Розанна. Швед, который исчез. Человек на балконе. Рейс на эшафот - Май Шёвалль
– Не особенно.
– Оке был трусоват, хотя делал все, чтобы перебороть себя. Пистолет придавал ему уверенности.
Кольберг сделать попытку возразить.
– Ты сказала, что он повзрослел. Но с профессиональной точки зрения этого сказать нельзя. Хотя бы потому, что позволил выстрелить себе в спину тому, за кем следил. Поэтому я и сказал, что мне трудно в это поверить.
– Вот именно, – согласилась Оса Турелль. – И я в это решительно не верю. Тут что-то не так.
Кольберг немного подумал и сказал:
– Остаются факты. Он чем-то занимался. А чем именно, мы не знаем – ни я, ни ты. Так?
– Да.
– Может, он как-то изменился? Незадолго до того, как это произошло?
Она подняла руку и пригладила волосы.
– Да, – наконец ответила она.
– Как именно?
– Это нелегко описать.
– А эти фотографии имеют какое-то отношение к перемене, которая с ним произошла?
– Да, самое прямое. – Она взглянула на фотографии. – Об этом можно говорить только с тем, кому полностью доверяешь. Не знаю, чувствую ли я к тебе такое доверие. Но я все же попытаюсь.
У Кольберга вспотели руки, он вытер их о свои брюки. Они поменялись ролями. Теперь она была спокойна, а он нервничал.
– Я любила Оке. С самого начала. Но в сексуальном плане мы не очень подходили друг другу. У нас были разные темпераменты и запросы. – Она испытующе посмотрела на Кольберга. – Можно, однако, научиться быть счастливым. Тебе известно об этом?
– Нет.
– Мы с Оке являемся доказательством этого. Мы научились. Полагаю, ты понимаешь, что я имею в виду.
Кольберг кивнул.
– Бек не понял бы меня, – сказала она. – Я уж не говорю о Рённе или ком-либо другом. – Она пожала плечами. – В общем, мы научились. Мы подстроились друг под друга, и нам было хорошо.
Кольберг на несколько секунд перестал слушать. Вот альтернатива, о существовании которой он никогда не задумывался.
– Это было нелегко, – продолжала она. – Я должна тебе это объяснить, потому что если не сделаю этого, то не сумею объяснить, как именно переменился Оке. Но даже если я расскажу тебе массу подробностей из нашей личной жизни, неизвестно, поймешь ли ты. Но надеюсь, что поймешь. – Она закашлялась. – Я слишком много курила в последние недели.
Кольберг почувствовал в ней перемену. Он улыбнулся. Оса Турелль тоже улыбнулась, немного грустно, но все же.
– Ладно, – сказала она. – Чем раньше покончим с этим, тем лучше. Я, к сожалению, робкая. Странно, правда?
– В этом нет ничего странного. Я тоже ужасно робкий. Робость вообще связана с повышенной чувственностью.
– До знакомства с Оке я считала себя почти нимфоманкой или ненормальной, – торопливо начала Оса. – Потом мы влюбились и подстроились друг под друга. Я очень старалась. Оке тоже. И нам это удалось. Нам было хорошо, лучше, чем я могла мечтать. Я забыла, что более чувственна, чем он; вначале мы пару раз поговорили об этом, а потом уже никогда. В этом уже не было необходимости. Мы занимались любовью, когда ему хотелось, другими словами, один-два, максимум три раза в неделю. Это приносило нам удовольствие, и ничего другого мы не желали. Поэтому мы не изменяли друг другу, как ты это назвал. И тут…
– …вдруг этим летом, – продолжил Кольберг.
Она с уважением взглянула на Кольберга.
– Вот именно. Этим летом мы поехали на Мальорку. Вы тогда как раз занимались тяжелым и неприятным делом.
– Да. Убийствами в парках.
– Когда мы вернулись, эти убийства уже были раскрыты. Оке был очень раздосадован. – Она помолчала и через несколько секунд так же торопливо продолжила: – Возможно, это не производит хорошего впечатления, но многое, о чем я уже рассказала и еще расскажу, не производит хорошего впечатления. Он был раздосадован тем, что не смог принять участия в расследовании. Оке был самолюбивым, жадным до похвалы. Он всегда мечтал раскрыть что-то важное, что-то такое, чего никто не смог раскрыть. Кроме того, он был намного моложе всех вас и считал, что на службе им помыкают. Насколько я помню, он считал, что ты третировал его больше других.
– К сожалению, он был прав.
– Он недолюбливал тебя. Гораздо больше он предпочитал работать с Беком и Меландером. Но это не относится к делу. В конце июля или в начале августа, как я уже сказала, он вдруг изменился, причем эта перемена перевернула всю нашу жизнь вверх тормашками. Тогда-то он и сделал эти фотографии. Вообще, он наснимал их намного больше, отщелкал множество кассет. Я уже говорила, что наша сексуальная жизнь была счастливой и регулярной. И внезапно все это было разрушено, причем не мною, а им. Теперь мы были… были вместе…
– Занимались любовью, – подсказал Кольберг.
– Ладно, теперь в течение дня мы занимались любовью столько раз, сколько раньше за целый месяц. Иногда он даже не давал мне ходить на работу. Не буду отрицать, что для меня это стало приятной неожиданностью. Кроме того, я была поражена. Мы жили вместе уже больше четырех лет и…
– И что же? – спросил Кольберг, когда она замолчала.
– Конечно, мне это очень нравилось. Мне нравилось, что он выделывает со мной самые разнообразные штучки, будит меня ночью, не дает уснуть, не разрешает одеваться и идти на работу, что не оставляет меня в покое даже на кухне; овладевал мною под душем, в ванной, спереди и сзади, во всех мыслимых и немыслимых позах, в каждом кресле по очереди. Однако сам он при этом никак не изменился, и спустя какое-то время я поняла, что являюсь для него объектом какого-то эксперимента. Я расспрашивала его, но он лишь смеялся.
– Смеялся?
– Да. Он вообще все это время был в прекрасном настроении. Вплоть… вплоть до того дня, когда его убили.
