Василий Казаринов - Кавалер по найму
— Хм, а вы занятный человек, Дмитрий Васильевич.
Последний раз я слышал этот голос после возвращения из конторы Селезнева, в самый разгар дневной спячки, потому-то я, разморенный дремой, не смог его опознать.
Но теперь я бодрствовал, дышал в полную силу, все видел и все слышал и потому мгновенно опознал этот голос.
Он зацепился в потемках памяти за саднящую в теле короткой фразы занозу, зудящую этим протяжным, растянутым «зэ» — «з-з-з-анятный», и образ говорящего мгновенно восстановился: его привычка заики произносить слово не просто шевелением губ, но как бы всем лицом сразу — широким распахом округлявшихся глаз, красноречивой подвижностью силящихся отлететь со лба бровей. Голос потянул за собой все остальное: бело-синее крошево на полу, Модест, раскинувший руки, словно в попытке собрать разлетевшиеся фаянсовые осколки, менты у окна, их внезапное напряжение, когда в дверях возник этот человек.
— Это К-к-коржавин.
Да, Коржавин, капитан. Я запомнил звание, когда он поднес к моим глазам раскрытые корочки.
— Отзовитесь, Дмитрий Васильевич, если вы все-таки окажетесь дома, я оставляю номер своего телефона.
— Уже отозвался.
Мне хватило времени подняться с кровати, подлететь к столу у окна и снять трубку.
— Вы спали?
— Не спал. Лежал в постели с женщиной.
Пауза. Наверное, он подыскивал слова.
— Ничего, Коржавин. Мы просто лежали — и больше ничего. Брачный сезон уже миновал. А новый пока не наступил. Так что ты нам не помешал. К тому же это виртуальная женщина, точнее сказать, не женщина даже, а сирена.
Он растерянно кашлянул в трубку.
— Знаешь, такая сладкоголосая сирена, полуженщина-полуптица, она сидит на далеком острове и зазывает идущих мимо мореплавателей непреодолимо сладким пением. И горе тому, кто не залепил уши воском, его ждет верная гибель, когда он направит свой корабль к скалистым берегам… Что касается меня, то свой челн я туда уже направил.
— Да, вы занятный человек, — с усмешкой отозвался он. — И странно, что вы все еще живы.
— Мне и самому странно.
Я вдруг подумал о том, о чем давно пора было задуматься в свете событий последних дней.
— Что-то случилось? — спросил я. — Ты поймал тех, кто наведался в квартиру моего школьного учителя?
— Нет… Но кое-что случилось.
— Отчего это милиция опять заинтересовалась налетом на квартиру рядового пенсионера?
Он помолчал.
— Не телефонный разговор?
— Ты догадливый парень.
Я отметил про себя, что он перешел на «ты» и перестал заикаться.
— Возможно, ты что-то знаешь. Что-то видел. Что-то слышал. Что-то такое, чему прежде не придавал значения, но что поможет мне разобраться в ситуации. Может быть, встретимся завтра?
— Давай, почему нет?
— Хорошо. Встретимся на Лубянской площади… Мне там заодно надо повидаться с приятелем. — Он помолчал, потом все же решился: — Знаешь, я все-таки не понял — что за виртуальная женщина рядом с тобой? И почему ты называешь ее сиреной?
— Она торгует иллюзиями. Работает в службе «Секс по телефону». Я никогда ее не видел. Равно как и она меня. И тем не менее… между нами что-то есть.
— А женщины во плоти тебя не занимают?
— Женщины? Нет… — Я повесил трубку.
Этот страх от рождения вписан в мои генетические коды: я инстинктивно побаиваюсь, сторонюсь открытых ветрам пространств. В них слишком много пустого и призрачного, не замутненного голубоватым дымом дневных теней воздуха, в них негде укрыться от палящего солнца и постороннего взгляда.
Я повертел головой, выискивая, где бы укрыться.
Разве что в пыльном сквере напротив Политехнического музея — там можно перевести дух и скоротать время, созерцая витиеватые изгибы каменного ажура, украшающего музейный фасад. На фоне его пышности особенно сиротливым и бесприютным выглядел Соловецкий камень, гревший стариковские свои бока на желтом солнце, впечатление это усиливали увядшие красные гвоздики у его подножия. На лавочке, вытянув ноги и откинувшись на спинку, сидел средних лет человек в просторной полотняной рубашке навыпуск и с наслаждением шевелил пальцами ног в открытых сандалиях. Лица его я не видел, оно было скрыто под длинным козырьком бейсболки. Казалось, он мирно дремал, разморенный жарой.
— Не помешаю? — спросил я.
Человек указательным пальцем приподнял козырек, глянул на меня бесцветными глазами и разрешающе кивнул. Я уселся рядом. Мы долго молчали. Я смотрел на центр площади, где когда-то стоял памятник.
