Сергей Рокотов - Нечто под маской
- Пришли, как часы, Валентин Константинович, - улыбалась гостю Бермудская. - Проходите, побеседуем под хороший коньячок. Есть итальянское вино, сыр, фрукты...
Нарышкин поначалу растерялся от роскоши генеральской виллы, но довольно быстро пришел в себя. Бермудская поняла, что этот человек знает цену и себе и своим романам. А какой мужчина, какой красавец... Нет, так просто ему отсюда не уйти... Это дело чести и принципа...
- Вы очень талантливы, Валентин, - сразу отбросила она его длинное отчество. - Но в таком виде ваши романы не могут быть напечатаны, слишком уж круто замешано. Вас не поймут наши старые ретрограды, столпы соцреализма. Мы-то с вами люди одного поколения, я полагаю, что вы года на три-четыре младше меня, это ерунда. Просто я очень рано начала... Мы-то поймем друг друга. Я шестидесятница, а вы ... вы человек завтрашнего дня. Я покажу вам все, что надо исправить и изменить в романах. И обязательно помогу вам практически. Тут надо действовать по-умному...
"Ни одно издательство не примет эти романы, как они ни хороши", сразу же поняла Бермудская, только начав читать. Однако, дочитала все до конца - просто уж было очень интересно узнать, как все закончится. "Крутая антисоветчина, плюс бульварщина, много не то, что эротики, но откровенного секса. Классно пишет, бродяга! Читать интересно, но напечатать у нас... наивный человек... Про свежий ветер перемен надо писать, чтобы печататься, а не для того, чтобы было интересно читать." Но познакомиться с автором хотелось до ужаса. Не мог быть автор таких романов неинтересным мужчиной, он должен был пополнить её многочисленную коллекцию. Многие начинающие поэты прошли через постель пышущей здоровьем Ольги Александровны. Между прочим, они тоже получали удовольствие, не только она. А потом их стихи появлялись в престижных изданиях... Так что, они сочетали приятное с полезным...
У Нарышкина же напечататься не было ни малейших шансов, даже при такой мощной поддержке, как Бермудская. Да она и не взялась бы за это. Просто пройти мимо такого человека Ольга не могла. Десятитысячный Союз писателей жужжал, как гигантский улей, жизнь била ключом - пленумы, съезды, конференции, встречи с читателями, премии, обсуждения, презентации, Дома творчества, загранкомандировки, великие, выдающиеся, одаренные, подающие надежды - всего этого было в избытке. А вот почитать на ночь было нечего. Рука поневоле тянулась не к кирпичеобразному роману на производственную тему и не к абстрактным непонятным стихам, а к старым друзьям Дюма, Бальзаку, Гюго, Конан Дойлю, Дрюону. Или к Пушкину, Лермонтову. Их хотелось просто читать, а не анализировать, писать на них скучные рецензии, членить и группировать. Политическую антисоветчину Ольга тоже не любила - она о преступлениях власти знала не понаслышке, сама творческий путь начала с политического доноса. И со всесильным министром в постели барахталась, и вождя рядом с собой видела, а уж про подвиги своего мужа знала гораздо больше, чем тот об этом полагал - вот о чем бы написать, жаль нельзя, и будет нельзя... В этом никто не сомневался в шестьдесят восьмом году... А романы этого Нарышкина можно было просто читать. Для собственного удовольствия. И познакомится с таким человеком было интересно... А уж когда она его увидела... Таких чувств ей не доводилось испытывать никогда...
... Они пили коньяк, ели сыр и фрукты. Бермудская придвинула свое кресло поближе к Нарышкину, сладострастно дышала ему прямо в лицо. Глубокий разрез на юбке открылся до неприличия, Нарышкин отвернулся, чтобы не видеть цвета её подвязок. А Бермудская уже терлась ногой в капроне о ногу Нарышкина...
