Викас Сваруп - Шесть подозреваемых
Мобильник он выбрасывает за ненадобностью, а свободное время проводит за чтением «Бхагавадгиты» и прочей религиозной литературы. Кроме того, Мохан сочиняет письма в газеты, где рассуждает о таких вопросах, как коррупция и безнравственность; их не печатают, поскольку они подписаны именем «Махатма Карамчанд Ганди». Однако главное из его увлечений — кропотливый, настойчивый сбор сведений об убийстве Руби Джил. Все найденные вырезки Кумар аккуратно подклеивает в альбом.
— Почему тебя это волнует? — спрашивает Шанти.
— Она была величайшей среди моих учеников. До того как ее жизнь трагически оборвалась, эта девушка работала над докторской диссертацией, посвященной основам моего учения.
— Соседи только и судачат что про чудесное перерождение нашего сахиба, — делится Бриджлал с поваром. — Поговаривают, будто бы он тронулся, вообразил себя Махатмой Ганди. И почему биби-джи не отведет его к хорошему доктору?
— Все богачи в какой-то степени чокнутые, — высказывается повар. — Кроме того, новый муж ее больше устраивает.
— Но ведь сумасшествие — нешуточная болезнь. Сегодня он Бапу, а завтра велит называть себя императором Акбаром.[72]
— Аррэ, нам-то что за дело, как он себя величает? — отзывается Гопи. — Главное, чтобы поступал по чести. И нас не допекал.
— Да, верно. И что же мне делать?
— Ну, раз биби-джи притворяется женой Ганди, то и ты притворяйся водителем Ганди.
Наступает время Дивали, праздника огней. Дом Кумара сияет переливающимися гирляндами. Ночное небо пышет разноцветным пламенем; на нем беспрестанно взрываются ослепительные розовые и зеленые цветы. Каждые несколько секунд очередная ракета с визгом взмывает к звездам. Оглушительный треск петард напоминает грозу.
В саду собралась орава детишек; они хлопают в ладоши и визжат от восторга.
Семилетний Банти, отпрыск соседского дворника, запускает фейерверк вместе со своим другом Аджу, восьмилетним сыном сапожника. Мальчики запихали ракету в пустую бутылку из-под колы.
— Эй, Аджу, поглядим, что получится, если бутылку держать не прямо, а под наклоном? — предлагает Банти.
— Аррэ, ракета полетит не кверху, а в сторону, — пожимает плечами Аджу.
— Тогда давай попробуем попасть по воротам. Я наклоню, а ты поджигай.
— Хорошо.
Пока Банти держит стеклянную бутылку в руке, направив к воротам, Аджу чиркает спичкой и подносит ее к запалу. Фыркнув искрами, выпустив облако дыма, ракета летит вперед, но вдруг разворачивается, устремляется к дому и на глазах у перепуганных насмерть детей ныряет в окошко на втором этаже.
— Господи, Банти, что ты наделал! — Аджу закрывает род ладонью.
— Тихо! — шипит Банти. — Никому не рассказывай. Хватаем пакеты с петардами и бежим, пока не попались.
Немного погодя Шанти в сопровождении Гопи выходит в сад. У нее в руках несколько глиняных светильников на подносе и коробка со сладостями. Осторожно сняв одну дию,[73] женщина ставит ее в середину рисунка, которым заранее украсила бетонный пол беседки.
В западном углу сада оглушительно разрывается бомба-шутиха. Повар неодобрительно поглядывает на ребятишек, танцующих на лужайке от радости.
— Только посмотрите на этих недоумков, биби-джи, — ворчит он. — Они же не просто салют, они наши деньжищи на ветер пускают. Что ни «бум», то сотня рупий.
Шанти потирает глаза, которые сильно чешутся от ядовитого дыма, и негромко кашляет.
— Старовата я стала для этих петард. Уж лучше бенгальские огни.
— Не понимаю, зачем сахиб пустил этих уличных голодранцев к нам в дом да еще накупил пиротехники на пять тысяч рупий. Вот увидите, к завтрашнему утру весь сад будет загажен. А мне потом убирать.
— Аррэ, Гопи, разве у тебя нет сердца? — возражает Шанти. — Бедные малыши, может быть, ни разу в жизни не видели такого салюта. Я рада, что Мохан зазвал их сюда, к нам на праздник. Это его первый добрый поступок за тридцать лет.
— Что верно, то верно, — уступает повар. — В прошлом году в Лакхнау сахиб весь Дивали резался в карты в казино. А сегодня он сидел в храме, поклонялся богине Лакшми вместе с вами и даже впервые на моей памяти постился. Прямо не верится, что перед нами тот же самый человек.
— Лишь бы только больше ничего не менялось, — отзывается жена хозяина и подзывает детишек за сладостями: — Сюда, сюда! Кому прасада?[74]
Заметив в саду Бриджлала и Рупеша, она восклицает:
— Ну, как идут приготовления к торжеству?
