Джеймс Шиан - Приговор
— Спасибо, святой отец, — ответила она. — Я непременно переговорю об этом с Майклом и мужем. Священник улыбнулся, но, как и яснее, чем Джонни, почувствовал, что она не заинтересовалась его предложением.
А Джонни не терпелось рассказать об этом разговоре Мики. Он нашел приятеля в туалете на втором этаже, которым никто не пользовался.
— Нельзя, чтобы тебя застукали, пока ты блюешь, — заявил Мики в первый день их работы, когда они искали место, где бы Джонни мог спокойно вывернуть нутро наизнанку.
Мики наклонился над унитазом, но его потуги ничем не увенчались. Он давился, но ничего не выходило.
— Случилось нечто ужасное, — начал Джонни. Но Мики не был расположен к шарадам. Его одолевала головная боль, и он из последних сил цеплялся за жизнь.
— Что такое?
— Отец Берк только что сказал твоей матери, будто из тебя может получиться хороший священник. Попросил переговорить с тобой, и она ответила, что так и поступит. И с твоим отцом тоже. — Несмотря на муки, Мики прыснул, хотя от унитаза не оторвался. Его рассмешило не то, что сказал товарищ, а как он это сказал. Словно родители могли запаковать его в сумку и отдать приходскому пастырю.
— Что тут смешного? — удивился Джонни, немного разозлившись, что новость расстроила Мики меньше, чем его самого.
— Мать просто была вежливой. Она не станет говорить ни со мной, ни с отцом. Не бери в голову.
Джонни немного обескуражила реакция приятеля, но он продолжал:
— Он назвал тебя «мэр Лексингтон-авеню».
— Кто?
— Отец Берк. Сказал, что ты знаешь людей больше, чем он, хотя кафедра проповедника у него.
— Мне понравилось, — улыбнулся Мики. — Хорошее прозвище для, тебя.
— Почему для меня? Он не обо мне говорил, а о тебе.
— Какая разница, что говорил он? Мэр Лексингтон-авеню — ты. Ты знаешь людей не меньше меня. Кроме того, мэр должен быть умным и уметь устраивать дела. Точно твой портрет. На тебя смотрят и понимают, что в тебе есть нечто такое, чего нет в других.
— Ты серьезно? — переспросил Джонни.
— Угу. Поэтому прозвище «мэр Лексингтон-авеню» тебе очень подходит. Готов предсказать: наступит день, и ты совершишь нечто великое — из разряда того, что делают мэры. Не знаю, что именно будет, но это будет касаться нас двоих. А когда все кончится — потому что ты завершишь то, что начал, — вспомни этот день и то, что я сказал.
— Перестань, Мики, ты меня пугаешь своей колдовской дребеденью. Давай лучше забудем, что сказал отец Берк.
— Нет, обещай, что запомнишь.
— Да ну его…
— Пообещай.
— Хорошо, обещаю.
— Вот так-то лучше. А отец Берк, если бы знал другую половину известных нам людей, придумал бы другое прозвище для нас обоих.
«Другая половина» были такими людьми, с которыми священник не имел шанса пообщаться. Джонни и Мики знакомились с ними у Джимми-башмачника и на улицах между двумя и шестью утра, когда родители думали, что ребята спят.
Джимми чинил обувь, Башмачником его нарекли за любовь к своему ремеслу. Прозвища давали всем и каждому. Но по субботам он играл еще одну роль, хотя в этом деле мало прославился. Джимми Донателло любил играть не меньше чем дышать. И хотя трудился в поте лица и был отличным мастером, старался, чтобы работа не мешала азартной игре, особенно по субботам.
Передняя часть мастерской, хотя здесь стояла необходимая для починки обуви громоздкая шумная машина, была сравнительно невелика. Мики хозяйничал в будке чистильщика. Она была приподнята над полом и имела два «золотых стремени», куда клиенты ставили ноги, пока им полировали ботинки. Мики, прежде чем начать работать, всегда сам устанавливал их ступни.
— Хуже всего, — учил он своего протеже Джонни, — если нога соскочит со «стремени». Поэтому следи за тем, чтобы каблуки попали куда следует.
Игра шла в задней комнате, которая была больше передней. Она начиналась в восемь утра, когда открывалась мастерская. Первым появлялся Арти. Он был сродни часовому механизму. Приходил до ребят, а иногда даже раньше хозяина Джимми. Поскольку Джонни был здесь пятым колесом в повозке, утром в субботу его посылали в конец квартала, в ресторан Пита за кофе и сигаретами. Ему нравились эти утренние часы по выходным: город только-только просыпался, и улицы еще пустовали — лишь хозяева лавок готовились к предстоящему дню и трудились Как муравьи. Во всем этом чувствовалось нечто очень чистое, ясное и безмятежное. Как только Джон ни переступал порог, Пит принимался готовить контейнеры с кофе. Говорить ничего не требовалось. Заказы повторялись каждую субботу: для Джимми с молоком и одним кусочком сахара, для Арти черный без сахара, для ребят обычный (с молоком и двумя кусочкам сахара).
