Мишка Миронова - Максим Константинович Сонин
Если убийства не было, то выходило так. Мишка стала чертить пальцем на шершавой поверхности досок скамейки. Девушка Катя падает под поезд. Об этом узнаёт ее друг Арт, он сообщает страшную новость Осе. Вернувшись домой, Оса выкладывает в инстаграм[12] фотографию Кати, возможно, чтобы почтить ее память или пытаясь оживить подругу. Потом она закидывается таблетками, Двоицей, про которую еще предстоит разузнать побольше, и забывает о фотографии. Проснувшись и увидев фотографию, она пугается и предполагает, что ее кто-то разыгрывает. Пишет Арту. Арт предлагает позвать Мишку. Оса соглашается и пишет Мишке. После встречи у Осы вдруг наступает просветление, и она срочно пишет всем своим друзьям. Она извиняется и объясняет, что у нее поехала крыша. Вот только она не пишет Мишке – почему? «Да потому что, – ответила сама себе Мишка, – тогда она будет выглядеть еще подозрительнее. Ведь если Оса считает, что никакого преступления не было, уж лучше она даст мне встретиться со свидетелями и разобраться во всем самой. Кроме пренебрежения к моему времени и силам, обвинить ее не в чем».
Мишка открыла Лабиринт и набрала сообщение Никите: «Двоица???».
Обычно ее основным экспертом по наркотикам выступал Арт, но в этом случае общения с ним лучше было избежать.
Кроме того, Мишка решила наконец написать Осе: «Софья, ваши друзья говорят, что произошло какое-то недоразумение и никакого преступления совершено не было. Я бы хотела получить от вас подтверждение. Еще мне сказали, что фотография Кати относится к весенней фотосессии. Не могли бы вы прислать еще какие-нибудь кадры, снятые тогда же? Заранее спасибо».
Софья ответила почти сразу: «Да, простите, что втянула вас в эту дурацкую историю. Фотографии сейчас поищу».
Мишка оставила попытки собраться с мыслями и расслабилась, прикрыла глаза. Скоро кончится лето, и придется идти в школу, думать про экзамены и поступление в университет. Нужно было решить: браться ли за еще одно дело до конца августа или уже завязать на лето.
– Миша? – спросил незнакомый голос. Мишка открыла глаза, ожидая увидеть человека, говорящего по телефону, но вместо этого встретилась взглядом с молодым парнем, который внимательно ее рассматривал, стоя на самом краю тротуара. Мишка встряхнула головой, посмотрела на телефон и поняла, что провела на скамейке почти полчаса.
– Здравствуйте, – сказал парень. – Мы с вами списывались вчера.
Его лицо Мишке захотелось обозвать «благостным». Светлые глаза, нос пуговкой, широкий рот с полными губами и счастливые ямочки на щеках. Его светлые волосы были совсем коротко острижены и в полуденном солнце напоминали нимб. На парне были черная тонкая куртка и белая футболка с широким вырезом, в котором виднелся серебряный крестик. Футболка у парня была заправлена в брюки, казавшиеся Мишке знакомыми. Она поняла, что перед ней стоит тот самый Вершик, про которого говорил Сенатор, но ее не оставляло ощущение, что она уже где-то его видела. Особенно выделялись его ботинки – бронзово-бежевые, с широкой подошвой, отсылающие к образам американских поэтов начала шестидесятых, – и худоба. Лицо у Вершика было широкое и светлое, но будто стянутое к ушам. Руки даже в рукавах казались соломинками.
– Здравствуйте, – сказала Мишка, поднимаясь со скамейки и протягивая Вершику руку для пожатия. Он взял ее ладонь обеими руками и крепко сжал, на мгновение закрыв глаза.
«Богомол», – подумала Мишка и тут же вспомнила, что во время встречи с Осой видела кого-то очень похожего возле эскалатора. Она осторожно высвободила руку, сделала шаг в сторону, чтобы посмотреть на шею Богомола. И увидела татуировку – неряшливо заштрихованный круг, чуть прикрытый краем куртки.
Богомол открыл глаза и посмотрел на Мишку.