Валентину стало не по себе. Дома была любимая молодая жена на седьмом месяце беременности, были покой и уют, было счастье. Он был далек от грязи писательского мира и не слышал о том, о чем знали практически все... Иначе он не пришел бы сюда, на эту роскошную виллу...
- Ольга Александровна..., - укоризненно поглядел на неё Нарышкин и отодвинулся от нее.
- Дурачок, мы же здесь одни, никого нет все будет отлично, никто ничего не узнает... Иди сюда... Давай потанцуем...
Она встала и включила тихую музыку. Нарышкин, боясь обострять раньше времени обстановку, пошел танцевать с ней, но Ольга, немного потоптавшись на месте, просто сжала его в своих объятиях и стала целовать взасос. Тут уж он довольно резко отстранил её от себя.
- Не надо, Ольга Александровна. Не надо. Мне пора идти! - сурово глядя на нее, произнес Нарышкин.
Это не понравилось Ольге. Она села в кресло, налила себе коньяка и залпом выпила.
- Будите в женщине зверя, Валентин. Это не так уж безопасно, - широко улыбнулась она. Но глаза были очень злые.
- Что поделаешь? - улыбнулся и Нарышкин. - Я люблю другую женщину и стараюсь ей не изменять...
- И правильно! - крикнула Ольга. - Вы очень достойный человек... Простите меня, но вы мне настолько понравились, что я потеряла голову. Все! Поговорим о деле. Я больше не буду, - она кокетливо улыбнулась романисту, и глаза её подобрели. А произошло это от того, что внезапно интереснейшая мысль пришла к ней в голову. Витенька Удищев недавно был в Москве и привез ей свежую порцию снадобья, так пока ни на ком и не испробованного.
"А что если его прямо сейчас и испытать?" - пришло ей в голову. "Исключительно пикантный момент..."
Она принесла рукопись и стала показывать Нарышкину, что ему, якобы, надо переделать. Он немного оттаял, стал спорить с ней, она то соглашалась, то нет, придавая своему лицу серьезное выражение. Играла настолько удачно, что он поверил. Потом он вышел в туалет. И она сыпанула ему в рюмку Витенькиного порошочка...
- Выпьем за ваши успехи! - провозгласила Ольга, поднимая свою рюмку. - Я верю в вас!
Перемены в поведении Нарышкина были разительные. Порошочек и впрямь оказался волшебным. Буквально через минут пятнадцать гость жутко повеселел, пригласил хозяйку танцевать, сам стал давать рукам волю, она даже для виду отстранилась от него... Но не надолго... Они пошли в спальню...
... - Что? - крикнул он, просыпаясь. - Что тут было? Я ничего не помню!
- Что было? Да ничего особенного, - усмехнулась обнаженная Ольга, потянулась на широченной кровати и сладко зевнула. - То самое, что бывает в постели между мужчиной и женщиной...
- Ты меня чем-то опоила, развратная баба! - крикнул Нарышкин, вскочил с постели и стал быстро и нервно одеваться.
- Тихо, тихо, - побагровела Бермудская. - Потише ты, не забывайся, романист!
- Будь ты проклята, стерва! - бросил ей с порога Нарышкин, хлопнул дверью и ушел.
Оскорбленная, оплеванная Ольга Александровна кусала пальцы от досады и рыдала, меряя шагами комнату. "Ты меня ещё попомнишь...", - шипела она. А потом вызвала такси и поехала прямо в аэропорт. Взяла билет в Сочи, и через несколько часов была уже в объятиях шестидесятилетнего Егора Степановича.
- Я так соскучилась по тебе, Егорушка, - шептала она, преодолевая жуткое отвращение от объятий мужа, от омерзительного запаха из его рта, от его корявых заскорузлых пальцев. Ей было так гнусно, что она даже зарыдала.
- Ты что? - удивлялся генерал.
- Это я от радости, от радости..., - говорила она, а сама ломала пальцы и прокручивала в голове планы мести наглому Нарышкину. "А Витенька, однако, молодец... Хорошие порошочки готовит... Какой потрясающий эффект... Пригодятся еще..."