К тому времени, когда Джонни возвращался в мастерскую, начинался первый круг игры в «двадцать одно». На входных дверях висел небольшой колокольчик, и хозяин слышал, когда приходил клиент. Требовало большой сноровки бросить игру, выйти к посетителю, а затем возвратиться и продолжать как ни в чем не бывало. Но по субботам Джимми пользовался дополнительной роскошью — помощью Мики, который вот уже несколько лет работал в мастерской. Парень не только умел справляться с механизмами, знал, как починить обувь, он был еще и знаком с клиентами. Джимми гордился тем, что мог отыскать ботинки, не глядя на квитанцию. Мики присматривался к нему и перенял это. По субботам он практически заправлял мастерской. И пока старший из приятелей занимался клиентами, Джонни чистил обувь. Ребята жили ради этих суббот.
В десять появлялись Вито с Кармин, начиналась игра в крэпс.[15] К тому времени задняя комната наполнялась людьми, и там собиралось не меньше десяти человек. Дым висел такой, что не разглядеть себя, и царил полумрак: лампы горели только по углам, где шла игра, — ни дать ни взять притон. Все говорили разом, и деньги переходили из рук в руки со словами: «На этот раз двадцаточка моя» или «Ваши не пляшут!» В редких случаях ребятам разрешалось заходить в заднюю комнату, обоих очаровывала открывающаяся там картина.
Их любимцем был Вито. Вито считался крутым. Одевался всегда безукоризненно и, прежде чем приступить к игре, каждый раз задерживался в мастерской, чтобы отполировать обувь. Он не просто давал хорошие чаевые, хотя и это кое-чего стоило. Он еще обращал внимание на ребят, проводил с ними несколько минут, интересовался их жизнью. В то время как для других они были просто пацанами. Но все изменилось после того, как Мики вдруг сказал, что Джонни — «мэр Лексингтон-авеню». Теперь каждый хотел, чтобы его ботинки почистил лично «его честь». Джонни поначалу расстраивался: ему казалось, что он занимается обманом — ведь этим прозвищем священник наградил не его, а Мики. Но неприятные ощущения отступили, как только карманы стали разбухать от денег.
— Ребята, а вы хоть пробовали своих одноклассниц? — спрашивал Вито.
— А как же, — солидно кивал Мики. — На этой неделе трех. — Иногда он менял количество, но это не имело значения — Вито понимал, что мальчишка лжет.
— Слушайте старика Вито, — продолжал их любимец. Ему было лет тридцать пять. — Обращайтесь с ними хорошо. Обращайтесь с уважением, и девушки ответят вам всей душой. И еще: прилично одевайтесь. Девочки не любят гулять с ханыгами. — Вито смеялся, ребята смеялись вместе с ним, а затем он скрывался в Задней комнате. Вито был настоящим денди — носил шелковые рубашки и брюки из акульей кожи, но Мики и Джонни знали: с ним шутки плохи.
В час или около того приходил Фрэнк. Всегда с кем-нибудь, не переступал порога мастерской, пока Джимми не приглашал его внутрь. К часу деньги у игроков начинали иссякать, и он был тут как тут, чтобы пополнить запасы.
Фрэнк был ростовщиком, и его появление вызывало волнение. Пока Джимми провожал его в мастерскую, некоторые по-быстрому сматывались, горбились, надвигали шляпы на лоб и исчезали за порогом. Они не признавали Фрэнка, а он, в свою очередь, не признавал их.
— Фрэнк — джентльмен, — как-то сказал мальчуганам Джимми, когда все остальные разошлись. — Он не занимается выколачиванием денег в моей мастерской.
Те, кто каждую неделю сбегал при его появлении, явно не знали об этом соглашении.
Игра была лишь частью интересного взрослого мира, связанного с обувной мастерской. Племянник Джимми работал в ветеринарной клинике доктора Фини, которая находилась прямо за углом. Док регулярно заходил почистить ботинки, но только вечерами по будням и никогда по выходным. Он садился постоянно на один и тот же стул, ставил в золотые стремена вычищенные накануне штиблеты и принимался философствовать о жизни. Его характеризовали две вещи: он всегда был пьян, хотя это не бросалось в глаза, и втягивал в разговор всех присутствующих.
— Ребята, какого рожна вы курите? — поинтересовался он как-то у Мики, держа сигарету в пожелтевших пальцах. У дока была привычка до бесконечности не стряхивать пепел. Он сам не сбивал его с кончика и не позволял падать.
