Том Смит - Ферма
– У Хокана.
Крис поманил меня к себе, предлагая вернуться в постель, но я застыла на месте, мучительно соображая. Тот факт, что Хокан дал ему травку, означал, что Крис встречался с ним без моего ведома. И далее: между ними установились достаточно дружеские отношения, чтобы они заговорили о том, где можно достать наркотик. Кроме того, они должны быть достаточно откровенными, чтобы Крис признался ему в наших финансовых затруднениях, поскольку своих денег на марихуану у него не было, а без моего согласия он не мог получить доступ к тем немногим сбережениям, что у нас еще оставались. Отсюда следовало, что он посвятил в наши трудности Хокана, человека, который вознамерился любой ценой лишить нас фермы. Я была уверена, что Хокан презентовал Крису травку не из дружеского расположения, а в награду за болтливость. Мысли эти начали умножаться и наслаиваться друг на друга, давая новые ростки и побеги, заполонив мой разум целиком, и я уже больше не могла оставаться в комнате, где отвратительно пахло травкой, которую подарил нам Хокан, – в нашем доме и на нашей ферме!
Я поспешно набросила на себя какую-то одежду и выбежала вон. Крис голым выскочил на порог и закричал мне вслед:
– Вернись!
Но я не остановилась, а изо всех сил бросилась бежать дальше, мимо опустевшего амбара, где мы танцевали совсем недавно, мимо фермы Хокана, мимо отшельника на поле, пока не оказалась у подножия холма, вокруг которого и расположились все наши фермы.
Склоны его поросли травой, а на вершине вымахал настоящий густой лес. К тому времени, как я добралась до линии деревьев, с меня ручьями тек пот, и я повалилась в высокую траву, хватая воздух широко раскрытым ртом и глядя на ночной ландшафт вокруг. Я лежала так, пока дыхание не пришло в норму, и я почувствовала, что дрожу от холода. И тут на дороге показались огни фар – причем не одна, а две, три, даже четыре пары. Поначалу я решила, что это от марихуаны двоится в глазах, и принялась считать снова. Нет, я не ошиблась: четыре автомобиля, растянувшиеся цепочкой, медленно катили по дороге в глухую полночь, причем в таком месте, где и днем-то встретить четыре машины было большой удачей. Они ползли по узкой проселочной тропинке, соединенные вместе невидимой цепью, словно жуткий монстр, вышедший на ночную охоту. Достигнув подъездной аллеи Хокана, они свернули на нее и остановились. Фары всех четырех автомобилей погасли. Окружающий мир вновь погрузился в темноту. А потом, один за другим, над полями вспыхнули четыре луча света от фонариков. Наконец из дома показался пятый луч и присоединился к сборищу, возглавив его. Людей я не видела, ночь прорезали лишь лучи света от фонарей у них в руках, и я смотрела, как, выстроившись цепочкой, они двинулись к реке. Вот только они не дошли до нее, а исчезли в подземном бункере, том самом, пол в котором был усыпан древесными стружками, – пять лучей свернули с тропинки и исчезли в мастерской, где их ждали тролли, деревянные ножи и загадочная потайная дверь с тяжелым замком…
* * *Включился мой телефон. Звук я убрал, но на экране появилось лицо отца. Он дал о себе знать впервые с тех пор, как я оборвал разговор. Не делая попытки взять трубку, я обратился к матери:
– Если хочешь, я не стану отвечать.
Возьми трубку. Ответь на звонок. Я и так знаю, что он скажет: дескать, он передумал и больше не хочет оставаться в Швеции. Вещи его уложены. Он готов ехать в аэропорт. Или он уже там, с билетом в руках.
* * *Мне, правда, пришло в голову, что, скорее всего, отец звонит, чтобы узнать, как у нас дела. Учитывая обстоятельства, он проявил недюжинное терпение. Хотя, если говорить откровенно, это ведь он предложил остаться в Швеции, тем самым давая мне свободу действий в разговоре с мамой. И его прилет в Лондон станет провокацией. Теперь я это понимал. Да он и сам не скрывал этого. Он ничем не мог ей помочь. Она убежала от него. Если он приедет ко мне в квартиру, она вновь попытается скрыться.
Пока я взвешивал все «за» и «против», телефон умолк. Мать кивком указала на трубку.
Перезвони ему. Пусть он продемонстрирует тебе, каким лжецом является на самом деле. Вот увидишь, он станет утверждать, что беспокоится о том, как ты держишься под грузом столь зловещих и совершенно беспочвенных обвинений с моей стороны. Он постарается успокоить тебя, заявив, что не было никаких преступлений и заговоров, нет никаких жертв, как не будет и полицейского расследования. И все, что от меня требуется, – это лишь глотать пилюли, пока подобные бредни не исчезнут из моей головы.
* * *Отец оставил сообщение на голосовой почте. Несмотря на многочисленные пропущенные звонки, раньше он такого никогда не делал. Чтобы не дать матери повода заподозрить меня в стремлении скрыть от нее что-то, я сказал:
– Он оставил сообщение.
– Прослушай его.