Через два дня она улетела в Москву, а потом в Штаты. А по возвращении оттуда сдала в правление Союза писателей разгромную рецензию на романы Нарышкина, вложив туда всю свою ненависть к нему. "Яркий пример буржуазной бульварщины", "недостойные критики порнографические упражнения", "антисоветская, человеконенавистническая зараза", - так она характеризовала творчество своего заклятого врага. Именно таким он стал после той бурно проведенной ночи.
А потом... Было и "потом"... Интереснейшее было "потом"...
... Ольга Александровна выкурила очередную сигарету и встряхнула седеющей головой. Ладно, что вспоминать прошлое? Жизнь продолжается, надо действовать! Этот Дьяконов может испортить все... Сыскная собака... Вернее, щенок...
Она немного подумала и набрала номер человека, к которому обращалась только в самых крайних случаях - к верному старому любовнику Андрюше Шмыдаренко. Теперь ему было уже под шестьдесят, он по-прежнему что-то имел от Союза писателей, придавал товарный вид и проталкивал в издательства творения давно уже всем опаскудевших "классиков" соцреализма, только под новым соусом, но основным его занятием было другое. Это был непревзойденный мастер закулисных, темных дел, либо граничащих с криминалом, либо и вовсе подпадающим под очень серьезные статьи Уголовного кодекса. Однако, Шмыдаренко никогда никаких проблем с правоохранительными органами не имел. Хотя Бермудская догадывалась об очень интересных деяниях Андрюши и порой даже немного завидовала ему, до того уж изощренная, паскудная душонка была у него. Нравственных преград для него не существовало, про него ходили черные слухи, что он в тринадцатилетнем возрасте написал донос на родную бабку, будучи прописанным в её комнате и желая избавиться от нее. Донос был написан в конце февраля пятьдесят третьего года - Андрюшина бабка была врачом, и наполовину еврейкой. С бабкой дело не выгорело - назло любящему внуку она не только избежала ареста и лагерей, но дожила до девяносто пяти лет и скончалась в Америке весьма зажиточной. После её смерти кое-кто получил приличное наследство. Досталось и внучку - незадолго до её смерти он получил красочную открытку от остроумной бабушки, на которой была изображена голая задница с круглыми глазами и написано по-английски: "Душой навеки с тобой". Но Андрюша не унывал, он делал и делал свои дела, не зная ни отдыха, ни покоя. И после смерти Витеньки Удищева более надежного человека у Бермудской не было. В этой же истории, зная жадность и прыть Шмыдаренко, Ольга Александровна пыталась действовать без его поддержки, в одиночку, довольствуясь жалкой помощью "шестерок" - сына Степана и побирушки-урода Федьки. Но поскольку с такими помощниками это оказалось невозможным, пришлось в некоторой степени ставить в курс дела и Андрюшу. А тому палец в рот было класть никак нельзя. Услышав о выгодном дельце, он сразу же оказывался в гуще событий и пытался стать главным действующим лицом. Требовались огромные усилия, чтобы сдержать этот могучий напор и в то же время убедить его помогать. Андрюшу только попросили подкупить Ритину соседку Юлию Павловну, чтобы она сообщала о всех, кто приходит к Рите, а потом, когда Федька стал делать не то, что нужно, припугнуть его. "Зачем тебе все это?" - округлил глаза Шмыдаренко. - "Ненавижу её, заразу, дочку нарышкинскую, хочу Степку ей на шею посадить, тяжело мне, Андрюшенька, устала я от него", - вздохнула Бермудская. - "Да?" - спросил Шмыдаренко, и глаза его стали совершенно оловянными. Ольга Александровна поняла, что он не поверил ей ни на один грамм. Видимо, поэтому и пугал он тогда в машине Федьку совсем нестрашно, хотя умел говорить и действовать по-другому. Просто Андрюше было нужно либо все, либо ничего. А любовь престарелой поэтессы ему теперь и вовсе была не нужна. Ему нужны были только наличные, только наличные...
