Лилия Беляева - Игра в дурочку
- Договорились? Разве? Ну и что? У меня пропало желание беседовать с вами.
А мне в тот момент так хотелось рявкнуть: "Хамка! Не позавчера ли ты голяком, пьяная ползала вокруг бассейна в клубе "Пингвин", пока не свалилась туда? И облевала все кругом? Видели бы тебя в тот момент твои поклонники!"
Омерзительное ощущение от подобных тет а тетов! И вот что интересно большинство выскочек из провинции, долго бегавших по нужде в деревянный скворечник на другом конце двора, выбившись в люди, приложив сверхусилия, сверхтерпение, сверхнахрап, превращаются в паскуднейшие существа. Именно они с особым вдохновением кочевряжатся перед журналистами, официантами, проводниками вагонов и т.п. Вроде, мстят им за то что они, все-таки, помнят, из какого помойного ведра их выхватил случай, как им пришлось и грудки свои, и губки, и прочее предлагать "нужным людям", пока не сыскался тот, кто решил поставить на эту самую шалую лошадку! Гнусное чувство у тебя, подневольной собирательницы светских скандалов, скандальчиков, коллекционерши пикантных подробностей из жизни "имен" - словно возишься и возишься в помойном ведре по локоть в грязи...
Фотокор Михаил Воронцов, "афганец" и любитель насекомых, ждал меня у пылающего огнями входа в престижную эту ночнушку-казино "Эльдорадо-презент". У него был внушительный рост, а нога просто немыслимого размера. Одним словом, с этим мальчиком мне можно смело ступать под своды заведения, где гуляют, пьют, глотают "экстази" и другую такую же дрянь, где все гремит-грохочет и, словно психованные, мечутся огни прожекторов, лучи лазеров, визжит очень молодое поколение, дергающееся в бешеном ритме и куда заглядывают в поисках примет "настоящего демократического развития" всякого рода "иностранные гости" и наши "звезды", потускневшие от слишком долгого "употребления", а также кое-кто из политдеятелей, строящих каьреру на клоунаде и эпатаже, которые в чести у торгашей с Тишинки и Привоза. Ну и, конечно, тут посиживают разомлевшие, целиком и полностью удовлетворенные жизнью "новые русские" со своими "сотовыми" и размалеванными красотулями, а их телохранители отираются поблизости, то и дело промокая пот с могучих борцовских шей, обрамленных белой розеточкой воротника.
Марселину я почти сразу же заметила сквозь дым, звездную пыль, грохот музыки, световые переплясы в ритме последних, сногсшибательных секунд неостановимого спаривания звероящеров какого-то там запещерного периода. Она, моя драгоценная добыча, сидела за столом в одной розовой комбинашке, что ныне, согласно приговору последней моды, следует именовать вечерним платьем. Волосы свои, рыжие, как апельсин, она взбила под небеса, губы покрасила фиолетовой помадой. В пальцах с нарощенными длиннющими ногтями той же фиолетовой раскраски она держала бокал с шампанским и, тряся грудью, открытой всем ветрам и взглядам, хохотала над тем, что ей нашептывал на ухо томный юноша с телевидения, известный "культуролог" Бенечка. В его ухе посверкивала золотая серьга. В её оттянутых мочках дрожали и переливались целые вавилонские башни из золота и каменьев. По другую сторону от неё вольготно развалился в кресле сам богач Бурцилаев, обладатель большого живота, розовой рубахи, голубого пиджака и галстука в горошек. Естественно, как нынче принято в высших слоях атмосферы, на его волосатых пальчиках-сардельках брызгали огнем крупные драгоценные камни в золотой и какой-то там ещё оправе.
Мое вторжение в свою жизнь Марселина восприняла, мягко говоря, скептически. Быстреньким, цепким глазом она прежде всего оценила мои одежки и, верно, осталась довольна: черные джинсы, купленные мной на рынке и шелковая рубашка навыпуск, приобретенная, прямо скажу, там же, отнюдь не производили впечатления любимых произведений того же Юдашкина. Но вот мои длинные светлые волосы, нисколько не крашеные, а может, и мои вполне голубые глаза её как бы не устроили.
С наигранной легкостью дружелюбия я принялась объяснять ей, как долго искала её, как звонила - не дозвонилась... и вот - просто чудо, и она, конечно же, понимает, что беседа с такой "звездой" нашей эстрады - сюрприз для читателей газеты, подарок судьбы...
- Господи! - с фальшивой досадой изрекли фиолетовые губешки. - Не дадут отдохнуть! Всюду найдут! Ну будто Марселина одна на свете!
- Одна, Марселиночка, одна-единственная! - вязался теле-культуролог, женственно поводя плечами и играя голосом. - Для нас, журналистов, ты, дорогая, самое вкусное, изысканное блюдо! Не надо сердиться! - он подмигнул мне приятельски. - Надо уступить и дать девушке заработать немного. Ты же не злая, Марселиночка! Ты же не капризная, как Эльвира! Ты же понимаешь, что все хотят жить и жить хорошо...
