Сергей Владимиров - Пожинатель горя
Шаги. Очень ясный спокойный голос Алевтины Семеновны, стоящей теперь рядом с Владиславом:
— Хорошо. Только при одном условии. Эта потаскуха приносит несчастья. Она погубила твоего отца, перекинулась на тебя… Дай мне слово, что больше никогда не будешь встречаться с ней.
— Но… Я не встречаюсь с ней… в этом смысле… Между нами ничего не было!
— Не ври! Мало я для тебя сделала! Или ты все забыл?
Владислав бубнил упрямо, монотонно, не слыша никаких доводов:
— Отмажь меня от тюрьмы. Что тебе стоит?..
— Уходи. У тебя умер отец, а ты думаешь лишь…
Молчание. Сопение.
— Я… я… даю тебе слово… Теперь ты мне веришь?
Шорох.
— Я не знаю. Мне нужно остаться одной. Мне очень плохо.
— Но ты это сделаешь?
Глубокий тяжелый вздох.
— Да.
В двери повернулась золоченая ручка. На цыпочках я отбежал по коридору, свернул за угол. Услышал, как менеджер обращается к хозяйке:
— Нас точно никто не подслушивал?
Оставшись незамеченным, я влился в толпу народа и вышел на улицу. Среди других машин обнаружил красную иномарку Владислава Ланенского. Внутри курила Инга. Меньше всего на свете мне хотелось сейчас видеть ее. И, переваривая только что услышанное, я направился в противоположную сторону.
Она была совсем не похожа на сестру. Маленькая, костлявая, пахнущая лекарствами женщина с болезненно желтой кожей. На птичьем искривленном носу — круглые очки в уродливой пластмассовой оправе. Она разговаривала со мной через цепочку, скупо выцеживая слова.
— Да, теперь я знаю, кто вы. Частный сыщик. Но мы не нуждаемся в вашей помощи. Мы здесь ни при чем. Нам не о чем с вами разговаривать.
— Я действую по поручению вашей сестры. Мне заплатили за поиск налетчиков и убийц.
— Это была не ее идея. Алю надоумил Ланенский. Теперь он мертв. Ваше соглашение не имеет силы.
— Он вам не нравился?
— Это не имеет значения. Мы не убивали его.
— Почему вы отвечаете за мужа? Позвольте мне поговорить с ним.
— Владимира Михайловича нет дома. И когда он будет, я не знаю. Прощайте.
Наталья Семеновна тянет на себя дверь, поскрипывая зубами, напряженно вслушиваясь в обманчивую тишину квартиры. Лицо ее вдруг сереет, вытягивается, становится злым.
— Кто там? С кем ты говоришь?
— Это соседка. Зашла за солью.
Я повысил голос:
— Владимир Михайлович, помните меня?
— Отойди, Наталья! Что за дурацкая привычка говорить через дверь? Впусти этого человека. Мне есть что сказать ему, — раздался невнятный хриплый басок Фирсова.
Цепочка соскользнула. Отодвинув плечом жену, отставной полковник жестом пригласил меня войти. Из одежды на нем были спортивные штаны и шлепанцы. Обнаженный торс Владимира Михайловича напоминал добротно сбитый пивной бочонок. Грудь поросла жестким белым волосом, из-под него проглядывала кожа в красных пигментных пятнах. Руки казались неестественно короткими и не разгибались полностью, отягощенные наростами мускулов. Покатые плечи и квадратная спина уже подернулись жирком, справа под лопаткой я увидел длинный уродливый шрам и предположил, что это память о войне.
Сегодня отставной полковник не был пьян, но переживал жестокое похмелье — подрагивали пальцы, пот обильно стекал со лба, заливая припухшие замутненные глаза. Я больше не обращал внимания на враждебно косящуюся на меня Наталью Семеновну и следом за Фирсовым прошел в зал.
Посредине стоял велосипедный тренажер, по полу раскатились сборные гантели.
— Изгоняю зеленого змия, — прокомментировал Владимир Михайлович, указывая мне на кресло. — Я все помню, приношу извинения за доставленное беспокойство. Недавно позвонила Алевтина, сообщила о Ланенском. Вещь малоприятная, но я ничуть не скорблю, он свое получил сполна.
— Володя! — взвилась его жена из прихожей. — Ты не протрезвел! Что ты мелешь? Этот сыщик… он подумает бог знает что!
— А что он должен подумать? — пощипывая себя за живот, обратился к ней Фирсов. — Что я убил Карабаса? Так у меня алиби. Я находился весь день дома, вместе с тобой.
— Свидетельство жены в расчет не берется, — вставил я. — Важно, был ли мотив. Отношения между вами были неприязненными?
— Мягко сказано, — равнодушно ответил Владимир Михайлович и взглянул на супругу, как бы подзадоривая ее.