— Смешно и грустно, — подал вдруг голос сосед, проследив направление моего взгляда. Он снял кепку и, тщательно промокнул красноватый, влажный от пота рубец, оттиснутый на высоком лбу жестким рантом головного убора.
— Это вы про Железного Феликса? — спросил я.
Он неопределенно пожал плечами:
— В ту ночь было свежо. И так легко дышалось.
— Да, — кивнул я. — Легко. Я был здесь в ту ночь.
В ту памятную ночь площадь, перечеркнутая светом прожекторов, деятельно, словно разворошенный муравейник, шевелилась, и шевеление это достигло критического значения в тот момент, когда к памятнику подкатил подъемный кран и какой-то трудолюбивый обитатель муравейника, на вид Formica formicoido (он был определенно из рода наших лесных рыжих), полез на памятник как на скалу, чтобы накинуть петлю стального каната, — накинул под гулкий рев толпы, и памятник, оторванный от основы, нелепо и жалко, чуть скосясь набок, предсмертно напрягая бронзовую шею, повис в черном воздухе… Пожалуй, старик прав. Дышалось в ту ночь легко, и светлы были тронутые розоватым рассветным дымом горизонты.
— Но все без толку, — тусклым тоном заметил человек. — Ничего не вышло.
— Да, вы правы. Не вышло ничего.
Я закурил, прислушиваясь к водовороту площади, лишившейся стержня и потому, казалось, пошедшей вразнос, превратившейся в пеструю воронку, — изъятие памятника из ее сердцевины странным образом развалило некогда живое пространство Лубянки.
Коржавин возник у выхода из подземного перехода, повертел головой, заметил меня. Мой сосед по лавке помахал ему рукой, Коржавин, слегка удивившись, ответил на приветствие и направился к нам.
— Так вы уже познакомились? — спросил он, приблизившись. — Вот и хорошо. А то я спешу. Привет, Паша, — кивнул он человеку с кепкой. — Как дела?
— Да так, — отозвался неведомый мне Паша. — Как всегда, паршиво.
Коржавин помолчал, покусывая губы.
— Я туда наведывался сейчас, — пояснил мой сосед, кивнув в сторону Большого дома. — По нашему делу.
— И что?
— Я же сказал: дела обстоят паршиво.
— Ребята, — вмешался я в разговор, — если у вас здесь конспиративная встреча, то при чем тут я?
— Ах да, — примирительно поднял руки Коржавин. — Знакомьтесь. Денисов. Майор. Московский уголовный розыск. Наша негласная полиция нравов, так сказать. Паша, — обратился он к человеку с кепкой, — это тот парень, про которого я тебе говорил. Он сосед того старика. Ну все, ребята, мне пора. Я думаю, вы найдете общий язык.
— Майор, вы в самом деле служите в полиции нравов? — удивился я, глядя вслед торопливо удалявшемуся в сторону подземного перехода Коржавину.
— Формально — нет. — Он поднялся с лавки. — Просто время от времени занимаюсь делами, которые могут быть связаны с этой стороной нашей жизни.
— Если разобраться, полиция нравов в нашем городе — это нонсенс.
— Вот как? — хмыкнул он, ничуть не удивившись.
— Ага. Бороться; с нравами бессмысленно. Они просто есть. И их не переделать. Тем более с помощью полиции…
— Ну с этим трудно спорить.
Я пригляделся к Денисову. Внешность невзрачная, обычный, замотанный делами человек лет сорока. Не знаю почему, но мне он нравился. Наверное, потому, что на невзрачном лице выделялись живые, умные глаза.
— Ну и как впечатление? — спросил он, будто догадавшись, о чем я думаю.
— Вполне, даже не ожидал, — признался я. — Впервые в жизни встречаю милиционера, который производит впечатление приличного человека.
— О да! — тихо рассмеялся Денисов. — В наблюдательности вам не откажешь.
— Слушайте, может быть, подыщем место поуютней? — предложил я, оглядываясь на массивное здание с круглым пятнышком часов во лбу. — Не могу отделаться от мысли, что кто-то из ваших коллег выглядывает из-за плотной портьеры и читает слова по губам. И приэтом у него странные какие-то глаза. Мраморные, что ли. Понимаете?
— Пожалуй, — согласился Денисов. — Но должен заметить, что сотрудники этого ведомства не мои коллеги.
Пошли, — он хлопнул себя ладонями по коленям, — я тут неподалеку припарковался.
Он приткнул свою «Ниву» поблизости от Политехнического, на самом солнцепеке. Исконный ее цвет определить не представлялось возможным, потому что раскаленный кузов автомобиля был опушен плотным слоем серой городской пыли. Я провел пальцем по дверце и саркастически хмыкнул. Денисов, от внимания которого мой жест не ускользнул, мрачно кивнул:
