Игорь Блинов - Ворона летает по геодезической

— Вот именно.

— А что «вот именно»? Тут надо работать, не все так просто. Любим мы по любому поводу склонять государство. А что такое «государство»? Что такое «свобода», «демократия», «тоталитаризм», «коммунизм»? По большей части это пустые понятия, а мы ими сотрясаем, как дубиной…

— Ну конечно, государство не виновато, — иронически подытожил Курбатов.

— Допустим, виновато, и что?

— В каком смысле «что»?

— Ну, что нам с ним делать теперь, с государством, разрушить до основания?

— Не то чтоб разрушить, но реформы-то нужны.

— Реформы — обязательно. Государство — как живое существо или растение, оно должно обновляться. Но голову ему рубить не стоит, а то оно кроме как на навоз не сгодится.

— А на этом навозе взойдут ростки новой жизни… — то ли в шутку, то ли всерьез продолжил Курбатов.

— Взойдут, наверняка. Из семян прошлого растения. И вырастет опять приблизительно то же.

— Ну ты вообще, — протянул Григорович. — Ты знаешь, ты кто? Ты — красный агитатор Трофим Глушков!

Поэту стало скучно, и он вышел на балкон.

— Но на Западе-то — действительно демократия, и они тоже не против, чтобы и у нас была демократия, — продолжил Курбатов.

— Сдается мне, что Запад этого не хочет, — печально возразил Ермолаев.

— К каком смысле?

— В том, что их больше устраивает небольшой и постоянный очаг напряженности где-нибудь в восточной стороне, чем сильный и процветающий сосед. Только и всего. Особенно если у себя дома не в порядке. Генералам нужен военный бюджет, а если есть вероятный противник, будут и деньги на войну. А уж насчет демократии — не смеши меня. Толстосумы выдвигают своих, а все хлопают ушами. Так называемого «цивилизованного» человека заставить голосовать за кого надо не так уж и трудно. Когда столько средств для зомбирования умов… Так что власть большинства — это явление управляемое. А в пропаганде они преуспели — ведь столько грязи на нас льют, и ведь все это очень удачно поставлено, с точки зрения… гм… с точки зрения гебельсовского искусства — то есть каждый ненавидящий Россию тем самым возвышает себя. Как обычно войны начинались? Вот и сейчас то же самое. История повторяется, прямо вечное возвращение какое-то.

— Не думаю, что Запад хочет воевать.

— Хочет или не хочет, но он как принц Флоризель: «позавтракаю, но учтите — без удовольствия», — ответил Ермолаев, — да если бы у нас «тополь» не стоял на боевом дежурстве, давно бы Москву бомбили «точечными ударами», как Белград. И наши автономии получили бы «независимость». Вон сколько было стенаний по поводу боснийцев, косовских албанцев. Когда они захотели отделиться от Югославии, Европа сразу же признала их, спровоцировав большую войну. А когда закавказские республики или Приднестровье уже десять лет фактически существуют как независимые государства, та же Европа негодует и называет их сепаратистами, хотя признание их и не привело бы к войне, которая уже прошла — просто «де-факто» превратилось бы в «де-юро». И референдумы были, и выборы, даже валюта своя. Чем Хорватия и Босния лучше, почему их сразу признали? Не хочется говорить банальности о двойных стандартах, да только давно пора понять, что за «демократия» у них в идеале, у американцев. Этнически близкие боснийцы и сербы расходятся — правильно, а разные по религии и языку абхазцы и грузины должны существовать в одних границах?

— Причем тут двойные стандарты? Албанцы выбрали путь демократии, а осетинов поддерживает Россия. Почувствуйте разницу.

— Поддерживает Россия? Ну и что — разве боснийцев не поддерживала Франция и США?

— Правильно. Но это демократические страны, а Россия, как известно, страна недемократическая, и она десятки лет была тюрьмой народов. И никто не хочет повторения.

— Ага, все хотят в Америку.

— Не любишь ты Америку… — Курбатов пристально посмотрел на Ермолаева.

— Нет, почему, я джаз слушаю.

— У Запада и кроме джаза есть чему поучиться.

— Согласен.

— Даже хваленая русская икона пришла из Византии, И Кремль строили итальянцы. Наука, техника — все идет оттуда.