— По вашему благословению, биби-джи, свадьбу назначили на воскресенье, второго декабря, — просияв, отвечает водитель. — Надеюсь, что вы и сахиб окажете нам великую честь своим присутствием.
— А как же, Бриджлал, — кивает Шанти. — Ранно для нас как родная дочь.
— Что это, биби-джи? — в испуге кричит Рупеш, указывая пальцем на окно второго этажа, откуда клубами валит черный дым.
Хозяйка поднимает глаза — и коробка со сладостями падает у нее из рук.
— Боже, кажется, в комнате Мохана пожар. А он спит внутри! Бегите, спасайте сахиба! — кричит она, устремившись к дому.
Взбежав по ступеням, Гопи, Бриджлал, Рупеш и Шанти обнаруживают, что Мохан заперся изнутри.
— Откройте, сахиб! — рычит водитель и молотит по двери кулаками.
Никакого ответа.
— Господи, он задохнулся и потерял сознание! — дрожащим голосом причитает Шанти.
— Надо бы выломать дверь, — советует Гопи.
— Разойдись… Дорогу! — командует Рупеш.
И хочет с разбега налечь на дверь, но та вдруг сама по себе отворяется, обдав его сильным жаром. Кумар на негнущихся ногах выходит из комнаты. Лицо у него багровое, одежда и руки черны от сажи.
Мужчины бросаются в комнату затушить огонь, а Шанти остается, чтобы позаботиться о своем супруге. Тот кашляет, хрипит, потом широко разевает рот и начинает глотать свежий воздух.
— Аах… Аах…
Рупеш выходит из спальни, весь в копоти.
— Потушили, сахиб, — сообщает он. — Хорошо, что горели одни занавески.
— Слава Богу, — говорит Шанти Кумару, — как же вовремя ты проснулся.
Тот часто-часто моргает.
— А что стряслось-то?
— У тебя в комнате был пожар.
— Пожар? И кто же его устроил? — подозрительно щурится Мохан.
— Это все уличная ребятня в саду, — заявляет Гопи.
— Ребятня? Откуда ей взяться в моем доме? — гневно вопрошает хозяин.
Повар с водителем озадаченно переглядываются.
***Некоторое время спустя Кумар, переодевшийся в чистый костюм, спускается в столовую.
— Есть хочу, — говорит он повару. — Где мой ужин, Гопи?
— Все готово, сахиб, точно как вы приказывали, — отзывается тот и ставит на обеденный стол пустое блюдо, а рядом кастрюлю со свежеприготовленными роти.[75]
Мохан берет кусочек — и тут же выплевывает.
— Что за дрянь? — с отвращением кривится он. — Это не фрикадельки с карри.
— Тыква с карри, приготовленная специально без лука и чеснока.
— Что за дурацкие шутки! Я терпеть не могу тыкву!
— Но вы употребляете только вегетарианскую пищу.
Всегда знал, что у тебя нет мозгов, а теперь еще и с ушами проблемы? С какой стати мне есть эту гадость?
— Значит, так, сейчас же подай мне мяса, хотя бы курятины, или беги собирать вещи.
Гопи уходит, почесывая в затылке, и возвращается вместе с Шанти.
— Так ты больше не вегетарианец? — осторожно спрашивает она.
— А когда это я успел превратиться в вегетарианца? — скалится муж.
— Две недели назад. Ты сам объявил, что отказываешься от мяса и алкоголя.
— Ха! — усмехается Мохан. — Надо быть полным психом, чтобы додуматься до такого.
— Еще немного в этом доме — и я им стану, — бормочет себе под нос Гопи, убирая с обеденного стола.
Тут Мохан пристально смотрит на Шанти, насупив брови. — Что ты там говорила насчет алкоголя? Надеюсь, никто не тронул мою коллекцию виски?
— Ты велел ее уничтожить полмесяца назад, — ровным голосом отвечает жена.
Хозяин вскакивает из-за стола, словно его ударили током, и опрометью бросается в кладовую, переделанную под винный погреб. Вернувшись, он с побелевшим лицом принимается лихорадочно обыскивать кухню — выдвигает каждый ящик, шарит на полках, даже заглядывает в печку. И наконец обессиленно падает на стул.
— Пропали, все до единой… Как ты могла? Двадцать с лишним лет, море усилий — и все псу под хвост. Ты хоть представляешь себе, сколько стоили мои запасы?
— Но это был твой…
— Ох и достали же вы меня! — шипит Кумар, и в его глазах загорается недобрый огонек. — Что же я, сам их разбил, или ты провернула все за моей спиной? Отвечай, женщина!
— Да мне-то зачем бить бутылки? Я тридцать лет их терпела, — с несчастным видом оправдывается Шанти. — Ты сам две недели назад заявил, что, мол, ни один человек, будучи в здравом уме, не станет прикасаться к алкоголю или другой отраве.
