Патриция Хайсмит - Игра на выживание
— Но это было когда я только-только с вами познакомился. До того, как понял, что Лелия вовсе не мечтает о замужестве. Тогда мне стало ясно, что лезу не в свое дело. Я просто не понимал. И мне очень жаль, что я вторгся в ваши отношения со своими советами и уговорами. Ведь это было не мое дело.
— Не твое. Но ты все-таки хотел, чтобы мы поженились, не так ли? спросил Рамон, тыча ему в грудь пальцем.
— Мне просто казалось, что вы любите друг друга и смогли бы стать хорошей парой. — Теодор разглядывал свой стакан с виски, зажатый в неподвижной, словно окаменевшей, руке. Он почувствовал, что краснеет. Это было похоже на то, как если бы Рамон вторгся в одну из его очень личных, хотя и глупых романтических фантазий. Относясь вполне благосклонно к идее их возможного брака, Теодор тем не менее в тайне рассчитывал на то, что сам он лишь "выиграет" в этом ситуации, ибо разлука с Лелией пойдет ему лишь на пользу, и она сохранит в памяти лишь самые светлые воспоминания о нем, не омраченные прозаическими проблемами, неизменно возникающими в жизни семьи. Ему казалось, что если Лелия и отдаст предпочтение Рамону, то она будет любить его не так сильно, как любила бы его, если бы он стал её мужем. И к тому же здесь в полной мере раскрывалось значение христианской заповеди о том, что "да не оскудеет рука дающего". Так что Теодор во всех смыслах привык считать себя победителем. Конечно, если бы Рамон и в самом деле женился на Лелии, он чувствовал бы себя одиноким. Он бы стал упиваться своим одиночеством, получая от этого ни с чем несравнимое удовольствие.
Часы на каминной полке пробили полночь.
— Тео, а почему ты сам ни разу не предложил ей выйти зи тебя замуж? Ведь она могла и согласиться.
— По двум причинам. Во-первых, это стало бы страшным ударом для тебя. А во-вторых, я не уверен в своем постоянстве по отношению к ней, как к своей жене. Когда я был чуть моложе, то я влюблялся едва ли не каждый месяц — в зависимости от того, над чем я тогда работал. Новая картина, новый стиль и новая пассия, как дополнение к тому и другому. Нечто похожее могло произойти, если бы я женился на Лелии. А так... так я прочто любил её одну целых три года. Думаю, так было лучше для нас обоих. — Нахмурившись, он залпом выпил виски. — Мне не хочется говорить об этом сейчас. Я устал, Рамон, да и тебе тоже надо отдохнуть.
Рамон порывисто поднялся с дивана.
— Что ж, не буду тебя задерживать. Мы все устали. Так что пора и бай-бай. — Выпрямившись во весь рост, Рамон все так же презрительно смотрел на него, и этот его взгляд раздражал Теодора и вместе с тем задевал его.
— Рамон, ты можешь сколько угодно говорить, что ты любил её сильнее и дольше, чем я, что ты стал бы ей хорошим мужем, но, Рамон, ведь я тоже её любил. — С этими словами он положил руку Рамону на плечо, ожидая, что тот вывернется, но когда Рамон и не шелохнулся, хватка Теодора стала крепче. Друг мой, поверь, мне очень жаль, что этому уже никогда не суждено исполнится.
— Чему? — нетерпеливо спросил Рамон.
Теодор убрал руку.
— Тебя проводить? Или, может быть, вызвать такси?
— Спасибо, не надо. Я лучше пройдусь пешком.
Теодор вышел во двор и открыл ему ворота. Он хотел было сказать, что Иносенса просила передать ему привет, но потом раздумал.
— Рамон, ты уж постарайся отдохнуть.
— Непременно, — насмешливо бросил Рамон на ходу, и исчез в темноте улицы.
Глава 8
Прошла неделя. За это время Саусас звонил Теодору лишь однажды, попросив его приехать в тюрьму, чтобы взглянуть на шестерых "подозреваемых", собранных им там. Ни с одним из тех, кто был предъявлен ему для опознания, Теодор знаком не был, хотя за одним из них, омерзительного вида типом лет тридцати пяти и в самом деле числилось одно жестокое изнасилование и убийство.
Теодор пытался рисовать, но получалось так плохо, что он был вынужден оставить это занятие. Виной всему была его замедленная реакция, так что теперь, три недели спустя после убийства, на душе у него было гораздо хуже, чем с самого начала. Его мучила бессонница, и очень часто он вставал по ночам, чтобы сделать новую запись в своем дневнике и перечитать то, что им было написано раньше. Он также просматривал старые записи, надеясь отыскать там имена людей, которые Лелия могла случайно упоминать в разговоре с нем, но не обнаружил ничего подобного, ибо у него не было обыкновения заносить такие подробности в свой дневник.
