Александр Аде - Год сыча
– Лады, – как будто смягчаюсь я. – Тогда вот что сделаем. Даже если ты к Тоньке ходил, после нашей беседы дорогу к ней забудешь. Верно я говорю? (Он утвердительно мотает волосатой головой.) С другой стороны, ей, шалаве, острастка нужна, чтоб не водила кого попало. Сейчас поднимемся в ее квартиру…
– Я не пойду!
– Вот ты себя и выдал, – нехорошо усмехаюсь я, ласково похлопывая его по щеке.
– Я не поэтому, – заверяет он, прикладывая ладошку к груди. – Просто… извините, не хочу вас обидеть… но вы можете завести меня якобы к Тоньке и там…
– Боишься, – догадываюсь я. – Ну хрен с тобой. Уговорил. Случайно при мне фотик. Счас щелкну тебя, а снимок Тоньке покажу. Лады?
– Лады, – обрадовано соглашается он.
– Погоди, да у тебя вроде парик. И борода не настоящая. Ты, может, везде кудрявым ходишь, а к Тоньке лысым? А ну скидавай.
Он послушно выполняет приказ, и я щелкаю его на фоне дома – сначала без парика, но с бородой, потом в парике, но без бороды. А потом и вовсе без того и другого.
– Теперь я свободен? – спрашивает он, изо всех сил демонстрируя человеческое достоинство.
– Ехай, – милостиво разрешаю я.
Короб на колесах скрывается из вида, а я залезаю в свой «жигуль». Дело в шляпе. Есть и изобличающие снимки, и признательные показания гнома – на кассете диктофончика, что был включен во время нашего с ним обмена мнениями. Вроде можно похвалить себя, посмеяться над простофилей-огрызком и отправиться за причитающимся гонораром.
Почему же мне невесело? Несчастный малыш, затюканный супругой-матерью, твердой рукой заправляющей семейным бизнесом! Он нашел себе маленькое развлечение – девочку, с которой чувствует себя настоящим мачо. И тут являюсь я, унижаю, да еще собираюсь продать с потрохами мегере жене. Во мне растет ненависть к собственной самодовольной персоне. С яростью, в полный голос, срывая связки, принимаюсь осыпать себя последними словами, и лишь когда немного легчает, мрачно трогаю с места.
* * *26 июля. Четверг. Кажется, я прописался в прокуратуре. Опять передо мной кудлатый следопыт, раскрутивший «венецианское» дело. И снова под ним трещит, становясь на дыбы, казенный стул. Теперь его кабинетик весь горит, накачанный летним солнцем.
Глазки-оспинки впиваются в меня зло и непримиримо.
– Где убийство, там и ты. Как только удается? Завидую.
– Стараемся, – скромничаю я. – Как понимаю, в памяти мобильника Клыка обнаружен мой номер.
– Догадливый, – хмыкает кудлатый. – Ну, давай, рассказывай, не томи.
В нескольких словах повествую о том, как Клык появился в моем офисе и велел отыскать исчезнувшую скрипачку Виолетту. Кудлатый запускает грабли в шевелюру и принимается остервенело ее перепутывать и трепать.
– Вот оно что, – уясняет он, превратив, наконец, башку в одуванчик. – А не могут быть эти два дела как-то связаны между собой?
– Вряд ли. Из-за никому не известной скрипачки крутого бизнесмена не кончают. Здесь другое.
– А что именно? – и все его оспинки превращаются в множество зорких глазенок, наведенных на меня, как крошечные фотики.
– Это уж тебе выяснять.
– Девчонку-то отыскал?
– Куда там, – вру с величайшим наслаждением.
Вообще-то обманывать не умею, к тому же противно. Совру – и весь внутренне перекошусь. А тут сладко становится, точно полбанки сгущенки слопал.
Внезапно думаю о том, что душа Клыка еще не вознеслась в приемную Бога и мотается между землей и небом как неприкаянная. И не исключено, что сейчас она здесь, в кабинете кудлатого. Может, носясь над городом, она видела Леточку – для нее ведь отныне преград не существует – и отчаянно пытается оповестить об этом следака? Вьется под потолком, кричит беззвучно, а тот не слышит.
– Э, погоди, – обладатель оспинок энергично грозит мне трудовым пальцем с почернелым ногтем. – Клык поручил тебе найти Виолетту в апреле. А на дворе июль. Четыре месяца миновало. По идее за это время ты либо должен был найти девчонку, либо прекратить расследование. Чего тогда звонил Клыку?
Развожу руками:
– Увы. И не нашел, и не прекратил. А звонил, чтобы доложить: ищу, но не нахожу. Должен же я сообщать клиенту промежуточные итоги.
– Хреновый, однако, ты сыч. Четыре месяца – и без результата. Или темнишь, а?
