Колесницы судьбы - Анна и Сергей Литвиновы
16 июня 1988 г. Вызвали в МО к нашему куратору генерал-полковнику… (зачеркнуто автором). Он в категорическом тоне велел мне «не ставить палок в колеса исследованиям товарища Хвата». А также «обеспечить его эксперименты всем необходимым». Ясное дело, Х. добился приема у генерала и напел ему в уши о необыкновенных перспективах бессовестных солдат. Все мои возражения были отметены генералом в резкой форме: «Разобраться и доложить».
17 июня. Делать нечего, вызвал сегодня Хв. и обсудил с ним постановку эксперимента.
24 июня. Торговались с Х. по поводу количества и состава испытуемых и контрольной группы. Он, естественно, требовал как можно больше, я старался минимизировать количество реципиентов. Сошлись на двенадцати в опытной группе и стольких же в контрольной. Исследования будут проводиться по двойному слепому методу, то есть ни сами испытуемые, ни экспериментаторы не будут ведать, «лекарство» либо плацебо получает доброволец.
18 июля. Две группы, общим числом двадцать четыре человека, набраны среди студентов и аспирантов столичных вузов. Х. проехал по стройотрядам и пообещал по триста рублей каждому за месяц исследований в санаторных условиях. Естественно, от желающих отбоя не было. Со всех взяли подписки по форме, что они предупреждены о последствиях и никаких претензий иметь не будут.
19 июля. Эксперимент Хвата начался».
Потом, сильно позже, имелась скупая отцовская запись, датированная октябрем 1988 года:
«На ученом совете института отчитывался по поводу своего последнего исследования товарищ Хв. Несмотря на то что вертелся он ужом (и пытался подделать результаты опытов, но его благополучно разоблачили), результаты эксперимента признаны неудовлетворительными, дальнейшие работы по данной теме решено полностью прекратить. Из 12 испытуемых у одного после приема препарата Хв. развился анафилактический шок, его едва спасли. Второй на четвертый день после приема «эликсира бессовестности» попытался покончить жизнь самоубийством: оставил записку и выбрался ночью на крышу института. Хорошо, ночной дежурный обнаружил послание «в моей смерти прошу не винить», поднял тревогу и перехватил суицидника, приготовившегося к прыжку, – в итоге того переправили в Бурденко в психосоматическое отделение. (Слава богу, сейчас, после интенсивного лечения, он оправился.) Другие десять испытуемых, согласно тестам, не показали никаких изменений в своем психологическом статусе. И лишь один отчетливо, заметно переменился в ожидаемую (товарищем Х.) сторону. Что ж, слава богу, хватовское «лекарство от порядочности» оказалось пустышкой. На сем история, надеюсь, закрыта».
Однако на следующий день появилась другая запись:
«20 октября 1988 года. Хв. приходил ко мне и просил за своего подопечного – того самого, что показал приемлемую, по мнению Х., реакцию на его «эликсир бессовестности». Он стал упрашивать меня оставить его при институте – в любой должности. Над ним, уговаривал меня Х., требуется постоянное наблюдение, он еще может дать новые, восхитительные результаты. Даже Сент-Экзюпери процитировал: мы, дескать, в ответе за тех, кого приручили. Вдобавок данный товарищ – выпускник биофака и может пригодиться нам в качестве вольнонаемного сотрудника. Разумеется, я был против, о чем сказал Х. со всей прямотой римлянина: зачем мне, спрашивается, гарантированно бессовестный сотрудник? Но Х. уговаривал, упрашивал и грозился, что пойдет «падать в ноги» (его слова) генерал-полковнику… Что ж делать мне, с моим добрым сердцем и покладистым характером! Согласился – под полную ответственность Х. «За все замечания и проступки нового сотрудника равной мерой будете отвечать и вы, – сказал я. – Любой выговор или предупреждение ему будет означать точно такое же взыскание и вам». Нечего делать, Х. на мои условия согласился».
