Леонид Залата - Волчьи ягоды. Сборник
— При чем тут звездочка! — сказал Ремез. — Не любишь ты его, девонька.
— Любишь, не любишь. — Людочка оторвала наконец от микроскопа подсиненные по последней моде глаза. — Может, люблю, а может, и нет. Разве я знаю?.. Слушай, а как это, когда любишь? Ну, что чувствуешь? Вот ты, например?
Ремез фыркнул.
— Взгляни лучше на этот сорнячок. У меня тут кое-какие дела, минут через пять забегу.
Никаких дел, собственно говоря, у Ремеза не было, но ему не хотелось продолжать разговор, который сам затеял, тем паче что за дверью напрасно тратил время Очеретный. Людочка Яремчук была красивая девушка и, похоже, слишком хорошо знала это, а Ремез считал, что ничто так не портит женщину, как сознание собственной красоты. С красотой, рассуждал он, надо обращаться осторожно, как с ножом, — недолго и порезаться.
Очеретного за дверью уже не было, остался только пепел в кадушке с олеандром да облачко дыма. Ремез втянул носом воздух. «Ага, — мысленно сказал он. — «БТ» — визитная карточка Лариона. Обиделся, и правильно сделал. Уж очень она привередничает. Но хороша чертовка на редкость!» Ремез еще немного потоптался в коридоре и возвратился в НТО.
— Забирай свой сорнячок, — сказала Людочка. — Совершенно одинаковые, если это тебя интересовало. Названия не знаю.
— Дикий клевер, — сказал Ремез, засовывая пакеты в карман. — Растет на песчаных берегах Днепра, семейство бобовых, существует почти триста разновидностей.
— Исчерпывающие сведения, — улыбнулась Людочка. — А теперь говори, как ты чувствуешь, что любишь?
Ремез разозлился:
— Ну что ты заладила! Такие вещи не объяснишь. Любишь — и все! Тут ни микроскоп не поможет, ни микроанализ. Любовь не раскладывается на элементы. И Ларион уже ушел. Не захотел дверь подпирать, вот!
— А ты, оказывается, злой, товарищ следователь, — тихо сказала Людочка. — У тебя еще есть ко мне дела? Нет? В таком случае кланяйся Лизе.
Ремез удивленно посмотрел в бездонные Людочкины глаза. «Кто их разберет, этих девчат, — думал он. — Может, за капризами кроется причина, которую мне не дано знать. В конце концов, Очеретный тоже не пряник».
3Полищуки жили в высотном доме на улице Постышева, которая начиналась на горе около планетария, а другим концом выходила на набережную. Высотный дом соседствовал с госпиталем для инвалидов Великой Отечественной войны и отхватил у него кусок сквера, где стояли деревянные скамьи. Заняв удобную позицию, Гринько мог видеть не только вход в угловой подъезд, где жила Юля, но и окна Полищук на седьмом этаже. На таком расстоянии в окне невозможно было что-либо рассмотреть, зато каждый, кто приближался внизу к двери или выходил из нее, не миновал глаз оперативника.
От нечего делать мастерил сопелочки, вскоре их накопилось изрядное количество, можно было раздать их ребятишкам, которые шумной стайкой бегали во дворе, но он не решался выйти на видное место.
Вечерело. Гринько подумал, что завтра Юле на работу в первую смену, следовательно, необходимо еще на рассвете занять наблюдательный пункт, и недовольно поморщился. Не потому, что придется вставать рано. К этому он давно привык и даже любил предрассветные часы, когда город только-только просыпается, чем-то напоминая неуклюжего после сна человека, но постепенно ускоряет ритм, и вот уже под ним дрожит земля, напряжение возрастает — великан двинулся в путь. Младший лейтенант считал, что рассудительный Панин на этот раз ошибся, ибо если Юле Полищук что-то и угрожало, так это справедливая кара правосудия. «Родители — инженеры, люди интеллигентные, единственная дочка в семье, — думал Гринько, — чего ж тебе не хватало? Парфюмерии? И ради этого пошла на преступление?»
Он понимал, что профессия вынуждает его общаться не с лучшими представителями общества. «Забыв об этом, — сказал однажды полковник Журавко, — можно проникнуться презрением ко всему человечеству. Жизнь — это океан, но и у океана есть свое дно. Нам выпало заботиться, чтобы оно было чистое». Тогда эти слова показались Гринько высокопарными, но потом не раз вспоминал их и пришел к выводу, что недаром существует грубое слово «подонок»: оно наилучшим образом характеризует тех, кто опустился на дно.
Тут мысли оперуполномоченного снова переметнулись к Юле. Гринько не мог бы сказать, что больше поразило его: анонимное письмо или ее заявление. Сперва не мог понять слова девушки: «Мы создавали». Кто мы? Выходит, и она, Юля… Может, и Нина? Ванжа словно перехватил мысль:
«А Сосновская?» — глухо спросил он.