– Даниэль, это папа. Не знаю, что происходит, и потому не могу и дальше оставаться здесь в полном неведении. Сейчас я в аэропорту Ландветтер. Мой рейс отправляется через тридцать минут, но он – не прямой. Сначала я прилечу в Копенгаген, а в Хитроу должен приземлиться в четыре часа пополудни… Не встречай меня. Не рассказывай об этом матери. Я сам приеду к тебе. Просто будь дома. Удержи ее рядом с собой. Не дай ей уйти… Я о многом должен был тебе рассказать. То, что она говорит… Если долго слушать твою мать, то ее слова могут показаться правдой, но это не так. Перезвони мне, но только в том случае, если это не расстроит ее. Она не должна знать о том, что я лечу к вам. Будь осторожен. Она может выйти из себя и прибегнуть к насилию. Мы сделаем так, что ей станет лучше, обещаю. Найдем для нее лучших врачей. Я действовал непростительно медленно. Мне трудно общаться со шведскими докторами. Но в Англии все будет по-другому. Она поправится. Помни об этом. Скоро увидимся. Я люблю тебя.
* * *Я положил трубку на стол. По словам отца, если он войдет в квартиру и застанет мать врасплох, может разразиться скандал. Она вполне может наброситься на нас обоих.
Но мама лишь спросила:
– Сколько у нас времени?
Отец привел в действие бомбу с часовым механизмом, нарушив и без того хрупкое спокойствие. У меня не было ни малейшего желания следовать его указаниям. Для того чтобы сохранить привилегированный статус человека, достойного доверия, я протянул телефон ей. Мать приняла трубку так, словно это был бесценный дар, бережно держа ее обеими руками, но к уху подносить не стала, лишь сказала:
– Подобная демонстрация доверия внушает мне надежду. Я знаю, что мы уже давно перестали быть близкими людьми. Но мы можем снова стать ими.
Я задумался над словами матери о том, что мы перестали быть близкими людьми. Мы стали реже встречаться. Меньше разговаривать. Почти перестали писать друг другу. Ложь о моей личной жизни вынудила меня отстраниться, ограничив количество вранья, которое я скармливал матери, потому что каждый разговор таил в себе опасность провала.
Мама перестала быть для меня близким человеком.
Это была правда.
Но как же я позволил этому случиться? Не специально или осознанно, не в результате ссоры или разрыва, а вследствие собственной беспечности. И вот теперь, оглядываясь через плечо, чтобы удостовериться в том, что мать стоит всего лишь в нескольких шагах позади меня, я понимал, что нас разделяет пропасть.
После того как мама прослушала голосовую почту, я ожидал бурной реакции, но лицо ее ничего не выражало. Покончив с сообщением, она вернула мне телефон, в кои-то веки не обратив внимания на мои чувства, будучи слишком занята полученными известиями. Сделав глубокий вдох, она взяла со стола нож с фигуркой тролля на рукоятке и сунула его в карман, вооружившись на случай неожиданного появления папы.
Мужчина, который готов заплатить за собственную свободу жизнью своей жены, – уже не мужчина, а монстр. Чудовище. К чему предупреждать меня? Почему бы не подкрасться незаметно? Я скажу тебе почему. Он хочет, чтобы я вышла из себя, начала кричать и буйствовать. Вот почему он оставил тебе послание. Не обращай внимания на его призывы сохранить все в тайне. Это – ложь. Он хотел, чтобы я прослушала его сообщение. Он хочет, чтобы я знала: он летит сюда!
* * *Мысль о том, что в ее кармане лежит нож, пусть даже деревянный и тупой, была мне неприятна.
– Мам, пожалуйста, отдай мне нож.
– Ты все еще видишь в нем отца. Но он причинил мне боль. И, не колеблясь, сделает это снова. Я имею право защищаться.
– Мам, я не стану слушать, пока ты не положишь нож на стол.
Она медленно вынула деревяшку из кармана джинсов и протянула мне рукоятью вперед со словами:
– Ты очень ошибаешься на его счет.
Достав из сумочки ручку, она нацарапала несколько цифр на задней обложке своего дневника.
В лучшем случае до его появления у нас остается три часа. В своих расчетах я исхожу из того, что он сядет на прямой рейс. Твой отец утверждает, что полетит через Копенгаген, но он лжет, чтобы появиться здесь раньше и застать нас врасплох. Время работает против нас! Мы не можем позволить себе терять ни секунды. Однако сначала я должна обратить твое внимание на очередной обман. Шведские врачи прекрасно говорят по-английски. Крис врет, когда говорит, что они его не поняли, – наоборот, они поняли его прекрасно, каждое его лживое слово. Все дело в том, что они просто не поверили ему. Можешь прямо сейчас позвонить врачам, и ты сам удивишься, насколько безукоризненно они говорят по-английски. Говори с ними сложными предложениями и посчитай, сколько слов они не поймут. Ни одного или почти ни одного. Ты можешь позвонить в любой момент, когда твоя уверенность во мне пошатнется, и они подтвердят мой рассказ. Профессионалы сочли меня здоровой, выписали из сумасшедшего дома и откликнулись на мою просьбу ничего не говорить Крису, тем самым дав мне немного времени, чтобы доехать до аэропорта.
