Вирус - Даниель Оберг
А еще он бы с радостью согласился терпеть по нужде хоть всю оставшуюся жизнь, если бы это помогло вернуть его семью.
Едва он успевает застегнуть джинсы, как краем глаза улавливает в кустах у забора какое-то движение.
Собака. Бежит, что-то вынюхивая и помахивая хвостом. Пес явно бойцовой породы, но сейчас, кажется, настроен миролюбиво. Дано цепенеет, по позвоночнику пробегает холодок страха. Однажды в детстве за ним погналась одичавшая немецкая овчарка, и он бы ни за что не хотел повторения той истории. Одно дело, когда собака на поводке, но сейчас эта псина явно разгуливает одна, без хозяина.
Пес останавливается, поднимает голову и нюхает воздух. Неужели он учуял мальчишку? Очень может быть, но, вероятнее всего, его привлек запах еды из рюкзака Дано.
Дано понимает, что надо скорее мчаться обратно, он совсем не хочет потерять то последнее, что осталось у него из снеди, но не в силах сдвинуться с места. Он словно окаменел и может только стоять и смотреть.
Пес останавливается на краю детской площадки и несколько раз тявкает. Но не злобно или от предвкушения, а словно спрашивает: что ты будешь делать, маленький мальчик? Увидев, что Дано не двигается с места, пес не спеша, словно прогуливаясь, подходит к приоткрытому рюкзаку. Сперва обнюхивает его, потом толкает рюкзак носом и, повалив свою добычу на песок, рвет лапой пакет с едой.
Несколько минут спустя на земле остаются лишь клочки порванного полиэтилена и фрагменты упаковки от йогурта.
Пес неуклюжей походкой приближается к обмирающему от ужаса Дано, тыкается носом в его кроссовки, обнюхивает ноги и, лизнув бледную руку, судорожно вцепившуюся в прут ограды, фыркает и задирает вверх голову. Ноздри пса трепещут, и мгновение спустя до Дано доходит, что произошло: теплая струя мочи медленно стекает вниз по его ноге. Он описался от страха.
Через минуту, которая кажется Дано вечностью, пес, тяжело переваливаясь, исчезает в зарослях парка, оставив мальчишку наедине с его страхом. Дано медленно опускается на землю и ложится на песок.
У него больше нет еды. Только описанные трусы и кроссовки.
И все из-за какой-то вшивой псины, которая только и делала, что махала хвостом. Какое унижение!
Внутри что-то ломается, и сдерживаемые до этого горе, ужас и чувство одиночества прорываются наружу. Дано обхватывает руками колени и снова сворачивается калачиком. Хочется заплакать. Или лучше умереть. Но едва руки сжимают колени, как он вспоминает про мокрые трусы, и отчаяние тут же сменяется злостью. Что он делает? Он что, и впрямь собрался лежать здесь и ждать, пока к нему придет смерть? Его эми была бы в ярости, если бы узнала, что у нее такой бесхребетный сын. Дано неохотно поднимается. Он не хочет расстраивать свою маму.
Шансов на успех почти нет, но он должен постараться найти дядю Ахмеда, если только тот еще жив. А если нет, то что тогда? Что ему делать в этом случае?
«Ладно, сначала я должен найти Ахмеда, а потом у меня будет время подумать, что делать дальше», – громко произносит Дано, только чтобы услышать звук человеческого голоса. Обычного голоса, а не отчаянные крики, которых он в избытке наслушался в последнее время.
Дано поднимается из растекшейся под его ногами лужицы мочи. Прошлой ночью, прежде чем уснуть, он еще раз проверил адрес Ахмеда. Дядя с кем-то на пару снимал квартиру в стокгольмском районе Хусбю, более чем в десяти километрах севернее от Центрального вокзала. Но работал не так далеко от того места, где находился сейчас Дано. Его дядя был уборщиком в бизнес-центре «Фатбурен», который, судя по карте, располагался всего в километре отсюда. Если бы не туннель, по которому ему так не хотелось идти вчера ночью, Дано бы пришлось плутать куда дольше.
Не то чтобы он в самом деле надеялся найти Ахмеда на его рабочем месте. Дано помнил, что дядя всегда был очень ответственным, когда дело доходило до работы, но есть же разница между ответственностью и тупостью. Лишь идиот отправится на работу в такой день, как этот. Если только вообще останется жив.
Но Дано должен проверить, это самое меньшее, что он может сделать. Он покинул станцию, так и не узнав, что случилось с отцом и Лине. У него больше не осталось еды. Поэтому выход один.
С минуту Дано сидит и прислушивается. Но слышно только пение птиц да шорох ветра в листве. Жутко вот так сидеть в самом центре молчащего города, но Дано не думает об этом. Совсем другие мысли терзают его сейчас.
Он собирает свои пожитки, пинает то, что осталось от его запасов еды, вымещая злость и безысходность на жалком клочке картона, и взваливает на себя рюкзак. Натертые лямками плечи отзываются болью. Если он хочет пройти сегодня больше, то ему нужно что-то придумать. Возможно, придется избавиться от каких-то вещей.
Дано покидает парк и пересекает проезжую часть. На обочине стоят брошенные в спешке машины, но сама дорога свободна. Он проходит мимо бакалейной лавки и сворачивает на дорожку, которая, по-видимому, предназначена только для пешеходов и велосипедистов. Если он правильно помнит, то на следующем перекрестке ему следует повернуть направо и следом налево, на улицу Магнуса-как-то-там, по которой он затем должен идти до конца, и там будет место работы его дяди.
«Пожалуйста, Ахмед, – мысленно заклинает Дано своего дядю, – будь таким же жутко ответственным, каким ты был в детстве». Он вспоминает, как дядя просто с ума сводил его отца своей болезненной пунктуальностью – он никогда не приходил раньше или позже, а всегда ровно в назначенный час. Пожалуйста, ну пожалуйста, дядя, будь сегодня таким же точным и приди…
Он резко останавливается. Прямо за перекрестком стоит патрульная полицейская машина, припаркованная у выхода на пригородную станцию – Дано узнает тот же символ «J», который висел над платформой, где он оставил маму и Билала. Его пульс внезапно учащается. Он знает, что здешняя полиция совсем не та, что в Сирии, где его мать без всякого повода таскали на допросы, но сейчас это не имеет значения. Инстинкт подсказывает ему бежать.
Тут он замечает, что машина, кажется, брошенная. Правая передняя дверца приоткрыта, сам автомобиль стоит передними колесами на тротуаре, задними – на проезжей части. На месте водителя никого нет.
Дано переходит через дорогу и осторожно подходит к патрульной машине. На тротуаре перед ресторанчиком, у самого выхода на станцию, лежит чье-то тело, но это не полицейский. Во всяком случае, на нем нет униформы. Это женщина средних лет. Одета в красную джинсовую куртку, рядом – открытая сумочка, словно она в нее лазила, когда ее внезапно настигла болезнь. Как и у
