами таких общежитий и институтов! Сколько трагедий и поломанных судеб, сколько пусть и мимолетного, но счастья, бывало, сокрыто за этими стенами. Тогда, в январе, в начале своей учебы, я и думать не мог, что и я вскоре окажусь участником такой драмы: сначала безумного счастья нежданной, нерассуждающей любви, а затем – глубокой трагедии разлуки. Трагедии двух взрослых и семейных людей…

Однако начиналось все как всегда. Ничего особенного и ничего необычного. Знакомства с новыми друзьями и кафедрой, преподавателями и суровым комендантом общежития, да и с самим общежитием, ну и, естественно, с пивбарами и винно-водочными магазинами – а куда же без них, родимых! А вот до музеев и театров Столицы дело пока как-то не дошло. Мы не спеша врастали в новую и во многом непривычную жизнь. В общем, это был стандартный набор обязанностей и развлечений всех обучающихся на таких циклах курсантов – по крайней мере на первых порах.

Первые две недели пролетели незаметно. Мы полностью освоились со своим новым бытием. Жизнь вошла в определенные рамки и побежала по давно накатанной колее. Лекции, клиники, библиотеки, а в свободное время – кино, танцы, преферанс и масса других очень нужный занятий.

Однажды, в первых числа февраля, днем мы неторопливо обедали в нашей почти пустой в это время суток столовой. Обедали довольно громко – с пивом, стоящим на столе, и водочкой, спрятанной у кого-то в портфеле. В общем, за столом было весело. Неожиданно в столовую зашли несколько женщин. Кто-то из наших сказал:

– Гляньте, ребята, новенькие курсанты появились! И хорошенькие…

Самуилыч, самый старший из нас – ему уже было солидно за пятьдесят, мельком посмотрев на них, прокомментировал:

– А-а-а, это гинекологи! Новый заезд… Трехмесячный цикл.

Мы, естественно, переключились на вошедших и стали их нахально разглядывать. Все развлечение! Это были четверо женщин, примерно моего возраста, как сначала показалось. Нельзя конечно сказать, что я сразу обратил внимание на Нее. Нет! Я просто увидел, что одна из них все-таки постарше, и почему-то стал разглядывать именно ее. Ничего особенного в этой женщине не было. Невысокая, даже скорее маленькая. Очень строгое, какое-то отстраненное лицо. Его можно было бы назвать привлекательным, если бы общую картину не портила нижняя часть. Подбородок был довольно массивным. Нет, не выступающим, а как бы это сказать – великоватым, что ли? Это было лицо очень волевой и целеустремленной женщины. То же подчеркивали и узкие, плотно сжатые губы. Общую картину несколько скрашивали великолепные, густые желтые волосы, стянутые на затылке в тугой узел. А фигура! Она у нее была великолепна! И это несмотря на то, что ей явно подкатывало под сороковник, а может, и больше. Все это я разглядел в один короткий миг… Общую картину вскоре довершил Сашка Царюк – он бегал в буфет за пивом и столкнулся с ними в дверях, на выходе:

– Видали вон ту, маленькую? – И показал именно на Нее. – Ну и змеюга! Глаза как у удава! Холоднючие, что январская вода! – и торопливо присосался к пивной бутылке.

Самуилыч же, прихлебывая пиво и отдуваясь, индифферентно заметил:

– Да глаза как глаза. Просто она хирург… – и, немного помолчав, добавил: – Видал я такие глаза у баб, которые много и часто оперируют.

– Вильгельм Самуилыч, ты же сам сказал, что они гинекологи? – удивился Володька, мой сосед по комнате.

– Ну и что! Гинекологи разве не оперируют? Да и никакой она не гинеколог! Она хирург, точно хирург! – Самуилыч снова глянул в их сторону, глотнул пивка и продолжил: – Вот когда вы, пацаны, проработаете в медицине – в судебной медицине, я имею в виду – по три десятка лет, сами с полувзгляда каждого человека понимать будете. А кроме того, хирурги в основном кто? – спросил он и сам же ответил: – Мужики! Вот и поселили ее с гинекологами. Ведь гинекологи-то – женщины в основном…

Вскоре эти дамы ушли, а через некоторое время подались отдыхать и мы. Тогда эта женщина особенного впечатления на меня не произвела. О ней я и не думал и не предпринимал попыток познакомиться. Не пытался ничего и разузнать о ней. Вообще, бабником я себя не считал. Никогда меня женщины с чисто «потребительской», так сказать, стороны не интересовали. Никогда не любил броских женщин – тех, которые считались признанными красавицами. Такие женщины всегда мне казались немного ограниченными, какими-то односторонне развитыми, что ли. А может, я просто робел перед ними и, наверное, из-за таких комплексов не мог их правильно оценить и понять. Может, и так! Мне казалось, что такими женщинами надо любоваться, как какими-то совершенными творениями природы и не больше. Хотя в целом с женщинами я всегда легко находил общий язык, мне было просто и легко поддерживать с ними дружеские, не переходящие в нечто большее отношения. Когда-то давно, лет в пятнадцать, я прочитал в одной из книг фразу, крепко запавшую мне в душу и звучавшую примерно так: «Уровень развития того или иного социального общества определяется отношением этого общества к Женщине и ее положением в нем». Поэтому в душе почти подсознательно я всегда считал женщин выше себя, что ли? Сия лирически-романтическая окраска понимания женщин и послужила, вероятно, причиной дальнейшего. А еще мне запали в душу слова Самуилыча о глазах женщин-хирургов, и где-то в глубине души появилось неосознанное желание посмотреть именно в эти глаза, понять, что в них такого есть особенного. Ну вот, такова предыстория к тому, что случилось далее. Знакомство же с ней произошло как-то помимо моей воли и состояло из череды довольно странных случайностей и совпадений. Как будто специально Его Величество случай нас сталкивал то в общежитии, то в городе…