И все глазки кудлатого впиваются в меня множеством жалящих пчелок. Изображаю святую невинность.
– Ой, не верю я тебе, хитрован. – И он отпускает меня восвояси.
* * *3 августа. Пятница. Для того чтобы пояснить, с кем произошла у меня сегодня встреча, изображу картинку двадцатилетней давности.
Тогда в домишке, расположившемся напротив моего, жили два брата-погодка. Росли они в интеллигентной семье: мать – искусствовед, отец – преподаватель консерватории. Оба брательника носили очки и практически не показывались во дворе. Играли друг с дружкой и читали умные книжки. За это мы их не любили. Они были для нас белой костью. Между собой мы называли их Чукигеками: «Вон Чукигеки в музыкальную школу пошлепали, пианино терзать и скрипочки перепиливать».
В один из декабрьских вечеров, когда снежные сугробы искрились под фонарем, точно были усыпаны бертолетовой солью, Чукигеки вытащили во двор самодельный телескоп. Как я понял уже потом, объективом для него послужило очковое стекло, а окуляром – семикратная лупа. Рецепт изготовления телескопа брательники отыскали в старой книжке для юных техников и теперь собирались смотреть на звезды. Из форточки, видишь ли, неудобно.
Соединенные телескопом, как болтом, братья прошествовали в глубину двора и осторожно закинули свое изделие на перекладину, служившую для выбивания ковров. Труба тут же слегка изогнулась, потому что была склеена из черной бумаги и ватмана. Мы столпились вокруг. Эта смутно белевшая во мраке двухметровая сигарета нас точно заворожила. Пока Чукигеки озирали мироздание, одни приплясывали от нетерпения и канючили: «Дай позырить», а другие, я в том числе, ошалев от приступа беспричинного восторга, носились по двору и вопили. Звонче всех кричала Верка.
Затем к священной трубе разрешили приложиться простым смертным. Всеобщее счастье достигло апогея. Даже Серый, поглядев не спеша, сказал со сдержанной похвалой: «Нормально».
Наконец наступила моя очередь. От волнения я долго елозил трубой, пока перед глазами не промелькнул светящийся метеор. «Нашел! – заорал я. – Только она скачет, черт!» – «Да ты осторожно веди, – посоветовал один из Чукигеков. – Увеличение, знаешь, какое!» Я послушался – и в окуляре тихонько заплясала звезда. Размером она была с двухкопеечную монетку, размытая, серебристо-радужная. Мое пацанячье сердчишко разрывалось от восторга.
Но у меня проклятая въедливая натура. На следующий день, прихватив Гудка, я отправился в библиотеку. Часа два рылся во всяких мудреных книжках и выяснил: звезды находятся от нас на таком безумном расстоянии, что их не увеличивает даже самый мощный в мире рефрактор. В трубе Чукигеков они казались такими большими только потому, что кривая хабазяка, снабженная очковым стеклом и примитивной лупой, не давала нужной резкости.
Из библиотеки мы прямиком отправились во двор. К тому времени уже стемнело, высыпавшие звезды были яркими и разноцветными. Но теперь они казались еще недоступнее. На душе было скверно. Я сам испортил красивую сказку.
Во дворе собрались пацаны. Гудок поведал о нашем исследовании и о печальных его итогах, несколько раз вкусно произнеся понравившийся ему высоконаучный термин: хроматическая аберрация.
– Обрация, мутация, – передразнил Серый. – Вон они, ваши звездочки, – как клопики. – Он насмешливо скосоротился и на пальцах изобразил нечто мелкое и отвратное и даже как будто раздавил этого клопа.
Я полез в драку. Серый был на два года старше меня и гораздо здоровее. Мы катались с ним по чистому снегу и мутузились до полного изнеможения. Когда расползлись, он злобно пообещал мне скорую и мучительную смерть. Я ответил дерзкой ухмылкой.
– Ты чего такой растерзанный? – спросила мама, когда явился домой.
Я пробубнил что-то невнятное, потому что, если по-честному, сам себя не понимал: из-за чего я подрался с Серым? Зато всю ночь летал среди звезд – легких шаров, напоминавших сгустки серебряного тумана. Среди них была и Моя Звезда, огромная и сияющая. Сон был долгий и счастливый.
А теперь о встрече.
Сычовские дела привели меня на вокзал: мой поднадзорный «случайно» оказался в одном купе со своей юной любовницей, в поезде, отправляющемся на юг. Я потолкался среди пассажиров, прикинувшись провожающим, пару раз незаметно щелкнул счастливые мордочки влюбленных и даже умудрился записать на диктофончик их радостный щебет.
Не завидую мужику. После ласковых волн Черного моря и сексуальных проказ встретит его дома такой цунами, мало не покажется. Пожалуй, смоет к едрене фене из приличных размеров коттеджа и оставит в одних портках.