- Ладно, давай задавай свои вопросы! - отозвалась "звезда". - Как твоя газета называется? Боже, какое дурацкое название! Тебе как, что, больше мои политические взгляды интересуют или... - она хохотнула в бокал, - или с кем сплю? А что это за чучело рядом с тобой? Борода, ты чей будешь?
Я сидела скромненькая, с дешевым диктофоном в руках и, в душе проклиная эту хамку, старалась глядеть на неё с улыбкой понимания и почтения.
- Я - фотокор, - басовито прогудел Михаил за мой спиной. - Моя задача - снять вас убойно, чтоб все дальнобойщики повесили вашу фотку у себя в кабине и всю дорогу от Хабаровска до Марселя любовались.
- Бурцилаев! - Марселина ткнула ногтем в жидкий живот своего спонсора. - Бурцилаев! Слышишь? Эти х...вы корреспонденты мне нравятся! Я с ними закадрю! Бурцилаев! Еще шампанского! И жрачки! Пусть от пуза напьются-наедятся! Пусть запомнят Марселину, какая она вся из себя простая, доступная, хоть и пьяненькая... Но мужик, Борода, мне больше нравится, чем девка! Люблю правду! Девки - дерьмо!
- Дэвушка! - улыбнулся мне денежный толстяк. - Не надо обижаться. Марселина так шутит. Она хочет сказать, что не лесбиянка!
Мне бы встать и уйти. А прежде рубануть:
- Пошла ты!
А еще, если бы дала себе полную волю, имела право обнаружить немалые знания про эту самую Марселину, которую в Киеве знали как Софу Кобенко, выпускницу бухгалтерских курсишек, которая с завидной прытью, при весьма средних вокальных данных, сумела переспать с целым взводом, а может, и дивизионом дядечек разных возрастов, очень полезных в деле "раскрутки". И я, между прочим, если уж на то пошло, могла бы отчеканить голосом кое-что из словаря ненормативной лексики.
Но... как подвести газету, коллектив, обнадеженного Макарыча?
В конце концов разнеженная всеобщим вниманием Марселина принялась с удальством пьяной забубенной бабенки отвечать на мои вопросы. Я только молила Бога, чтобы диктофон меня не предал.
Когда мы вышли из этого клуба-казино, было сложно понять - белая ночь ли длится или раннее утро так осветлило майские небеса.
Михаил сказал:
- Классное получилось интервью! Она с себя прямо все шмотки поснимала, голяком бегала... Про аборты, про гонорею... с кем как спала... почему ей член у члена правительства не понравился... Такой наворот! А ты чего киснешь? С таким интервью нашу газету расхватают в момент! Макарыч задушит тебя в своих объятиях!
- Михаил! Как ты можешь шутить! - набросилась я. - Мы же с тобой словно в выгребной яме побывали! В дерьме с ног до головы!
- Молоденькая ещё какая! - посочувствовал он. - Не видала настоящих выгребных ям... Эта-то Марселина-Софочка - шелупень шелупенью. Дешевка. На свете ж есть такие страшненькие субъекты-объекты, такие страхолюдины... Тебе очень тошно?
- Очень.
- Пошли ко мне. Я рядом живу. Выпьем кофе. Или чаю. Провожу до дому.
- Тебе что, так меня жалко стало? А себя? - подкусила, не задумалась.
- Я большой, метр девяносто, чего меня жалеть? К тому же, из автомата полоснуть сумею при необходимости... А ты не умеешь...
- Не умею.
- То-то и оно...
Мимо нас неслись огоньки машин и раструбы света от фар и словно бы все на какой-то праздник. Пахло выхлопными газами. И тем удивительнее было увидеть живую ворону у самого края шоссе. По всем законам она должна была взлететь и исчезнуть, но она сидела, слабо шевеля полураспушенными крыльями.
- Ой! - сказала я. - Ее же задавят!
- Не её, а его, - сказал Михаил. - Это вороненок.
Он шагнул к птице, попытался поймать. Но листва ближнего шатрового тополя неистово раскаркалась, из неё вылетела крупная, как утка, ворона и кинулась к вороненку с таким надрывным, требовательным криком, что в ушах засвербило. Вороненок шарахнулся от Михаила, вскочил на бровку тротуара и вдруг распустил крылья, закричал от отчаяния и неверия в собственные силы и - взлетел и сел на тополиную ветку.
- Вот так совершаются подвиги! - Михаил сверкнул белозубой улыбкой, не без почтения пригладил усы и бороду. - Мы с тобой научили вороненка летать. Теперь его кошка не съест. Ко мне?
- Давай. Ты мне кофе, а я буду орать-ругаться... потому что ненавижу я это поганое занятие - искать сенсации для "Светских сенсаций"! ненавижу! И Макарыча начинаю ненавидеть! И себя!