Имелась и еще пара заметок на ту же тему, но датированная сильно позже, мартом 1990 года.
«Сегодня ко мне в кабинет заявился Хв. с полуфантастическим утверждением. Дескать, И.К., тот самый единственный, что показал положительные результаты на испытании «эликсира бессовестности» и до сих пор является сотрудником нашего института, помимо прочего в результате испытаний обрел экстрасенсорные способности. Х. попросил протестировать его согласно протоколу, который мы применяем по теме 107. Я ответил утвердительно – если еще раз будет разоблачен дилетантизм и шарлатанство Х., это зачтется ему в общую копилочку лжи».
И еще, спустя неделю:
«Но оказалось, Х. не врал! И.К. и впрямь овладел экстрасенсорными способностями! Это неопровержимо показали тесты! И вот теперь остается думать: то ли это органически присущие И.К. качества, то ли действительно хватовский эликсир оказывает подобное действие? И бессовестность в самом деле коррелируется с паранормальными возможностями человека?»
«О, – подумалось Варе полушутя, – надо этот пассаж Данилову показать. Хотя более порядочного человека, чем он, вряд ли сыщешь».
Больше, к ее глубокому сожалению, про историю с «элексиром бессовестности», изобретенном товарищем Хватом, и его связь с экстрасенсорными способностями в записках отца ничего не говорилось.
На этом журнал заканчивался.
«Боже мой, – думала Варя, – какими интересными вещами мой папочка занимался! И телепатия, и оживление мертвых, и «черный пиар», и «лекарство от совести»! С моральной точки зрения далеко не все безупречно – но это ж советское время! Ради достижения военного превосходство на многие категории добра и зла закрывали глаза. И как жаль, что все отцовские усилия разрушили в девяностые годы. Неужели нельзя было вырулить с его исследованиями на полезные, мирные рельсы?
И я много интересного, конечно, о любимом папочке узнала – но продвинулась ли хоть на йоту к пониманию причин его смерти? С одной стороны, нет. А с другой – уверилась (непонятно почему), что гибель родителей связана с их службой».
Когда вечером вернулся после приема своих пациентов Данилов, Варя решила с ним посоветоваться.
Не сразу, конечно, бросилась к нему с вопросами, едва появился на пороге. Для начала накормила его, соорудила пасту маринара, сиречь макароны с морепродуктами – креветками, мидиями, осьминожками. Вина доставать не стала: ей требовался быстрый и острый ум Алеши, а не растекшийся-расслабленный.
Рассказала партнеру, что вычитала из отцовской тетради. Высказала свое мнение: смерть родителей связаны с их службой. Спросила, что Данилов думает. Он пожал плечами.
– Девяносто третий год и впрямь бандитский был. Взял кто-то денег в долг, а отдавать нечем – давай заимодавца убьем. Да за один косой взгляд тогда жизни лишали! За пачку сигарет… Или какие-нибудь бандюки на «бэхе» или «девятке» твоим родителям по дороге встретились. Не понравилось им, что отцовская черная «Волга» обогнала – ты ведь рассказывала: папа твой водил быстро, активно. Вот и обиделись, догнали, подставили, столкнули с дороги, а сами умчались… Да могла произойти роковая случайность: камень на дороге или яма в асфальте, которую потом доблестно пропустили места происшествия…
– Значит, думаешь, концов мы не найдем?
– Раз уж ты, Варвара Игоревна, в дело столь глубоко погружаешься, давай помогу тебе. Ведь ты тогда рядом со своими родителями была. Многое невольно слышала, видела – только забыла. Сколько тебе годков тогда, в девяносто третьем, исполнилось? Три?
– Ах ты льстец! Все тринадцать.
– Тем более.
– Но я ровным счетом ничего не помню! У меня все дни вокруг их смерти, что до, что после, – одна сплошная черная дыра. Будто ластиком из головы стерли. Наверное, амнезия из-за стресса по поводу
