Павел Шестаков - Остановка
— Вот и хорошо. Вы освободитесь к обеду?
«Даже раньше», — подумал я.
— Вполне.
— Приходите к обеду. Мама любит гостей и успеет приготовить что-нибудь вкусное.
— Спасибо. А вы подготовьте маму.
— О чем вы?
— Прошло столько лет. Она может и не узнать меня.
— А… Нет, не думаю. У нее хорошая память.
— Она уже знает о смерти Сергея Ильича?
Лена поправила сумку, которую держала на коленях.
— Нет.
Мы оба посмотрели в окно. Поезд тормозил у платформы. Прислонившись к ограде, стояли два рыболова с рюкзаками и удочками, в высоких резиновых сапогах.
— Николай Сергеевич! — услышал я вдруг. — А у вас много дел в городе?
В первый момент я подумал, что Лена разгадала мою нехитрую хитрость и подсмеивается надо мной. Но смотрела она очень серьезно.
— Нет, не очень.
— Тогда, может быть, мы сначала зайдем к нам?
Я несколько растерялся. Ведь мы только что решили иначе.
— Вы считаете…
— Я прошу вас. Я хочу, чтобы вы сказали маме о смерти Сергея Ильича.
— Я, а не вы? Это имеет значение?
— Да. Для меня.
«Ну, вот. Собственно, дальше можно и не ехать. Сойти бы на ближайшей платформе и вернуться. Ведь она фактически признала, что с Сергеем ее связывали определенные отношения. Иначе она не сказала бы «для меня». Что же еще я могу узнать? Копаться в постельном белье? А Женька? Родственник из Киева, при чем тут он?» Но вместо того, чтобы сойти, я пообещал:
— Хорошо, я скажу.
Я подумал, что Наташу, увы, мое сообщение уже не может особенно взволновать. Слишком много лет прошло с тех пор, как Сергей любил ее. Да и он ее, а не она… Что ж, если для Лены тема эта болезненна, я помогу ей. Двое пожилых людей поговорят между собой более спокойно.
— Большое вам спасибо!
— Не стоит. Ведь такой разговор все равно предполагался.
Поезд часто останавливался на короткие промежутки. За окном возникали и уходили простейшие названия типа «Платформа 672 км», и мы ехали дальше. Двигались, как положено, по расписанию, но мне хотелось, чтобы мы ехали быстрее, без остановок. Я чувствовал себя скованно. Однако вместо убыстрения движение замедлилось. Очередная остановка превратилась в стоянку. Пришлось ждать, пока нас обгонит идущий следом пассажирский поезд. Молчать было неудобно.
— Вы часто бываете у мамы?
— Каждую среду.
— Ах, да… Вы говорили. А мама у вас?
— Мама реже.
— Она больше занята?
— Она не любит Вадима.
Сказано было откровенно, но меня покоробило немного.
«Мама не любит… А дочка?.. А что знает мама о Сергее? Попал я с ними, как кур в ощип…»
— Не сложились отношения?
— Вы видели его? — спросила она вместо ответа.
— Имел честь был посредником.
— Кем? — переспросила она в недоумении.
— Посредник. Незаинтересованное лицо. Как в старину говорили, частный маклер.
— Ничего не понимаю.
— Значит, он не сказал вам. И правильно сделал. Я ведь не справился. Он сам добился.
Лена смотрела на меня, а я не знал, что говорить.
Прогрохотал за окнами обгоняющий нас поезд.
— О чем вы?
«Или я полный осел, или она говорит искренне».
— Я о квартире. Полина Антоновна согласилась сдать вам комнату.
Она как-то дернулась, то ли от толчка двинувшейся электрички, то ли возмутившись услышанным.
— Я не обращалась. Не просила.
— Обращался Вадим. Сначала попросил меня. Потом сам.
— И она согласилась?
— Мне отказала. А ему нет.
— Почему?
— Я не знаю.
И я без хитростей рассказал, что произошло.
— Простите, пожалуйста, Вадима. Если бы я знала, я бы ни за что не позволила ему вмешивать вас.
— Вы думаете, он бы послушался?
Ответила она достаточно нелогично:
— Он ничего не понимает.
Не столько по словам, сколько по виду и интонациям Лены можно было предположить, что она вовсе не рада уступчивости Полины Антоновны.
— Разве он действовал… самостоятельно?
— Он не должен был… действовать.
— Вадим показался мне трудным человеком.
— Какой смысл вы вкладываете в это слово? — спросила она живо. — Негативный?
«Неужели она еще будет защищать его! Ну, это уж слишком по-женски».
— В основном да, — сказал я прямо. — Не подарок.
— Да какой же муж теперь подарок?
«Теперь?»
Я подумал, что не только пожилые склонны приукрашивать прошлое. Но она говорила не о прошлом вообще.
