Дом огней - Донато Карризи
– Это ты взяла коралловые бусы, помаду и теннисную туфлю Майи?
Эва ответила не сразу. Психолог пристально смотрел на нее, держа ручку наготове.
– Да.
Гипнотизер чуть было не вздохнул с облегчением: фарс, не только свидетелем, но и жертвой которого он стал, начинал трещать по швам. Но простого подтверждения было недостаточно.
– Зачем ты это сделала?
– Он сказал, чтобы я их стащила.
Такой ответ убил в Джербере зародившуюся было надежду. Похоже, в Эве действительно развилась вторая личность. Иначе она бы не проявилась под гипнозом. У психолога вновь укрепилось подозрение, что у девочки какая-то форма шизофрении. Но пока доктор решил эти ее слова проигнорировать.
– Откуда у тебя синяки на ногах и на руках?
Снова пауза.
– Он злится, когда я не хочу делать то, чего он просит.
Нанесение вреда себе – худшее из того, что творилось с Эвой: вторая личность уже стала доминирующей.
– Кто – он? – снова спросил психолог, ведь в их первую встречу этот вопрос остался без ответа.
На этот раз девочка как будто его и не слышала.
– Он говорит, что я – его единственная подруга.
– Чего он от тебя хочет? – подыграл Джербер, надеясь понять, что заставило Эву вызвать личность мальчика, который причиняет ей боль.
– Он ничего от меня не хочет, – ответила та. – Просто хочет, чтобы ему кто-нибудь поверил.
Если ты нам не веришь, он не будет с тобой говорить.
Именно это сказала Эва в прошлый раз.
– Поверил во что? – Психолог хотел посмотреть, как далеко зайдет пациентка.
На лице девочки появилась легкая гримаска. Эва склонила голову набок, будто вслушиваясь в чьи-то слова.
– Никто не знает, что он здесь, – сказала она наконец. – И он был один так долго, та-а-ак долго.
И снова Джербер заметил, что интервалы между фразами таинственного друга и словами, произносимыми Эвой, выдержаны идеально, будто она на самом деле слушает и передает его ответы. Гипнотизер решился.
– Я хотел бы спросить у него кое-что, но ты должна все передать слово в слово.
– Он говорит: хорошо, – сказала девочка. – О чем ты хочешь спросить?
– Пусть расскажет свою историю.
10
Я помню ветер. Ветер, вот что я помню. И солнце.
Помню, как ветер дует в открытое окошко. Воздух горячий, и мне это нравится. Как меня зовут, не помню, хватит об этом спрашивать.
Я уже не знаю как.
Все остальное тоже потихоньку уходит, нужно поторопиться и рассказать эту историю, пока она не исчезнет целиком. Не знаю, важные ли вещи я припоминаю. Иногда это просто вещи. Они маленькие, и я их ловлю на лету, пока они не унесутся прочь, как мошкара. Но я все равно расскажу о них.
Так вот… Ветер, который дует в открытое окошко, пахнет морем. А еще соснами, душицей, скошенной травой, бензином, кремом от солнца, пончиками, жареной рыбой. Вот бы высунуть голову наружу, как это делают собаки, но я знаю, что так нельзя, это опасно. И потом, мне немного не по себе. Я в шортах, и кожа прилипает к сиденью, тогда я подкладываю руки под вспотевшие ляжки, а ноги болтаются. Я в первый раз еду на переднем сиденье. Это неправильно, мне не хватает роста. Но может быть, я уже большой.
Ветер растрепал мне волосы. Они слишком отросли. Мама каждый день твердила, что нужно отправиться в парикмахерскую, прежде чем ехать на море, а потом стало поздно, и придется ходить так до сентября. Мама говорит, что могла бы и сама меня подстричь, но я ей не доверяю. Однажды она подстригла моего брата, он старше меня. Было похоже, как будто кто-то положил ему на голову дохлую кошку.
Машина синяя.
Так себе машина. Похожа на мусоросборник. Во-первых, жутко дымит. Приборная доска вся трясется, дребезжит так, что радио не слышно. Сейчас передают песню, которую часто ставят на пляже. Она веселая, под нее все танцуют.
…Ты как утро зо-о-олотое, ты как море го-о-олубое…
Папа часто поет ее маме, но всех слов не помнит, поэтому вставляет ля-ля-ля. От мамы пахнет марсельским мылом. От папы – кремом после бритья. От старшего брата воняет. От синьора, который ведет синюю машину, тоже плохо пахнет. Знаю, что так говорить нельзя, это невежливо. Но мне не нравятся его зубы. Такие желтые. И, я же говорю, от него воняет, табаком. Он курит сигарету за сигаретой. И не моется. На нем серая майка, вся в масляных пятнах. Широченная, а сам он – кожа да кости. Руки в волдырях. Наверное, комары искусали или слепни. То и дело он чешет голову. Ногти у него грязные.
Где, интересно, щенок, которого он хочет мне подарить.
Я думал, что где-то близко, можно пешком дойти. Поэтому согласился. Но когда он открыл дверцу машины, я просто не знал, что делать. Но наверное, нужно сказать, чтобы он отвез меня обратно, ведь друзья ждут меня, мы должны закончить игру.
Но потом представляю, как они удивятся, когда я вернусь со щенком. Уверен, папа разрешит его оставить. Он еще зимой обещал мне собаку. Но он все время занят на работе, и мы так и не съездили в питомник.
Мы подъезжаем к воротам, над ними – заржавевшая надпись. К-е-м-п-и-н-г. «Е» почти отвалилась, а «Г» висит вверх тормашками. Я не знаю, что такое «кемпинг». Синьор вылезает из синей машины, открывает ворота. Мы въезжаем внутрь на машине, он снова вылезает, чтобы закрыть ворота, потом опять садится за руль. Мы едем по дорожке, заросшей сорняками, они выше меня и царапают по стеклу.
– Где мы? – спрашиваю я: это не похоже на питомник.
Он не отвечает.
– Мы уже приехали?
– Сиди тихонько, ладно? – бурчит он, объезжая колдобины.
Мы паркуемся среди трейлеров без колес: они стоят на бетонных блоках. Из одного выходит синьора, у нее желтые волосы шипами, скрепленные заколкой с красным пластмассовым цветком. Она тоже очень худая, на ней длинная белая майка, довольно грязная. Под майкой только розовые трусы. Босая, на спине и на шее сплошные татуировки. Она что-то говорит и курит сигарету.
– Это еще что за сопляк?
Синьора с татуировками говорит обо мне, хотя на меня не смотрит и очень сердится на синьора с волдырями от комариных укусов на руках.
– Уймись, – говорит тот, выходя из синей машины. А я остаюсь на месте и наблюдаю за ними в зеркало заднего вида.
– Что это – одна из твоих гениальных идей? – нападает женщина, показывает на меня пальцем и, будто дракон, извергает