– Можешь называть меня Вершик, – сказал он, странно протягивая звук «е». У Мишки в голове тут же возникли сцены из фильмов про белое офицерство.
– А меня, пожалуйста, Мишка, – сказала Мишка.
– Хорошо, Мишка, о чем мы будем говорить? – спросил Богомол.
– Давайте пройдемся. Только скажите, как вы меня нашли? Мне казалось, мы должны были встретиться возле метро.
– Мне Нина написала, где она тебя оставила, – сказал Богомол. – Прости, что решил потревожить твой сон, но уже настало время нашей встречи.
– Не страшно, я даже не знаю, что на меня нашло, – сказала Мишка. – Расскажите про Катю.
– Хорошо. Только сразу предупреждаю: мне еще тяжело об этом говорить. Катя мне очень нравилась, да и всем нравилась. – Богомол вздохнул. – Я даже не поверил сначала, когда Соня мне рассказала про поезд.
– Опишите Катю, пожалуйста, – попросила Мишка.
– Умная, добрая, красивая – в ней все было, – сказал Богомол. Мишка уже приноровилась к его речи, будто не совсем русской, но при этом совершенно естественной.
– Мне сказали, что у вас расходились взгляды на религию, – сказала Мишка.
– И что? Расходились. Но с Катей всегда можно было поговорить. Она спорила уважительно, никогда не переходила на личности, – сказал Богомол. – К тому же в том, что она говорила, есть правда. Ей достались плохие люди, прикрывавшиеся Богом. Так бывает, и мне не кажется верным говорить, что настоящие христиане не в ответе за тех, кто лишь пользуется христианством, чтобы скрывать или обосновывать свои преступления. Так же как общество часто виновато в существовании преступников закона, так и люди Веры часто виноваты в существовании преступников Веры.
– Необычная позиция, – сказала Мишка, которая и сама часто размышляла о чем-то подобном. – Вы ассоциируете себя с Русской православной церковью?
– Я не часть РПЦ, не хожу в церкви и на службы. Но я и не закрываю глаза на преступления Патриарха и его прислужников, – сказал Богомол. – Я не считаю их людьми Веры, но тем не менее я не думаю, что этого достаточно, чтобы откреститься от критики.
– Интересно, – сказала Мишка. – А Катя?
– Катя… – Богомол улыбнулся. Его улыбка, в отличие от улыбки Осы, держалась на лице и никуда не исчезала. – Прости меня, что тебе хочется узнать?
– Что вы делали в день ее смерти? – спросила Мишка.
– С вечера я был дома с Ваней, Соней и другими. Я ушел утром, около девяти, вместе с Дашей. Мы сели в метро, доехали до центра, вышли на «Библиотеке имени Ленина» и прошлись до самого конца Нового Арбата, – сказал Богомол. – Там посидели в «Шоколаднице», а потом разошлись по домам.
– Во сколько вы оказались в «Шоколаднице»? – спросила Мишка.
– Около часа, а ушли около двух тридцати, – сказал Богомол.
– У вас нет чека оттуда? – спросила Мишка.
Богомол покачал головой:
– Я же не знал, что мне придется быть подозреваемым в убийстве. Спроси, пожалуйста, Дашу или официанток в кафе.
– Обязательно, – сказала Мишка. – Но вы пока что не подозреваемый. Вы не знаете, есть ли кто-то, кто мог желать Кате зла?
– Нет, она всем нравилась. Я и к самой идее убийства отношусь с осторожностью. Мне кажется, она скорее случайно упала, а о худшем мне даже думать не хочется, – сказал Богомол.
– В смысле – о самоубийстве? – спросила Мишка.
– Да, и не нужно думать, что я переживаю из-за того, что это грех. – Богомол поморщился. – Просто Катя была близкой подругой, и совсем не хочется думать, что мы могли что-то проглядеть.
– К сожалению, иногда даже близкие люди не замечают самого важного, – сказала Мишка.
– Я знаю, – сказал Богомол. – У меня отец покончил с собой.
– Мне очень жаль, – выдавила Мишка после паузы. Если Богомол пытался сбить ее