Как-то вечером он позвонил супругам Идальго, решив наведаться к ним в гости. Карлос снял трубку, и в ответ на предложение встретиться заявил, что у него много работы, и он будет занят весь вечер.
— А как насчет завтра? — спросил Теодор. — Может быть, встретимся у меня за обедом?
— К сожалению, Тео, на этой неделе никак не получится, — ответил Карлос. — Я сам позвоню тебе на следующей...
— Карлос, ответь мне, пожалуйста, всего на один вопрос. У тебя больше не было никаких соображений? Насчет Лелии? Ну, там, может быть, вспомнилось какое-нибудь имя, упомянутое в разговоре, может быть, она обмолвилась о каких-то своих опасениях — короче, хоть что-нибудь?
— Тео, я пребываю в таком же неведении, как и ты.
— Но ты, по крайней мере, провел весь январь в городе. Меня-то здесь не было.
— Но я не виделся с ней.
— Даже когда она делала декорации для твоей постановки "Лисистраты"?
— Там была только одна декорация. Пустяковая работа. Она всего лишь раз приехала в университет... — Карлос замолчал.
— Ясно, — со вздохом констатировал Теодор.
Они договорились созвониться на будущей неделе.
В довершение ко всему Теодору ещё пришлось понервничать и из-за странных телефонных звонков, когда он снимал трубку, а на том конце провода царило гробовое молчание. Теодор упомянул данное обстоятельство в разговоре с Саусасом, который проявил к данному явлению ненавязчивый, но довольно настойчивый интерес. Не слышал ли Теодор какого-либо шумового фона в трубке? Кто первым бросал трубку? Первым это делал Теодор, хотя, когда ему позвонили во второй раз, он дожидался ответа в течение примерно трех минут. Почему не подождал подольше? Да потому что в этом не было никакого смысла! В конце концов, не исключено, что эти телефонные звонки не имели никакого отношения к убийству. А что если это Рамон развлекался подобным образом? Рамон вел себя довольно странно в последнее время, на работу не ходил, целыми днями безвылазно торча в своей убогой квартирке, или же и того хлеще, носился по городу, нанося визиты знакомым — своим, Теодора и Лелии и убеждая их в своей невиновности. Саусас же, со своей стороны, установил наблюдение за Рамоном, и был осведомлен о каждом его шаге.
Теодор подумал и о том, что звонить ему могла Элисса Стрейтер, тем более, что и прежде она уже несколько раз проделывала подобные фокусы с телефоном, а потом перезванивала через несколько минут и как ни в чем не бывало разговаривала с ним. Но такое случалось лишь когда она напивалась до одурения. Время от времени, когда судьба их сводила на какой-нибудь вечеринке, она флиртовала с ним, говорила, что он самый привлекательный мужчина во всей Мексике, но Теодор не испытывал к ней никаких иных чувств, кроме отвращения. А так как он был резок и сдержан в разговоре с ней, когда она позвонила после смерти Лелии, чтобы выразить ему свои соболезнования, а заодно и пригласить на вечеринку, то не исключено, что теперь она мстила ему. А может быть, просто напивалась до бесчувствия и не могла произнести ни слова. Теодор как-то раз даже попробовал окликнуть её, сказав в молчащую телефонную трубку: "Элисса... Элисса, это ты?", но тут же замолчал, сознавая всю нелепость своего положения. Возможно, Саусасу это будет сложно объяснить, но Теодор был уверен на все сто процентов, что Элисса Стрейтер не убивала Лелию и не нанимала кого бы то ни было для её убийства. Она принадлежала к одной из "хороших" семей Америки, так что вежливость и обходительность настолько глубоко укоренились в её душе, что наряду с алкоголем вошли в её плоть и кровь. "О да, конечно" и "Благодарю вас" были самыми употребительными фразами из её лексикона. Однажды он стал невольными свидетелем того, как кто-то нечаянно опрокинул ей на платье бокал с вином, и слышал, как Элисса равнодушно сказала: "Ой, какая жалость!" Саусас наверняка мертвой хваткой вцепился бы в Элиссу, решив, что если та была явно или тайно влюблена в Теодора, значит и мотив налицо, и вряд ли тогда Теодору удалось бы разубедить его в этом. А потому о ней он не обмолвился ни словом. Элисса была одной из тех женщин — и отнюдь не первой в жизни Теодора — уже одно лишь повышенное внимание со стороны которых можно было расценивать, как компрометирующий факт. Теодору казалось, что любой мужчина, даже самый распоследний урод мог воспользоваться их доступностью. Видать, таковы уж были издержки их сексуальных пристрастий.
