Георгий Миронов - Игуана
Он встал, потянулся, - дорога от Москвы до Ново-Ивантеевки занимала около полутора часов, и ступая легко, чуть выворачивая, как балетные ноги, направился к дремавшему в противоположном углу вагона парню. Подойдя, небрежно потрепал его по щеке.
- Приехали, братан.
Легкое прикосновение не возымело действия. Пришлось тормошить, трясти, даже пару раз жестко похлопать по щекам.
- Приехали?
- Приехали. Если не проехали. Ну, да теперь один хрен. Если тебе надо было выйти в Сократово, то туда сегодня уже не попадешь. Последняя электричка на Москву прошла пару минут назад. Придется тебе ночевать на платформе. Так что тебе надо-то? Сократово? Или ты местный, ивантеевский?
- В Сократово...
- Вот видишь, - десять минут лишних проспал, потерял ночь. А может, и что поважнее, - таинственно пробормотал юноша в джинсовом костюмчике. - А то может, у меня переночуешь?
- А ты приставать не будешь?
- В смысле?
- Ты не голубой?
- А что, похож...?
- Похож...
- Ну, извини. Это у меня лицо такое. А так-то я не по этой части.
- Это хорошо...
- А что, к тебе часто голубые пристают...?
- Бывает...
- Почему?
- Так я ширяюсь... А многие считают, если ширяешься, так ты голубой. Ну, и потом... Конечно, если дозы долго достать не можешь, такая ломка, что и задок подставишь, лишь бы ширнуться дали. Но я не такой. Я терплю. Да и удается пока добывать "бабки" на дозу.
- Чем же ты так хорошо зарабатываешь?
- В основном этим и зарабатываю.
- Не понял?
- Ну, возьму спичечный коробок на Киевском рынке, поеду к МГУ на Ленинские горы, к 34-му ПТУ, или ещё куда, адресов у меня много, продам шесть "парчушек" - седьмая моя.
- Ловок...
- А то...
- Ментам не примелькался?
- Один раз взяли, даже "пальчики" срисовали, адрес записали, проверили. Но взяли меня "чистым", когда я все успел сбагрить, а свою дозу спрятал. Мы всегда так делаем. Вот ментов и обводим вокруг пальца. У них на меня серьезные вроде были наводки, а взять с меня нечего. Кроме "пальчиков" теперь если попадусь с товаром, - сразу по полному курсу пропишут.
- А сейчас-то чего дрожишь? Дозу принял?
- Принял. А все равно холодно.
- Так жара на улице.
- А внутри холодно.
- Вот и выходит, никак тебе на платформе ночевать нельзя. Пошли ко мне. Переночуешь, и завтра - домой. Обещаю, братан, точно не буду приставать по другой я части. Уж ты поверь. Если и обману, так в чем другом.
Парень в черных слаксах и белой рубашке с длинными рукавами согласился. Они посидели несколько минут на скамейке, не уходя с пустой платформы. Покурили. Поговорили за жизнь. У парня в слаксах был тонкий девичий с хрипотцей голос, а у парня в джинсовом костюме - низкий, приятный баритон. Поговорили об армии, в которой оба не служили, о спорте, которым оба не занимались, и о музыкальной группе "Питон-Джоунз", музыкой которой оба увлекались.
И пошли.
- Далеко идти-то?
- А что, спешишь?
- Устал просто. Попить бы, хоть бы воды из под крана, и - спать.
- Ну, то, что скоро отоспишься за всю твою короткую жизнь, это я тебе обещаю, - заметил с невнятным смешком юноша в джинсовом костюме. - Вот мы и пришли.
Действительно, до улицы космонавта Андриана Николаева от станции хода было минут пятнадцать.
Тяжелая стальная дверь надежно защищала жильцов дома от непрошеных гостей.
- Код-то не забыл? - спросил устало улыбаясь юноша в черных слаксах.
- Как можно? Он у меня вот тут, на стене записан. А то один раз действительно было так, по пьянке приехал поздно - ночью из Москвы, а код как вышибло из головы. Ну и...
- Что, не пустили родные?
- А нет у меня никого. Сирота я. Один живу. А уж соседей не расколешь. Закроются на ночь, как партизаны, и ни звука. А будешь звонить в другие квартиры, стучать, кричать - ментов вызовут, и придется в КПЗ ночевать. А там клопы и тараканы, терпеть ненавижу. Ты иди-ка сюда, не боись, тут первый этаж высокий, окна-форточки закрыты, не услышат соседи, глянь, где у меня код записан.
Юноша в черных слаксах подошел к стене дома, под окнами первого этажа, метрах в двух от подъезда, наклонился, чтобы прочитать цифры кода на стене между словами "Спартак-чемпион" и "Нюрка из 6 квартиры - давалка".