— Вот мой… Олег Филиппович, муж мамы. Он подарок. Причем в самом прямом смысле слова. Подарок судьбы. Они познакомились в поезде. И с тех пор вместе. Он семьянин по природе. Любит дочку, все умеет. Мужчина в доме. Маме остается одно — быть доброй, заботливой и ценить его. Что она, между прочим, всю жизнь и делает.
— Вы иронизируете?
— Ничуть. Какое я имею право! Мама всегда его чтила.
Я не мог понять, насколько убежденно и всерьез произносит она эти слова.
— Все-таки что-то вам не нравится.
— Ничего подобного. У мамы прекрасный муж. Он несет ответственность, как и подобает мужчине. А у меня… Вадим. Современный муж.
— И раньше не все несли ответственность.
Ее реакция никак не соответствовала моим банальным словам. Лена спросила:
— Неужели он все рассказал вам?
Не знаю, как повел бы себя профессионал. Может быть, сделал вид, что ему известно больше, чем на самом деле. Я в такие игры играть не берусь. Как говорится, честность — лучшая политика. Да и справлюсь я.
— Леночка! Я вас не совсем понимаю. С Вадимом мы не так уж тесно общались. Я по его просьбе говорил с Полиной Антоновной. Вы знаете. Потом она согласилась. Хотя, как мне кажется, не очень охотно. Но до подоплеки я не допытывался.
— Значит, догадывались.
— Я не любитель чужих секретов. Если меня в них не посвящают, я стараюсь сдерживать любопытство.
Она посмотрела на меня с сожалением, как смотрят на мелкого лгунишку. Приблизительно так же смотрел и Перепахин, когда услышал, что я не знал о любви Сергея к Наташе.
— Вы мне не верите?
Лена передернула плечами.
— Странно сдерживать любопытство и в то же время судить о людях так категорично. Вы осудили Вадима, а что вы о нем знаете?
Если бы я ответил ей словами философа, который уверял, что знает только то, что ничего не знает, я бы не погрешил против истины. Новая попытка вступиться за Вадима ставила меня в полнейший тупик.
— Конечно, вы знаете больше.
— Его плохо понимают. И много винят. Да, сейчас мужчины слабее женщин. Наверно, это историческая закономерность. Женщины добились самостоятельности. А остались сварливыми бабами. Постоянно ругают мужчин, «слабак» — самое мягкое слово. Наверно, когда заканчивался матриархат, мужчины так же говорили о женщинах: «Ну и бабы пошли! Хлюпики. Сели нам на шею. То ли дело раньше. Женщина женщиной была!..»
Лена улыбнулась.
И тут я увидел то, что видел Женька Перепахин. Я узнал в ней Наташу. До сих пор мне мешало ее выражение лица, то озабоченное, то огорченное, неприветливое. А Наташа, — теперь я хорошо вспомнил, — была ровной, спокойной.
— Вы похожи на маму.
— Да… по праздникам.
— Они… редко бывают?
— Как положено. В основном будни. А вы помните маму?
— Вспоминаю, глядя на вас. Много лет прошло. И уехала она неожиданно.
— У нее были причины.
Улыбка исчезла. Я не мог понять, действительно ли она постоянно нервничает или это мои домыслы, издержки не своего дела, в которое я втянулся.
— Да, я помню. Домашние обстоятельства.
— Не только домашние.
— Об этом я не знал.
Лена посмотрела уже знакомым мне взглядом.
— Простите. Вы же не любитель чужих секретов. Наверно, это хорошо. Своего рода защитная реакция…
«Сейчас про улитку в раковине вспомнит…» Но обошлось без расхожего сравнения.
— Вы удачно адаптировались к жизни. А вот Вадим не может. Что же ему делать?
«Да что это она? Зачем?»
— Боюсь, что это разные вещи — чужие секреты и адаптация к жизни.
— Для вас. А для меня и Вадима… — Она не закончила. — Нам трудно жить.
— Я вижу.
— Все видят. И хотят, чтобы я его бросила.
Я не стал уточнять, что значит — все.
— А вы нет?
— Нет. Хотя вы правы, конечно. Он трудный человек. Но лучше стерпеть, чем предать.
«Кто же из них терпит? И кто предает? Или предавал?»
— Может быть, он просто ревнует вас?
Лена отпустила ремень и сделала недоуменный жест.
— Ревнует? Меня? Откуда вы взяли? Какая ерунда!
«Что там сказал Лев Толстой? Кажется, кто сумасшедший — они или я?..»
— Извините.
— Но откуда вы взяли? Вы же не могли это сказать случайно.
— Мне показалось, что Вадим не очень… доброжелательно относился к Сергею Ильичу.
— Господи!
Она воскликнула и остановилась, видимо, не зная, как продолжить.
