Леонид Залата - Волчьи ягоды. Сборник

Политый ночью асфальт поблескивал лужами и стремительно падал под колеса. Ярош представил хитрые, как у лисы, глаза сторожа и передумал ехать в гараж. Последнее время он начал бояться людских взглядов, чуть ли не в каждом виделся немой вопрос. Но больше всего обидела его Елена Дмитриевна. По приезде из Мисхора Ярослав побежал к Сосновским, готовясь к слезам, к тяжкому разговору. Не было ни слез, ни разговора, ибо Елена Дмитриевна закрыла перед ним дверь. Сначала Ярослав подумал, что виновата старуха Кириллиха, которая как раз вертелась около нее, льстиво заглядывая в глаза, но тут появился из школы Василек.

«Шел бы ты отсюда, — грубо сказал он. — Мама знать тебя не хочет».

Это было так неожиданно и несправедливо, что судорога перехватила горло…

Из ворот хлебозавода выезжали фургоны. Ярош нажал на тормоза, пропуская машины перед собой, и почувствовал, что проголодался.

На кухню он прошмыгнул на цыпочках, надеясь, что его возвращение осталось незамеченным. Потихоньку позавтракал и так же тайком выскользнул из дома. Идти ему, собственно, было некуда, но спать не хотелось, а еще больше не хотелось слушать материнские вздохи, видеть, как отец придумывает себе всякие заботы, лишь бы избежать разговора с сыном.

Ярослав шел по улицам без определенной цели, но ноги как-то сами собой, автоматически привели его к белой колоннаде, за которой шумел городской парк.

Те же самые ивы стояли над водой, касаясь ветвями зеленоватого плеса, а когда налетал ветер, трепетали тихо и печально. Пожалуй, впервые Ярошу пришло на ум, что эти ивы недаром в народе называют плакучими, они и правда напоминают застывших в горе женщин с распущенными косами. И шепот под ветром — то их думы, а может, и стоны.

Человек воспринимает окружающий мир в зависимости от настроения. Еще недавно Ярослав говорил Нине, что эти ивы мучит жажда — со всего парка сбежались к пруду на водопой.

Так же, как и тогда, зеркально чистый плес пересекала золотая дорожка, в глубине плыли белые облака, а дорожка лежала на поверхности, и казалось, что по ней можно добраться к другому берегу. На том берегу высилась деревянная постройка шахматного клуба. По обеим сторонам входа стояли грубо вырезанные из бревна кони, а крышу украшали инкрустированные цветным стеклом зубчатые ладьи. Ярослав не раз ходил туда с Ниной, надеясь пристрастить ее к шахматам, потому как сам любил эту игру до самозабвения и даже создавал этюды…

Под ивами стояла чугунная скамья, такая знакомая, что Ярош мог, закрыв глаза, нарисовать ее до малейшей трещинки. Тут они сидели, словно под шатром, отгороженные от всего мира, бросали в воду крошки хлеба. Нина называла это «кормлением хищников». Карпы никак не напоминали хищников; солнечно поблескивая чешуей, словно позолоченным панцирем, они всплывали на поверхность, ловко всасывали крошки через удлиненные трубочкой бледно-розовые губы и, грациозно взмахнув хвостом, исчезали в глубине. Нина уверяла, что научилась их различать, и наделила именами: «Это Хитрый, тот Осторожный, а вон Нахал — съел три куска и еще канючит». Для Ярослава все карпы были одинаковы, но он делал вид, что верит утверждениям Нины.

Наверное, это были лучшие часы Ярослава Яроша — на этой чугунной скамье около пруда в городском парке. Много было тут сказано и услышано, а каждое слово наполнялось теперь не отмеченным ранее смыслом и казалось неповторимым. Казалось?

Всплеснула вода. Золотую дорожку пересекала лодка. В лодке было двое. Он сидел на веслах, упруго выгибая плечи, она — на корме, опершись подбородком на ладони. «Наверное, всю ночь просидели под липами, — подумал Ярослав. — Счастливые». Проследив за лодкой, пока она не скрылась за ажурным мостиком, погладил ладонью шершавую спинку скамьи. Металл еще сохранял утреннюю прохладу.

Ярош подошел к телефонному автомату и позвонил в радиокомитет Савчуку.

— Андрей Андреевич, это вы?

— Не знаю. Может, я, а может, тень моя, — сердито задребезжала трубка. — Ярош? Какого дьявола тебе не спится? Ты откуда узнал, что я тут? Домой звонил?

— Никуда я не звонил. А где же вы должны быть?

— У жены под боком! — гаркнул Савчук. — Как и все порядочные мужья в субботу. Ты что — в календарь не заглядываешь? Оно, известно, в отпуске каждый день если не суббота, то воскресенье.