Наклониться-то он наклонился. А вот выпрямиться после этого ему было не суждено.
Пока он всматривался, послушный приглашению, в цифры кода на стене, юноша в джинсовом костюме вытянул из больших командирских часов тонкую проволочку с кольцом на конце, накинул её на шею парню, и, туго затянув петлю, свел руки так, что жертва его едва успела дернуть ногами в напрасном стремлении убежать, спастись, тщетно пытаясь ухватить стальную петлю на шее и освободить мучительно стянутое горло. Агония была секундной. Парень в джинсовом костюмчике знал свое дело.
Освободив стальную петлю, он свободно опустил тросик с кольцом на траву, нажал кнопку на свокх "командирских", и тросик весь ушел в часы, оставив снаружи лишь небольшое, так, чтоб палец входил, колечко.
После этого он обмотал шею юноши в слаксах вынутым из кармана куртки (не для того ли и нужна была ему куртка в эту теплую июльскую ночь, что служила надежным вместилищем для множества необходимых вещей) тонким альпинистским тросом, привязал к концу железный болт, и размахнувшись, забросил болт с потянувшимся за ним тросом на ветку дерева, качавшуюся в метре от окна второго этажа. Закончив эти странные для непосвященного манипуляции, юноша набрал нужные цифры на кодовом замке и, дождавшись, когда стальная дверь бесшумно отворится, вошел в подъезд.
Поднявшись на второй этаж, он достал из верхнего кармана куртки отмычку, и, после недолгих и коротких по амплитуде манипуляций с четырьмя замками на стальной двери, нежно и бесшумно открыл её.
В квартире было тихо. Лишь старинные часы на стене мелодично тикали, вызывая ассоциации с какой-то сладкой и незнакомой музыкой. Согласно наколке на наводку, хозяев в эту ночь дома не "должно" было быть...
Эскориал в Техасе. "Любопытные умирают первыми"
Роберт Локк вжался в нишу. Если не проходить мимо, вплотную, его трудно было заметить с других точек в патио, ни со стороны центральной статуи, ни со стороны овальных бассейнов.
Он скорчился в прохладной тени. По его сухой загорелой щеке (он не потел даже в изнурительную для многих техасскую жару) скользила слеза.
- Когда он плакал последний раз? Когда умер отец? Или когда скончалась его мать? Или когда ему так и не дали найти в России его первую жену прелестную девочку с множеством тонких косичек... Вот она точно его любила... Искренне и нежно, а главное - бескорыстно. Она ж не знала, что мальчишка-инженер из Америки - сын и внук миллионеров. А вот то, что она сама дочь беков, наследница большого состояния, обладательница уникальных золотых и серебряных украшений с редкими индийскими и афганскими драгоценными камнями, - это она знала. И все-таки любила его. Еще бы, он был первым её мужчиной...
Боль постепенно отпускала. Вначале руку, потом перестало колоть под лопаткой. Только за грудиной оставалось жжение и тупая, душившая его боль.
- А был ли он первым мужчиной для Сабины? Казалось бы, его, столь опытного в любовных делах 60-летнего человека, провести трудно. Раньше он был абсолютно уверен, что чистая и непорочная студентка Массачусетского университета, отделения истории искусства, была до встречи с ним девственницей. В этом она призналась ему, когда он попытался в вечер знакомства на каком-то голливудском кино-банкете уговорить её разделить с ним вначале вечер в его роскошной вилле Беверли-Хиллз, а затем и его огромную и давно пустующую постель.
И он в это поверил.
И сделал ей предложение, когда увидел обнаженной.
В ту ночь она так и не отдалась ему. Но разожгла его страсть до состояния адского кипения.
Они поженились. И венчались. И была первая брачная ночь. И было сопротивление, и естественная преграда, и преодоление этой преграды, и сдавленный крик боли, и приглушенный стон, и слезы, и чуткий сон с нервными вскриками во сне, когда её прелестная головка лежала на его предплечье. Легкое, детское, душистое дыхание горячило щеку, а нежный профиль своей беззащитностью щемил сердце...
Щемило сердце...
Сердце поболело и прошло.
Когда он, держась за черное мраморное тело Сабины, наконец, поднялся все ещё скрываемый краями ниши, и взглянул туда, в солнечное окно, образуемое на мраморном полу возле правого овального бассейна, там уже никого не было. Может, там вообще ничего не было?
Прячась в тени, образуемой колоннадой, переходя от одной ниши к другой, он достиг правого - западного портика, откуда место, где резвились молодые любовники минуту назад, просматривалось особенно хорошо.
Нет, увы, это было...
В метре от края бассейна, на белом мраморном полу, сиротливо лежал коричневый черепаховый гребень с тремя средней величины брильянтами. Он привез этот гребень из Перу. Ни у кого больше в Техасе он не видел таких гребней.
