Дарья Дезомбре - Тени старой квартиры
– Баня! Очередь! – задыхаясь, говорю я выбежавшему в одних штанах Пирогову и тете Лали, которая сталкивается с ним в коридоре – бигуди на голове.
Дядя Леша хватает ее за талию:
– Успокойтесь, Лали Звиадовна, это у нас так принято: бери шайку, бери веник, собирайся на омовенье! – фальшиво поет он на мотив пионерской речевки: «Бери ложку, бери хлеб, собирайся на обед!»
Тетя Лали наконец высвобождается, поправляет на груди халат:
– Простите, я и правда испугалась – думала, военная тревога.
– Быстрее! – напоминаю я им, потому что они, похоже, собрались играть в гляделки. И оба скрываются в своих комнатах, а из кухни выходит Леночка и улыбается мне своей странной улыбкой: вроде лыбится, а все равно – неприятно.
– Слушай, – вдруг вспоминаю я. – Ты не видела, в среду к нам в комнату не заходила чужая женщина?
Она на секунду задумывается, дергает острым носиком, будто вдыхает воздух, вспоминая. И наконец кивает.
– Не заходила, – говорит она. – Выходила. Я ее видела. Быстро надела платок и вышла.
– Она надела мамин платок? – переспрашиваю я, а Леночка кивает и смотрит на меня, не моргая. – Не могла она только выходить, – возражаю я. – Не привидение же она!
Леночка опять делает вид, что что-то припоминает, а потом кивает:
– Нет, эта – не привидение.
– Привидений не бывает, – снисходительно объясняю ей я.
– Бывает, – заявляет она, прикрывая прозрачные веки. – Я сама видела.
– Ага, конечно! Прямо в нашей квартире. – Что с ней, мелюзгой, разговаривать-то! Нарассказывают себе в садике страшилок про черную-черную руку и про дистрофика, вот и…
– У нас в квартире живет еще одна девочка, – кивает Леночка, глядя на меня очень серьезно. Так серьезно, что мне становится не по себе.
– Да? И как она выглядит? – спрашиваю я, криво усмехаясь.
– У нее две черные косички и красные ботиночки, – спокойно отвечает Леночка.
И тут мы слышим какой-то звук, вроде «Кхр…», и хором оборачиваемся. И видим, как, с ужасом глядя на Леночку и прижав руку к сердцу, на стул в коридоре валится старушка Ксения Лазаревна.
Маша
Маша легко отыскала дачу Алексея Ивановича – уже много лет, объяснил он ей еще на кладбище, он снимает государственный домик в поселке С. Часть поселка, прилегающая к железнодорожному полотну, была спланирована почти с нью-йоркской геометрией: четкие квадраты ограничены асфальтовыми дорожками. Деревянные, абсолютно одинаковые домики раскрашены в разные цвета с номерами по бокам. Улицы лучеобразно сходились к небольшим круглым прудам, покрытым сейчас тонкой ледяной слюдой. Ночью температура упала, Маша поддалась Любочкиным уговорам на дополнительную шерстяную кофту и теперь, разглядывая странный поселок, вспоминала бабку с благодарностью. Любочка и рассказала ей, что С. – известное курортное местечко, куда с начала 80-х селили блокадников и ветеранов, эдакий клуб по интересам. Попасть туда было сложно – блокадников и ветеранов оказалось много больше, чем аккуратных домиков. С перестройкой многие домики выкупили люди, к ветеранам имеющие весьма приблизительное отношение. Был ли Лоскудов «ребенком блокады» – производила в уме несложные подсчеты Маша и понимала: мог быть. В любом случае она сюда приехала за более поздними воспоминаниями – Алексей Иванович передал ей ключ от дачного домика и растолковал, где стоит шкаф, куда он сложил коробки с многочисленными Колиными фотографиями.
– Вряд ли вы найдете там что-нибудь интересное, – сказал он Маше. – Коля был безумно увлечен, щелкал все подряд: дворовую кошку, лавку в коридоре под общим телефоном, отражение в окне. Всякую белиберду, которая ему казалась ужасно важной и красивой, а нам с матерью – сплошным переводом пленки и расходных материалов.
