Владимир Величко - Сыщики в белых халатах. Следствие ведет судмедэксперт
Эти слова, эта мелодия всегда так попадали в ритм Ее слов и его чувств, что казалось слова: «…я пьян от любви, я пьян от любви» – были всегда, всю жизнь с ним.
«…Брожу хмельной… с утра хмельной… но не вино тому виной! Твердят друзья, что сошел с колеи, что я сегодня пьян, а я пьян от любви, от слов ее и взоров, я пьян без вина от улиц, по которым прошла она! Я пьян от шторы в квадрате окна…» Боже мой, это было сумасшествие, но какое сладкое сумасшествие – ее письма и эта песня.
И вот когда уже совсем наступила ночь, всю идиллию оборвал громкий телефонный звонок. Отвратительный голос из телефонной трубки окончательно нарушил нежность вечера, все воспоминания о будущем:
– Доктор… убийство… огнестрельное ранение… опергруппа выехала, через 10 минут заедет за вами!
Тоска! Как говорится, не позже и не раньше! Суровая проза жизни вторглась в любовь… А что делать? Судебная медицина и Следствие всегда в таких случаях идут рука об руку…
Ехали недолго, и все было как обычно: следователь с судебно-медицинским экспертом пошли к трупу, а опера сразу разбежались по своим хлопотным розыскным делам. Случай был, в общем, несложный – как для врача, так и для следствия – огнестрельное ранение головы. Входная рана в подбородочной области, винтовка, правда, редкая и необычная – японская «Арисака» 1907 г. выпуска и калибра 7,7 мм… Выстрел с неполным упором… Типичное самоубийство, и ему, как Эксперту с уже немаленьким стажем, особых хлопот не доставило. Следователь и Эксперт довольно быстро все осмотрели, записали, сфотографировали. Следователь – обстановку, он – тело и вдруг совершенно неожиданно тишину комнаты взорвал голос:
«…Брожу хмельной… с утра хмельной… но не вино тому виной! Твердят друзья, что сошел с колеи, что я сегодня пьян, а я пьян от любви, от слов ее и взоров я пьян без вина от улиц, по которым прошла она, я пьян от шторы в квадрате окна…» Ему на мгновение показалось, что его голова не в порядке, что Он сошел с ума! Было даже непонятно, откуда льется песня и каким образом он ее слышит: «…а я пьян от любви, от слов ее и взоров я пьян без вина…» И тут все разъяснилось – из соседней комнаты вышел молоденький, довольно улыбающийся Опер и сказал:
– А я на клаву компа пальцем ткнул… огоньки-то мигали… он и заорал песню! А правда, песенка ничего?
И вот Он, стоя над трупом самоубийцы, сквозь запах гари выстрела и запах крови трупа вновь почувствовал запах Ее волос, рук, запах Ее тела… и, затаив дыхание, слушал и слушал голос Вахтанга Кикабидзе: «…Брожу хмельной… с утра хмельной… но не вино тому виной! Твердят друзья, что сошел с колеи, что я сегодня пьян, а я пьян от любви, от слов ее и взоров, я пьян без вина от улиц, по которым прошла она, я пьян от шторы в квадрате окна…»
А на полу, в луже крови, лежал молодой мужчина, которому ни эта музыка, ни эти слова были уже не интересны, ибо был он уже далеко-далеко, за гранью небытия… Он был уже там, где все совсем иное, нам непонятное и неведомое… И, глядя на лицо трупа, Ему почудилось, что на губах, изуродованных пузырящейся кровью, вдруг появилась жестокая усмешка всезнания. И доктор, не старый еще человек, повидавший за годы работы многое и многих, вдруг содрогнулся… Это невероятное сочетание музыки, голоса и образа любимой, эта усмешка на губах мертвого человека вызвали у него стойкое, прямо физически ощутимое и страшное чувство: сейчас прогремит выстрел – то свою песню вновь споет Арисака – и все исчезнет: песня, ее письма и весь окружающий, прекрасный мир – мир, в котором есть Любовь! И тогда замрет, остановится посреди бесконечной снежной равнины Ее поезд, ибо ехать ей будет уже некуда и незачем. И тогда этот поезд будет бесконечно стоять и стоять посреди вечных снегов, раскачиваясь на гигантских весах-качелях: вверх-вниз, вверх-вниз… Неужели память будущего их обманула?!. Вот сейчас, вот сейчас… Арисака…
