Горе невинным - Кристи Агата
– Не забывай, Рэчел, детишкам предстоит вернуться в те же условия, из которых мы их вырвали. Не надо усложнять им жизнь.
– Для этих несчастных крохотулечек мне ничего не жаль, ничего! – воскликнула она с жаром.
– Да, но помни, им придется от всего этого отказаться, – упорствовал он.
Это возражение было отброшено прочь.
– А может, и не придется. Может… поживем – увидим.
Война внесла свои коррективы. Сиделки, которым надоело ухаживать за здоровыми ребятишками, когда больницы переполнены ранеными, вскоре уволились. Под конец осталась одна пожилая сиделка да Кирстен Линдстрем. Прислуга не справлялась со своими обязанностями, и Кирстен не раз в тяжелую минуту приходила на помощь. Трудилась она преданно и самозабвенно.
Рэчел тоже работала не покладая рук и была счастлива. Происходили, припоминал Лео, и довольно странные события. Как-то Рэчел с удивлением заметила, что один маленький мальчик, Мики, начал худеть, потерял аппетит. Позвали доктора. Тот не обнаружил ничего страшного, но предположил, что ребенок тоскует по дому. Эта гипотеза была с гневом отвергнута.
– Не может быть! Вы не знаете, из какого дома его забрали. Мальчика били, истязали. Это сущий ад.
– Не имеет значения, – настаивал доктор Макмастер, – не имеет значения. Меня это ничуть не удивляет. Когда-нибудь он сам вам признается.
И этот день наступил. Мики разрыдался в кроватке, он плакал и кулачками отталкивал Рэчел.
– Хочу домой. Хочу домой к мамке и Эрни.
Рэчел была расстроена, возмущена.
– Он не может хотеть к матери. Она и двух пенсов на него не потратила. Лупцевала его, напившись допьяна.
– Натуру не переспоришь, Рэчел, – мягко сказал Лео. – Она его мать, и он любит ее.
– Злая женщина не может быть матерью.
– Он ее плоть и кровь и чувствует это. Тут ничего не поделаешь.
Она возразила:
– Но теперь, без сомнения, он должен относиться ко мне как к своей матери.
Бедная Рэчел, подумал Лео, бедная Рэчел! Она накупила столько вещей… Не для себя, не для того, чтобы наслаждаться самой. Не желанных кем-то детей она одарила любовью, заботой, купила им дом. Она могла купить для них все, что угодно, и только одного не могла приобрести – их любви и расположения.
Война окончилась. Дети начали возвращаться в Лондон к своим родителям и родственникам. Но не все. Были и такие, о которых никто не вспоминал и которыми никто не интересовался. Тогда-то Рэчел и сказала:
– Знаешь, Лео, это теперь как бы наши собственные дети. Мы можем иметь свою настоящую семью. Четверо-пятеро из этих детишек могли бы остаться у нас. Мы усыновим их, всем обеспечим, они будут нашими детьми.
Ему стало немного не по себе, почему, он и сам бы не мог объяснить. Против детей он не возражал, но инстинктивно чувствовал некую опасность, таившуюся в этом предложении. Она заблуждается, считая, будто можно создать семью столь искусственным способом.
– Не думаешь ли ты, – спросил он, – что это довольно рискованно?
– Рискованно? Что значит «рискованно»? Дело стоящее.
Да, возможно, и стоящее, только не было у него в этом уверенности. Сейчас, по прошествии многих лет, когда прошлое заволакивается холодной сумеречной дымкой, он начинает понимать, что ему просто не хватало сил ей сопротивляться. И он сказал тогда, как и много раз уже говорил до этого:
– Поступай как знаешь, Рэчел.
Она возликовала, преисполнилась радостью, строила планы, советовалась с юристами и с присущей ей энергией решала множество разных проблем. Вот так и приобрела она себе семью: привезенную из Нью-Йорка девочку Мэри, самую старшую из детей; тоскующего по дому мальчика Мики, кричавшего по ночам, когда видел во сне родные трущобы и грязную взбалмошную маму; грациозную смуглую метиску Тину, мать которой была проституткой, а отец – индийским матросом; Хестер, рожденную неизвестно от кого юной ирландкой, желавшей начать новую жизнь; и Джако, похожего на обезьянку маленького мальчика, чьи ужимки всех потешали. Джако умел избежать наказания и выпросить лишнюю конфетку даже у свято почитающей порядок мисс Линдстрем, отец его отбывал срок, а мать убежала с другим проходимцем.
