Искатель, 1996 №3 - Игорь Данилович Козлов
Лешку прямо распирало от желания рассказать запомнившееся из драки, похвастаться. Запомнилось, в общем-то, самое незначительное, в основном, когда били его, но так хотелось поделиться торжеством! Не получилось: отец передумал слушать.
— Иди зови девок обедать.
Лешка не замечал, что нос горит и пощипывает, что спина ноет, а руками больно пошевелить, он был счастлив, как никогда в жизни. Сумел! Сум ел-таки! Сколько лет ждал, сколько ночей подолгу ворочался в постели, мечтая об этой минуте. Нет, мечты были скромнее. В них он сначала разделывался с Гришкой, а потом уже с Ванькой, по отдельности. А ведь случайно все вышло, он и не ожидал, что так все кончится.
Вчера он и Гришка первыми закончили рядки. День был пасмурный, небо сочилось моросью — дождь не дождь, так что-то среднее: и с поля уйти нельзя, и работать. Перепаханная земля с жадностью всасывала сапоги и с болью чавкала, отпуская их; картофелины выскальзывали из рук, норовили поглубже спрятаться в липкое месиво; одежда промокла — бочку воды можно выжать.
— Пошли костер распалим, погреемся, — предложил Лешка.
Тюха убедился, что учителя в другом конце поля, возле отстающих, согласился.
— Пошли. И картошки напечем.
Огонь с трудом справлялся с сырым валежником, недовольно шипел и жутко дымил. Дым зависал под нижними ветками деревьев, ел глаза. Лешка грел красные и непослушные от холода руки над костром и время от времени сдувал с кончика носа капли, сбегающие со лба.
Вскоре к ним присоединился Гилевич, угостил стянутыми у отца папиросами. Гилевич-старший набирал их сразу пачек по сто, а Вовка умело вскрывал их и забирал из каждой по паре папирос, боясь стянуть сразу пачку, потому что отец, вернувшись из Белоруссии, пересчитывает, память у него что надо, а рука тяжелая.
— Ив этом году не успеют убрать, — сказал Вовка, садясь на перевернутое вверх дном ведро. — Поле только начали, а с той стороны дороги второе, пошире этого будет. Теперь дожди зарядят, погниет картошка.
— И черт с ней, кабаны поедят, — равнодушно произнес Лешка.
— Черт-то с ней, да неохота по грязи лазить. Скорей бы дождь настоящий пошел, а то третий день кисель этот.
Разговор потух, словно залитый моросью. Закурили еще по одной.
Докурив, Гришка разворошил жар, перевернул картофелины.
— С одной стороны готово. — Он подкинул в костер бересты, которая горела, испуская копоть и шевелясь, как живая.
— Мухомор идет, — сообщил Вовка, сидевший к полю лицом, и швырнул недокуренную папиросу в огонь.
Мухомор — Игорь Андреевич, директорский сынок, преподаватель физкультуры и военного дела — решительно шагал к троице учеников. У края леса под деревом, ожидая его, горбилась в большом брезентовом плаще, накинутом поверх пальто, Юлия Сергеевна.
— Будем сидеть, пока картошка не испечется, — приказал Лешка.
Гилевич ожидающе посмотрел на Тюхнина. Тот подкидывал выпавшие из огня ветки и молчал. Тогда Вовка, будто пересаживаясь, отодвинулся дальше от костра, но не ушел.
— Чего сидите?! Картошку кто будет собирать?? — Игорь Андреевич снял фуражку, запустил пятерню в волосы, приглаживая их. Редкие и мягкие, они не желали быть зачесанными кверху, сползали на лоб, на глаза. И сейчас непослушная прядь, придавленная фуражкой, топорщилась между бровей.
— Погреемся и пойдем, — спокойно ответил Лешка.
— Да?! А ну, быстро на поле! — На бледном носатом лице учителя зарябили красные пятна. — Я кому сказал?!
Гилевич схватил ведро и, забирая чуть вбок, чтобы не проходить мимо учительницы, торопливо засеменил на поле.
— А вам что — особое приглашение?! — Учитель раскидал ногой костер, растоптал картофелины. Они вывернули белые рассыпчатые сердцевины, вкусно запахло.
Поняв, что жратвы не будет, Тюхнин лениво поднялся, так же лениво обогнул на порядочном расстоянии Игоря Андреевича, но направился прямо на Юлию Сергеевну.
— А ну, пошел! — Учитель за шиворот приподнял Лешку, ударил коленом под зад.
— Ну, ты?! — огрызнулся Алексей. Увернувшись от следующего удара, прошипел: — Мухоморище!.. — и тихо матюкнулся.
Игорь Андреевич сделал вид, что не слышал оскорбления, увлеченно затоптался на головешках и картошке.
— Пока каждый не соберет сто двадцать ведер, никто с поля не уйдет!
Мимо учительницы Алексей прошел со склоненной головой, боясь увидеть на ее губах насмешку. Заметил лишь черные, не по ноге большие сапоги, облепленные жирной темно-коричневой грязью. Еще уловил еле слышный, дурманящий запах незнакомых духов.
Юлия Сергеевна была свидетельницей его позора, значит, кто-нибудь должен был заплатить за это. Ближе всех оказался Тюхнин. Он, отмахивая руками, чертил лыжню на перепаханном поле, выбирая рядок. Красные уши Гришки наполовину спрятались за воротник фуфайки, а воротник прятался за складкой, которая вспучивалась на сутулой спине. Лешка целил в эту складку, но Гришка, почувствовав опасность, шагнул чуть шире, и ведро ударило ниже лопаток и вскользь.
— Ты что?! — отпрянув в сторону и затравленно поглядывая, произнес Тюхнин.
Лешка ждал сопротивления, хотя бы намека на него, чтобы заехать ведром по толстой морде. Тюха понял и трусливо попятился.
— Ну, чего ты?!
— Предатель! — процедил Лешка сквозь зубы и пошел занимать рядок.
Он выковыривал негнущимися пальцами клубни из холодной и липкой жижи и думал о грозящем возмездии. Гришка — это ерунда, с ним справиться — что два пальца обмочить, но есть еще Ванька, старший из братьев Тюхниных. Он родился на год раньше Лешки и успел вымахать на голову длиннее, был рыжим и худым, с костлявым вытянутым лицом, совсем непохожим на братьев и сестер, единственный пошел в отца, а не в мать. Учился он в ПТУ в райцентре и на выходные приезжал домой. Лешка давненько не дрался с братьями, терпеливо сносил тычки от старшего и первенство младшего в классе. А теперь вот сорвался. То-то ему будет от Тюх. Тревога настолько заполнила голову, что забыл прихватить картошки домой.
Весь вечер Алексей провалялся в кровати, прикидывая, как лучше помириться с братьями, чтобы и не унижаться сильно, но и не получить по соплям, не собирался и в воскресенье выходить из дому, да мать погнала в магазин. Туда проскочил благополучно, а на обратном пути, свернув в переулок, заметил Тюхниных. Братья стояли у калитки, ждали. Увидев Порфирова, Ванька выкинул окурок и вытянул левую руку из кармана. Будет драка. Ожидание ее было тяжелее боли, но все равно шел укорачивая шаги, надеясь оттянуть драку, на чудо, которое поможет избежать ее. Попросит прощения, сигарет даст пачку — глядишь, передумают. Ну, двинет Гришка разок — нельзя же без ответа оставить удар ведром, — лишь бы Ванька не полез. В метре от братьев остановился, на всякий случай прикрыл живот авоськой с хлебом. Если разговорит их,