И она не выдержала, ворвалась в комнату, волчком закружилась между мужем и мной.
— Не наговаривай на себя! Не слушайте его! Подумай хотя бы обо мне! Вам лучше уйти! Если тебя посадят… А вы этого и добиваетесь… Я… я…
Наталья Семеновна без сил упала на диван. Она всхлипывала и морщинистыми крючковатыми пальцами пыталась разломать пластинку валидола. Может, женщина рассчитывала на какое-то сочувствие со стороны супруга, однако тот не двинулся с места. На его губах расползлась гадливая улыбка. Он говорил сам с собой:
— Хватит. Я достаточно натерпелся от этой семейки и ее прихлебателей. Что они сделали со мной, в кого превратили?! Вонючие денежные мешки, да пошли вы все!..
Затем он шагнул к жене, выдавил неохотно:
— Рано или поздно все станет известно. И то, что мы молчали, будет выглядеть подозрительно. И для него, и для милиции. Не лучше ли рассказать правду сейчас?
— Делай что хочешь, — страдальчески отозвалась Наталья Семеновна.
Фирсов натянул майку и позвал меня за собой на кухню. Эти меры предосторожности были бессмысленны, потому что очень скоро шорох в прихожей и тень, скользнувшая по матовому стеклу кухонной двери, убедили меня, что супруга отставного полковника заняла под ней боевой пост.
— Наверное, вам уже сообщили. — Владимир Михайлович с трудом подбирал слова. — У нас с Натальей была дочь. Да, была… И этот жирный боров пытался домогаться ее. Он по своей новорусской привычке посчитал, что, раз у него есть деньги, он может купить на них все. С Кристиной не прокатило. Она, знаете ли, была не в меру прямолинейна и остра на язык. Сказала нечто такое… Будь Барабас один, он бы затаил злобу, и этим бы все ограничилось. Но у той стычки оказались свидетели, приятели Ланенского, такие же зажравшиеся толстомордые хамы. Получается, она опозорила его прилюдно, а становиться объектом насмешек… Ланенский озверел и ударил Кристину. Дочь прибежала домой вся в слезах, но мне удалось выпытать у нее, что случилось. Как я, отец, должен был поступить? Естественно, я тут же отправился к Ланенскому и на глазах у его дружков начистил его свиное рыло. Не раскаивался в этом тогда, не раскаиваюсь и сейчас.
— Когда это случилось? — поинтересовался я.
— Три года назад, но мне кажется, что это было вчера. И все это время мы на дух друг друга не переносили, хотя и работали вместе.
— В то время он уже был управляющим «Миллениума»?
Фирсов покачал головой:
— Нет. Он возглавлял какую-то сомнительную фирмочку, занимающуюся организацией эстрадных шоу и конкурсов красоты. Частенько под такими вывесками отмываются деньги, а все эти мисс и первые раскрасавицы позже развлекают в постелях толстосумов. Кристине повезло, что ее не постигла та же участь.
— Она познакомилась с Ланенским тогда?
— Вот именно. Моя дочь была очень красивой девушкой. И очень развитой. С детства — хореографические студии, бальные танцы… А в голове одна блажь — хочу стать моделью. Насмотрелась на всяких гламурных шлюх. Само собой, я был против. Будто неясно, что все эти богемные тусовки — сплошь дрязги, грызня и блядство. Стоило быть тверже и настоять на своем, однако этим я боялся оттолкнуть дочь. Наталья часто болела и занималась больше своим здоровьем. Кристина всегда считала меня недалеким воякой, а мать слишком приземленной. Непререкаемым авторитетом для нее стала тетка.
— Алевтина Семеновна?
— Других у нас нет. — Фирсов неприязненно поморщился, и это не укрылось от меня. — Она умеет нравиться, говорить то, что окружающие хотят услышать. Это Алевтина вбила в голову нашей дочери мысль, что такой привлекательной девушке не дело прозябать в безвестности. Она сама мечтала о чем-то подобном в юности, да ничего из этого не вышло. Своих детей она не имеет, вот и решила реализовывать свои материнские инстинкты через племянницу. Надо сказать, в этом она преуспела. Поначалу Кристина во всем стремилась походить на тетку: и манерами, и речью. Некоторые даже думали, что они и есть мать и дочь, настолько были похожи.
Владимир Михайлович мрачно замолчал. Иногда по его тяжелому красноватому лицу пробегала тень сомнения, стоит ли откровенничать, посвящать в семейные тайны человека постороннего. За дверью, переминаясь на опухших больных ногах, таилась Наталья Семеновна.
— Заходи, чего уж там, — позвал Фирсов. — Мы разговариваем о твоей сестре.
— Ты всегда был к ней несправедлив, Володя, — произнесла та, входя на кухню. — Ты забываешь, как много она для нас сделала. Тот достаток, в котором мы живем сейчас…