Но Маша все равно надеялась – потому и приехала сюда, а сейчас сверила номер домика с цифрами, записанными в мобильнике. Все верно. Она на месте. Заборов в поселке не было – лишь неглубокая канава в пожухлой траве отделяла маленький клочок земли перед домом от асфальтовой дорожки. Прозрачный воздух чеканными кастаньетами вспорол сорочий стрекот. Маша повернула ключ и вошла на веранду – в доме оказалось холодно, но запахов, свойственных запертому на зиму помещению, не чувствовалось. И, оглядевшись, Маша сразу поняла – почему. Одна из тонких деревянных створок веранды была выбита, крупные осколки стекла поблескивали там и сям на полу. Похоже, косые осенние дожди лились прямо на простенький холщовый коврик – доски под ним вздыбились от влаги. Маша нахмурилась: обстановка в домике самая спартанская, ворам «ловить» тут явно нечего. «Может, бомжи или сельская молодежь забралась погреться? Надо предупредить Алексея Ивановича: нельзя оставлять дачу в таком виде на зиму», – думала Маша, открывая дверцу стоящего прямо на входе массивного шкафа. Внизу, – пояснил Алексей Иванович, – старая обувь. А начиная со второй полки – коробки с карточками и негативами. Вот и они – Маша протянула руку и взяла первую, плоскую, оклеенную чем-то вроде коричневого кожзама. Та показалась ей очень легкой, и неспроста. Она была пуста. Одну за другой Маша вынимала коробки, помеченные на боку фломастером с римскими цифрами: I, II, III, но все они были начисто лишены содержимого. Что за чертовщина? Маша растерянно опустилась на деревянную, явно «домашней», любительской сборки, табуретку. Вряд ли Алексей Иванович забыл, где хранил фотографии младшего брата. Не похож он и на сомнительного шутника, отправившего столичную штучку прогуляться по пригороду в поисках несуществующих черно-белых снимков. Да и само присутствие коробок для негативов свидетельствовало скорее о другом. Она вновь взглянула на дыру в легком каркасе летней веранды. Нет, помотала Маша головой, это уже, простите, ни на что не похоже! Паранойя. Забраться сюда, чтобы выкрасть – как там сказал Алексей Иванович? – фото кошки и отражение в окне? На всякий случай Маша толкнула дверь, ведущую с веранды в комнату. Дверь была заперта, как и предупреждал ее старик Лоскудов. Значит, туда воры не заглядывали. Она снова сложила коробки одну на другую, прикрыла дверцу шкафа и вышла на крыльцо.
Поглядела на соседний, точно такой же домик, голые сиротливые березки, на одной из которых притулился полусгнивший скворечник. Вздохнула, медленно спустилась по ступеням, неясно зачем пошла вокруг дома – с обратной стороны дачки участок оказался чуть побольше: метров за пять, создавая естественную границу с другим соседом, шевелили тонкими черными ветвями те же березы и пара легких молодых сосен. Маша сделала несколько шагов по хрупкой мертвой траве. Под одной из берез она увидела широкий пень, а перед ним – старое кострище.
«Возможно, Алексей Иванович не любит мангалов и разводит для шашлыка костер? – размышляла Маша, продвинувшись еще на пару шагов вперед. – А возможно…»
Тут Маша опустилась на корточки и нахмурилась, вглядываясь в омытый дождями пепел. Вынула руку из кармана и потянулась к темным твердым углям, чтобы вынуть обугленный клочок фигурно обрезанной плотной бумаги размером не больше сантиметра. Выложила его на бледную ладонь: по клочку диагонально шла темная полоса – отражение? Кошачья спинка? Маша встала, сжала пальцы в кулак, сунула руку обратно в теплый карман. Вздохнула. Как бы то ни было, Алексей Иванович ошибся. Что-то оказалось интересным в снятых его братом пятьдесят лет назад фото. Настолько интересным, что полстолетия спустя их следовало уничтожить.
Ксения
Ксения задумчиво спрятала телефон. Это была Маша. Маша набрала ее из пригородной электрички: «Станция Белоостров» – услышала Ксения фоном к беседе и только приготовилась задать вопрос, а что, собственно, там поделывает московская гостья, как та, перехватив инициативу, стала вдруг выспрашивать подробности ее падения на служебной лестнице консерватории. Что было странно, поскольку Ксения отлично помнила, сколь мало интересовало Машу то падение сразу после – в больнице.
– Мы же решили, что это были два разных человека? – закусила она губу в некоторой растерянности. – Разве нет?
– Мы ничего не решили. Мы высказали версию, – строгим тоном поправила ее Маша.
– А теперь ты считаешь, что на меня все-таки напали? – Ксения перешла на шепот, потому что к ней в гости зашла мама и в данный конкретный момент пила чай за «походным», как Ксюша его называла, столом в комнате, оглядываясь по сторонам и делая вид, что не прислушивается к беседе.
– Ксения, я ничего не считаю. Просто хочу еще раз проговорить с тобой всю эту историю, – Маша помолчала. – Мне показалось, еще до нападения, что ты была чем-то испугана. Но я не задала тебе вопроса ДО – боялась спутать испуг с трауром по бабушке. И ПОСЛЕ – поскольку не хотела усугублять твое состояние.
– А сейчас? – Ксюша почувствовала, как сердце опустилось в пятки. Голос у Маши вдруг стал очень официальным. Профессиональным. И от этого она почему-то испугалась.
