Чарующая бесполезность - Татьяна Нильсен
Эдуард Аркадьевич ещё какое-то время парил по волнам памяти. Ему почему-то совсем не хотелось возвращаться в унылую и даже страшную реальность. Он только вздрагивал ресницами, не решаясь открыть глаза, казалось, что солнечный свет ослепит его и приведёт к новой боли. Эдуард медленно вспоминал события последних дней, тот момент, когда нашёл злосчастную карту, вмиг посеревшее лицо бывшей жены Светочки и ужас на лицах своих гостей. Он поймал себя на мысли, что дико боится, до дрожи в суставах и ему стало немного стыдно за свой страх. Страх не от осознания смерти бывшей жены, а от того, что на её месте мог бы быть он. Гульбанкин услышал, что кто-то вошёл в палату и хотел было открыть глаза, но различил два голоса— мужской и женский.
— Он ещё спит под воздействием уколов. Вам лучше приехать ближе к вечеру.
— Да, да, я вижу. — Марина погладила Эдика по руке. — Что-то необходимо для его лечения? Может какие-то лекарства?
— В нашей клинике всё есть. Не беспокойтесь. У него случился сердечный приступ на фоне сильнейшего стресса, и сейчас главное для него покой, сон и уход. Мы за ним понаблюдаем, я надеюсь, что операция не понадобится.
— Хорошо, я приеду позже, но вы мне всё-таки звоните, если что-то вдруг понадобится.
Они ещё о чём-то говорили, но Гульбанкин не желал участвовать в этом разговоре, через силу улыбаться и уверять, что с ним всё в порядке. Он сделал для себя странное открытие, которое раньше бы посчитал невозможным, а сейчас Эдик апатично думал, что совсем не хочет встречаться с Мариной. Это открытие удивило и обескуражило его. Он ещё несколько минут лежал не открывая глаз и после того, как остался один. Эдуард пытался разобраться в том, что происходит в его душе и наконец сделал ещё одно безрадостное открытие— он подозревает всех, кто сидел рядом за столом в этот жуткий вечер. Сначала он медленно разлепил веки, пошевелил руками, пальцами ног, потом приподнялся на локтях, следом сбросил ноги и сел на кровати. Его охватила такая слабость, что голова снова потянулась к подушке, но Эдик справился с собой, часто и глубоко задышал, от чего на лбу выступила испарина, а руки затряслись, как у алкоголика. В светлой палате он находился один, за приоткрытым окном шумели кроны деревьев и щебетали неугомонные птицы. Вселенной оказалось безразлично жив он или мёртв, страдает или счастлив и всё что произойдёт дальше может быть интересно только ему. Как так случилось, что он пробегав за славой, деньгами, властью так и не устроил собственную жизнь, не родил ребёнка. Он комфортно обустроил собственный быт, но лишил себя житейских страстей, лишил себя ревности, не допустил в свой дом скандалы с битьём посуды, с последующим бурным и страстным примирением. Он заботился о своём «Царстве», периодически повышал зарплату доярам, работников фермы снабжал резиновыми сапогами и новыми лопатами, чтобы лучше чистили навоз, выдавал льготные кредиты передовым сотрудникам, делал дорогие подарки друзьям, а в своём прекрасном доме не завёл даже кошку! Всё это было тогда, когда он жил со Светочкой, но Эдуард не лукавил самому себе в том, что никогда жену не любил, она нужна была именно на то время, пока он, новичок, утверждался в этом городе. И это она била посуду, ревновала его к каждому столбу и устраивала сцены пока это ему жутко не надоело. Они развелись, но оставили добрые отношения, ходили друг другу в гости и интересовались всеми переменами, происходившими в их жизнях. И вот сейчас Светочки не стало. От этой мысли подкатил комок к горлу, и больно заныло сердце. В уголках глаз скопились слезинки и перестало хватать воздуха. Гульбанкин как немая рыба открывал рот, пытаясь восстановить дыхание и в этот момент в палату вошла медсестра.
— Зачем же вы поднялись? — она кинулась к нему и аккуратно уложила обратно в постель, у локтевого сгиба смазала холодной, мокрой ваткой и поставила укол. — Всё хорошо. — женщина ласково посмотрела на него, как смотрят на детей и на душевнобольных. — Сейчас будет лучше, а через несколько минут вы сможете немного поесть, но пока только лёгкий бульон.
— Спасибо. — выдавил из себя Эдуард. — он и вправду постепенно успокоился, сердце отпустило и стало легче дышать. — Какой сегодня день?
— Не волнуйтесь, вы ничего не пропустили. — открыто улыбнулась женщина. — Вас доставили сюда только вчера и жизнь ещё не успела убежать далеко. В мире всё по-прежнему. А если хотите, позже я расскажу вам вести с полей. Сегодня моё дежурство, и я смогу вырешить время для политинформации.
— Было бы здорово. — Гульбанкину стало вдруг тепло и уютно в этой безликой, белой палате. Ему понравилась та мысль, что за ним ухаживают, кормят и волнуются. Эдик безропотно съел, то что принесла улыбчивая женщина, выпил микстуру и таблетки и почувствовал себя почти здоровым. — Как я могу вас называть?
— Александра Андреевна.
— А если Саша?
— Пойдёт! — женщина засмеялась. — Только не Шура или Шурочка, это мне напоминает щётку для ботинок.
— Почему? — Гульбанкин улыбнулся.
— Мой отец был военным и каждый вечер он начищал сапоги или ботинки чёрным, вонючим кремом, и мне всегда казалось, что щётка издаёт именно такой звук: «Шура, шура, шура…»
— У меня такие ассоциации тоже имеются. Например Вовка напоминает мне обсосанную карамельку, а Инга шпиль на здании главного Адмиралтейства в морозную погоду.
Александра на секунду задумалась:
— Вы правы. Очень похоже.
В дверь постучали и тут же в палату вошёл высокий, светловолосый, подтянутый мужчина. Гульбанкин понял, что это из полиции.
Ресторан «Северная Пальмира» находился почти в противоположном конце города от того места, где произошло убийство. Рафик недоумевал, почему домработница обращалась именно в это заведение общепита до которого пилить три дня лесом, два полем. Он решил миновать пробки в центре города и направился объездными дорогами, но сократить время не получилось. Как и всегда в начале лета дорожники вскрывали старое дорожное покрытие и укладывали новое, поэтому двигаться приходилось одной полосой, по несколько минут ожидая пока закончится встречное движение. Эмоциональный Рафик матерился от нетерпения и утешался, что этот словесный поток брани никто кроме него не слышит. Он