— И правда, — растерялся Ярош. — Извините, я в другой раз.

— Какой там еще другой! Позвонил — так говори. Что стряслось?

— Ничего не стряслось. Просто я больше не могу бить баклуши. На работу хочу выйти, Андрей Андреевич. Вы как на это?

— Вот так всю жизнь. — Было слышно, как главный прикуривает сигарету. — Один без работы мается, другому дыхнуть некогда. Сижу вот, справку строчу. Ныне уж слишком в почете жанр справки. Давай и давай… во все инстанции. Так я в субботу, когда никто не дергает. Моя эскулапиха ворчит, скоро, говорит, ночевать будешь там… — Савчук помолчал. — У тебя сколько еще? Неделя? Даже больше? Понимаешь, я не против, но главбух на дыбы станет.

— Не надо денег. Я — так.

— Тоже мне богач нашелся. Он так… Ну хорошо, выходи в понедельник, что-нибудь придумаем.

Ярош повесил трубку.

Тревожно зашумели липы. Ярош посмотрел на еще недавно чистое небо, в котором теперь собирались грозовые тучи, и пошел домой.

— Что скажешь, Рахим?

Гафуров невесело посмотрел на Панина.

— А что тут говорить? Завязался узелок. Если это не глупая шутка…

— С Полищук? Не похоже.

— Фактически она ничего не рассказала такого, что дало бы нам след. Берем первый вариант: Полищук не знает причин смерти Сосновской и вообще ни в какой махинации не замешана. Зачем же тогда подбрасывать письмо? Нелогично. Напрашивается вариант номер два: она что-то знает или сама… ну, словом, рыльце в пушку. Тогда все становится на свои места.

— Хочешь сказать, Полищук что-то скрывает? — переспросил Панин. — А письмо? Думаешь, она не понимает, что это письмо заставит нас заинтересоваться ее личностью?

— Может, и понимает. Наверное, понимает, но страх перед его автором сильнее.

— Существует третий вариант. — Панин пощупал подбородок и, казалось, остался доволен, что он тверд и чисто выбрит. — Юля Полищук ничего не знает, а те, кто подбросил письмо, думают, что знает. Гринько…

— Надо иметь серьезные основания, чтоб решиться на такой рискованный шаг, как письмо с угрозами. Я не собираюсь вмешиваться в дела уголовного розыска, но твой Гринько поступил неосмотрительно. Зачем ему было приводить Полищук в райотдел?

— Ну, знаешь, это ты уже загнул, — улыбнулся Панин, хотя в душе и сам был недоволен неосторожностью молодого оперуполномоченного. — Думаешь, могли проследить?

— Журавко сказал, что твои люди жалуются на меня. По поводу фабрики. Вижу, нам и в самом деле пришло время запрячься в одну упряжку. Признаться, не ждал я такого оборота.

Майор рассказал Панину историю с водолазками, о неудавшихся поисках таинственного Горлача, вспомнил и аварию фургона с пряжей на Самарском шоссе.

— Хотел бы ошибиться, но все говорит за то, что имеем дело не с простой спекуляцией дефицитными товарами. Сбыт водолазок из-под полы — само по себе преступление, но главное — кто и где в частном порядке изготовляет их?

Гафуров задумался, собираясь с мыслями, а капитан воспользовался паузой, чтобы позвонить Ванже:

— Где Гринько?.. Возвратится — пришлите его ко мне.

— Теперь ты понимаешь, — сказал Гафуров, — почему я не хотел, чтобы твои люди бросались в глаза на фабрике. Конечно, окончательные выводы делать рано, но общие контуры вырисовываются.

Они засиделись до фиолетовых сумерек, разрабатывая план совместных действий, и чуть не поссорились. Панин доказывал, что чрезмерная осторожность начальника отделения БХСС лишь поможет преступникам замести следы; Гафуров возражал против поспешности:

— Они должны поверить, что мы не сомневаемся в самоубийстве Сосновской, это раз. Мы должны также убедить их, что водолазки интересуют нас не больше, чем любая рядовая спекуляция, это два. Никакой фабрики, никакой пряжи!.. Ты боишься, что преступники заметут следы. Мелкие спекулянты так и сделали бы. Но если наша версия не мыльный пузырь, мы столкнулись с серьезным противником.

Майор несколькими размашистыми движениями нарисовал на бумаге чертика, полюбовался им и продолжил:

— Поверь моему опыту — обычный спекулянт на убийство не пойдет. Потому-то, если мы только не вяжем вместе разные дела… Словом, убийство — не лучший способ замести следы, нужны веские причины. Ты хотел бы форсировать расследование, а чем, собственно, мы на сегодня располагаем? С одной стороны, звонок Хриплого Сосновской и анонимка…

— Я отдал ее на экспертизу, — сказал Панин.