Вероятно, это было замечательно – позаботиться о бедных ребятишках, думал Лео, дать им свой дом, окружить любовью, помочь обрести новых родителей. Рэчел, казалось, могла бы ликовать… Только все обернулось совершенно иначе, чем она предполагала. Ведь они не были их собственными детьми, его и Рэчел. В них не бурлила целеустремленная настойчивость Рэчел, не было у них энергии и честолюбия, позволивших ее предкам занять достойное место в обществе. Не одарила их природа ни душевной добротой, свойственной его родителям, ни умом, отличавшим его предков по отцовской линии.
Дома делалось все, чтобы развить в детях нужные качества. Но оказалось, что не всего можно добиться заботливым уходом и хорошим воспитанием. Ярчайшим примером этого служил Джако, унаследовавший от своих родителей все самое плохое. Очаровательному и ловкому, сыплющему прибаутками Джако ничего не стоило обвести вокруг пальца любого человека. Его преступные наклонности проявились уже в раннем детстве. Правда, Рэчел считала, что эти небольшие пороки – ложь и мелкое воровство – легко поддаются исправлению. Но она заблуждалась.
Джако плохо учился в школе, а позднее его исключили из университета. Вот тогда-то и наступили для Лео и Рэчел тяжелые времена. Они пытались смотреть сквозь пальцы на некоторые его проступки, когда он попадал в щекотливые ситуации, стараясь своей добротой и любовью направить юношу на верный путь. Но все было напрасно. Возможно, думал Лео, они с ним слишком много нянчились. Нет, как к нему ни относись, конец был бы один. Джако добивался всего, чего хотел, а если не мог добиться желаемого законными средствами, то пользовался любыми. И вот наконец наступил тот последний день, когда перед ним замаячила угроза тюрьмы. Джако появился в доме злой, без единого пенни в кармане, снедаемый страхом оказаться в тюрьме. Он нагло потребовал большую сумму денег, а когда получил отказ, убежал, угрожая вернуться и получить-таки требуемую сумму.
И вот… Рэчел больше нет. Какими бесконечно далекими кажутся ему теперь эти долгие военные годы и жизнь в «Солнечном гнездышке» с подрастающими мальчишками и девчонками. А он сам? Сам он в своих воспоминаниях был всего лишь бесцветной тенью. И не только в воспоминаниях… Похоже, будто со смертью энергичной и жизнерадостной Рэчел его жизненные силы иссякли, и он остался вялым и измученным, тоскующим по теплу и любви.
Теперь и не вспомнить, когда он впервые почувствовал, что есть человек, способный помочь ему утолить жажду любви и тепла.
Гвенда… Превосходный деловой секретарь, всегда под рукой, добрая, покладистая. Что-то в ней напоминало ему юную Рэчел, когда он впервые ее увидел. То же тепло, тот же энтузиазм, та же душевность. Только теплота, душевность и энтузиазм Гвенды предназначались лично ему. Не предполагаемым детям, которые когда-то появятся, но ему самому. Показалось, будто он протянул руки к пылающему очагу… Замерзшие, окоченевшие от холода руки. Когда же он впервые понял, что небезразличен ей? Трудно сказать. Это произошло не вдруг. Зато он хорошо помнил тот самый день, когда осознал, что любит ее и что, пока жива Рэчел, они не могут принадлежать друг другу.
Лео вздохнул, выпрямился в кресле и выпил холодный, остывший чай.
Глава 9
И нескольких минут не прошло после ухода Калгари, а в комнате доктора Макмастера появился другой гость. На сей раз это был его хороший знакомый, которого он сердечно приветствовал:
– А, Дон, рад тебя видеть. Заходи и расскажи, что у тебя на душе. Что-то тебя беспокоит, иначе бы ты не морщил так странно лоб.
Доктор Дональд Крейг горестно улыбнулся. Это был симпатичный и серьезный молодой человек, весьма требовательно относившийся как к самому себе, так и к своей работе. Старый, удалившийся на покой врач очень любил юного коллегу, хотя и полагал, что тому не мешало бы поубавить серьезности.