— Можно поучиться, и мы всегда учились. И не боялись учиться. Духовно богатый народ может не бояться — если есть потенциал, то мы все переварим и ассимилируем. У нас всегда с интересом относились к иноземцам — как встретят, так и не знают куда усадить и чем угостить, и расспрашивают, и интересуются. А они это как должное принимают, думают, что мы перед ними пресмыкаемся. А потом лезут, когда не просят, так получают в лоб. Наполеон думал, что мужики его как освободителя примут, с хлебом-солью, а его — на рогатину. Так-то вот… Это они у нас не хотят учиться, потому что в глубине души так убеждены в своем превосходстве, непререкаемо убеждены. То есть могут похвалить, подбодрить, пожалеть, но признаться себе, что мы им ровня, и что у нас тоже могут быть талантливые люди и исключительные идеи — это уж увольте. Чему у нас учиться, мы же в пещерах живем, ходим в лаптях, в очередях стоим за туалетной бумагой.

— Ну, а почему мы взяли все худшее у социализма и капитализма, вместо того, чтобы взять как раз лучшее?

— Худшее? — Ермолаев нервно потер лоб. — Ну, не думаю, что худшее. Если в книжном магазине одна «Целина», да и та в дефиците, а люди, наоборот, ходят в гости друг к другу раз в год, и дружно упиваются собой — вот это действительно было все худшее отовсюду, конец всему…А вот ты представь, перенести человека из восьмидесятого года сюда, и поставить его там, около магазина, провести мимо колбасного отдела, а потом — в книжный. Он решит, что рехнулся.

Григорович с балкона заорал куда-то вниз, и через пять минут явился гость. Это был скуластый, лысый как пятка и мрачный тип — когда жал руку, пробурчал что-то невнятное и не моргая уставился на Ермолаева.

— Во, приятель наш, Лохматый, он музыкант, на мясокомбинате работает, — представил его Григорович. — О чем толкуем?

— Да все о том же. О Европе, — ответил Ермолаев. — О свободе и демократии.

— Да… Читал я Кропоткина, а он уже тогда сравнивал Россию и Европу, — гладко заговорил Григорович. — Там свобода — это естественное состояние, а у нас в принципе невозможно…

Ермолаев начал раздражаться:

— Ага, то-то Гитлер эту Европу в два счета под себя подмял, сразу в противоестественное состояние перешли. Европа нам обязана своей нынешней свободой и демократией! Так называемой. Прежде всего нам. А они еще причитают — ах, русские, нехорошие такие, в Германию вторглись, фрау оттрахали, негуманно, ай-яй-яй. Вот Дрезден сравнять с землей — это гуманно, будьте-нате. Да пока эти со вторым фронтом тянули, немцы бы атомную бомбу закончили делать, и ракетами бы Лондон обстреляли, и не было бы Англии, а то и Америки. Мы Европу спасли, мы мир спасли. То, что Елисейские поля сейчас называются не «Гитлерштрассе», мы купили за миллионы жизней советских людей. Пока в Париже развлекали оккупантов во всяких там кабаре, в Ленинграде люди умирали тысячами, а женщины и дети на уральских заводах целыми днями, без отдыха, стояли у станков. А эти ублюдки фашистиков ублажали. А потом какой-нибудь Ганс ехал на Восточный фронт, вдохновленный поддержкой этой… цивилизованной, мать ее… культурной Европы.

— Ты говори, говори, да не заговаривайся, — Лохматый привстал. Он заскрежетал зубами и скулы его стали еще более острыми. — Ты-то сам кто такой?

Ермолаев насторожился.

— Что, за Европу обидно? — поинтересовался он.

— Ладно-ладно, Европа может подождать, — Григорович взял Лохматого за плечи и мягко посадил на место. — Ну, а насчет фашизма, — он обернулся к Ермолаеву, — насчет фашизма, так это у нас…

— Что именно?

— Государство вмешивается во все дела, на олигархов наезжает.

— И это фашизм?

— Ну… — замялся Григорович, — Не то чтобы, пока, но кто знает, как там дальше повернется.

— Воров и у них сажают, только спокойно и без политических спекуляций — не больно-то там развернешься, — возразил Ермолаев. — А вот если ловят школьника за нелегальное копирование песенки из интернета — это что, не фашизм?

— Ну, ты загнул — причем тут фашизм. Если тут элементарное воровство, а оно по их законам наказуемо, — Григорович потянулся и широко зевнул.

— Ага, сначала раскручивают какого-нибудь безголосого, а потом снимают урожай, и всякие спецслужбы рыскают, нагоняют страх на тех, у кого денег не в достатке. А чьи интересы защищает такое государство — простого народа или все-таки тех, у кого власть, кто делает большие деньги? При демократии законы служат народу, а не кучке избранных пустышек, которые и так не знают, куда деньги девать. Иначе это только называется демократией. Вот и спрашивается — фашизм это что, когда ловят укравшего миллионы у своей страны или когда простых граждан заставляют жить по навязанным им правилам, выгодным для жиреющей верхушки?