В глазах девушки затаился страх, сигарета, которую она достала из пачки длинными ярко-красными ногтями, танцевала в губах.
«Я спрашиваю о Нине! — почти закричал Ванжа. — Она тоже?»
На него было страшно смотреть, каким он стал смертельно-бледным.
Юля замахала руками:
«Она была святая! Нина скорее умерла бы…»
«И умерла, — сказал Гринько, наблюдая, как на лицо Ванжи возвращается румянец. Он понимал, какой сокрушительный удар могла нанести Юля его другу, если бы назвала Сосновскую среди своих соучастников. — Умерла, — повторил он. — А мы обязаны выяснить — почему? И вы нам поможете».
Так в раздумьях оперативник сидел в сквере, пока в окнах Полищуков не загорелся свет. На асфальт легли нарядные тени каштанов. За кустом желтой акации блеснули кошачьи глаза. «Кис-кис», — позвал Гринько. Кошка высунула голову, но с места не двинулась. «Не довольно ли мне напрасно тратить время, как ты думаешь? — спросил он кошку и решительно поднялся. — Довольно. Будем считать, что сегодняшнее задание выполнено. Ты согласна?»
Сопелочки гремели в карманах, и он пожалел, что не оставил их на скамье: кому-то была бы находка, у инвалидов тоже есть внуки, глядишь, его поделки и попали бы по назначению.
К трамвайной остановке вел переулок, над которым висел виадук. Гринько свернул напрямик и… обомлел. Прямо на него шла Юля. В переулке было темно, но не настолько, чтобы он не узнал девушку. Оперуполномоченный почти физически почувствовал на себе насмешливый взгляд Панина. Капитан посоветовал Юле без особой надобности не выходить из дому, она обещала, и этого оказалось достаточно, чтобы Гринько несколько часов просидел под ее окнами. Это был промах.
Ему бы надо отойти в сторону, чтобы не встретиться с Юлей, а он застыл на месте, допустив тем самым еще одну ошибку. Но, как известно, в жизни хотя и редко, а все же бывают случаи, когда ошибки становятся полезными.
Именно в тот миг, когда Гринько наконец сообразил, что ему следует шагнуть в тень, из-под виадука выскочила машина.
Из рапорта младшего лейтенанта Гринько начальнику уголовного розыска капитану Панину:
«…Я успел потянуть Полищук на себя, и мы упали. «Жигули» выскочили на улицу Постышева и свернули налево. Часы показывали 22 часа 18 минут. Я доставил Полищук с переломом бедра в больницу. Номер машины — ТНК 48–04».
Из доклада лейтенанта Ванжи начальнику уголовного розыска капитану Панину:
«ВАЗ-2101 «Жигули», номер ТНК 48–04, принадлежит гражданину Юмасову П.А., домашний адрес: ул. Орджоникидзе, № 77, кв. 15. Проверкой установлено, что Юмасов Петр Алексеевич, начальник цеха метизного завода, до 18.00 был на работе, а с 18.00 до 20.35 — на районном совещании партактива во Дворце культуры металлургов. Машина ТНК 48–04 стояла в гараже (Глиняный спуск, № 31), никаких повреждений на корпусе не обнаружено. Проверка проведена мною вместе с инспектором ГАИ лейтенантом Чубуком».
4Полковник Журавко обвел взглядом присутствующих.
— Надеюсь, — сказал он, — теперь уже никто не сомневается, что версия о самоубийстве Сосновской отпала. Ниточка потянулась на трикотажную фабрику. Следовательно, можно допустить, что Сосновской стало известно о преступниках или же… или она сама была одним из них.
— В таком случае не исключено и самоубийство, — подал голос Очеретный. — Мучила совесть, отсюда замеченное Ярошем тревожное состояние, покаяться не хватало смелости. Для неуравновешенных натур иногда достаточно какого-то импульса.
— А телефонный звонок? — не удержался Ванжа. — Его вы не принимаете во внимание?
— Мальчик мог и напутать.
— Вы, Ларион Григорьевич, строите свои заключения на причастности Сосновской к махинациям на фабрике, — вмешался Панин. — А если это не так?
— Нельзя упускать из виду все возможные версии, — буркнул Очеретный.
— Согласен. Но давайте еще раз обратимся к фактам. Причины смерти Сосновской мы не знаем. Достаточно, однако, было Гринько встретиться с Полищук, которая работала вместе с Сосновской, как на свет божий появилось подметное письмо. Кто-то очень заинтересован в том, чтобы Полищук молчала. Ее стремились напугать, цели достигли, но перестарались — она пришла к нам. В тот же день на Полищук было совершено покушение, и если бы не Гринько, неизвестно, чем бы это кончилось. Как видим, складывается вполне логичная цепочка.
