Марина Серова - Сердце на замке
— Ты чего так вырядилась? Опять, что ли, следишь за кем-то? Может, лучше мою куртку наденешь? — предложила Света, увидев, как неуклюже пытаюсь я обуться в чужом, тяжелом балахоне. Я с благодарностью сменила его на Светкину спортивную куртку.
— Ты должна мне помочь. Учти, это очень важно. Начиная с девяти утра будешь звонить по телефону вот этой девушке. — Я протянула Свете визитку с координатами «Вестника Тарасова» и ни в чем не повинной Дарьи. — Звони не переставая, пока не застанешь ее. Если не будет на месте — всеми правдами и неправдами найди ее домашний телефон и сумей убедить, чтобы она хоть на день куда-нибудь скрылась. Скажи, что от этого зависит ее жизнь — я потом все объясню. Поняла?
— А что, правда жизнь зависит? — удивленно смотрела Света на визитную карточку, словно на ней были начертаны тайные знаки судьбы.
— Сейчас конкретно и лично — от тебя. Сумей ее предупредить и убедить. А у меня сейчас срочное дело. Созвонимся…
Мчась в такси к дому Виталика, я проклинала Саньку-рекламиста самыми нехорошими словами за то, что напечатал на визитке несколько настоящих фамилий — выпендрился, понимаешь ли… Впутал ни в чем не повинного рекламного агента в охоту, которая на глазах становилась все более жестокой. «Вдруг охотник выбегает, прямо в зайчика стреляет…» Поверить невозможно, что на сей раз стреляли в Павла Андреевича, бывшего учителя истории, образцово-показательного пенсионера и просто доброго человека. Сердце сжалось при воспоминании, как тот в последний раз совал мне в руки детский подарок. Только что, всего лишь позавчера…
Увы, страшная новость оказалась правдой. Виталий собрался идти в милицию давать показания и ждал только моего приезда. От подробностей убийства Павла Андреевича, тело которого сейчас находилось в морге, у меня даже защемило сердце. В старика стреляли ночью в подъезде, когда тот возвращался домой в костюме Деда Мороза — ходил в таком виде в соседний дом поздравлять детей из какой-то многодетной семьи. Пуля попала в самое сердце, и смерть наступила сразу. Из соседей на шум из своих квартир никто не вышел. Лишь рано утром девочка, выйдя гулять с дико заскулившей на площадке собакой, увидела мертвого Деда Мороза с окровавленной бородой, после чего вызвали милицию и началась привычная процедура опознания…
— А меня не смогли найти. Не знали, где я, — сказал Виталик, пряча глаза.
Я примерно догадывалась, о чем он сейчас подумал. В то время, когда ночью Виталя был наверху блаженства, его отец лежал в подъезде мертвый, с простреленным сердцем. Какие тут найдешь слова для утешения? Про то, что наша жизнь — это сплошное параллельное кино и в каждой точке происходят свои ужасы и мелодрамы, зачастую никак не пересекаясь сюжетами, — говорить не хотелось. Тем более для меня эта тема закрыта навсегда, не стоит лишний раз трепать нервишки.
— Зря я тебя послушался. Получается, что спрятался, а вместо меня убили отца. Я у Вахтанга сидел, а в него попали, — с ненавистью к себе прошептал Виталий. — Никогда себе этого не прощу. До конца дней.
— Погоди, здесь что-то не то. Как это вас могли перепутать? Из-за костюма? Маловероятно. Вполне возможно, что убийца ждал именно Деда Мороза, то есть Павла Андреевича, и ты здесь ни при чем, — попыталась я хоть чем-то успокоить Виталика, на которого страшно было смотреть. Я даже не стала ему пока говорить про бегство Люсьен, чтобы до конца не убивать парня. А сама подумала: ну правда, как можно ошибиться, если в подъезде, как и позавчера, было светло?
— Они нарочно. Раз меня найти не могут — решили показать, что ни перед чем не остановятся. Разве ты не поняла: они вызвали меня на открытый бой? А я сидел, вино пил… — горячился Виталик.
— Кто они? Ты их знаешь? — спросила я Виталика в упор.
— Нет. Не знаю, — ошалело развел он руками, осознавая, что по-прежнему понятия не имеет, с кем нужно вступать в этот самый открытый бой. С воздухом, что ли?
— То-то и оно. Лично я не уверена, что это дело рук Штыря. Хотя от него всего можно ожидать. Только зачем ему новое убийство в центре Тарасова?
Неужто из-за Люсьен? Что-то не похоже на страшную месть из-за похищенной любимой, особенно после приказа стрелять по машине. Здесь явно дела более серьезные. Но какие?
Виталик решил не слушать больше ничьих советов. Пошел в милицию давать показания и выяснять самолично подробности ночного убийства. Что ж, это его право. Мое дело — попытаться все же прекратить зимнюю охоту. Тем более что и сама я оказалась под прицелом.
Я решила пока подождать Виталика здесь, не метаться попусту по городу. Нужно сделать необходимые звонки, поразмышлять над убийством бедного, доброго Деда Мороза. Рискованно, конечно, но не больше, чем все остальное. Пока в дом, оцепленный милицией, бандиты соваться не должны.
Возле входной двери в квартиру Ежковых что-то хлопотливо фотографировала и вымеряла следственная бригада. Они утверждают, что всю ночь в подъезде горел свет. Странно, как тогда наемник мог перепутать Виталика со стариком? Почему-то версия опосредованной мести Виталику через убийство отца тоже представлялась мне чересчур фантастической, а как раз в ней-то ни менты, ни соседи не сомневались. На лестничной площадке громко обсуждалось, сколько родственников и знакомых погибает в наше время ненароком из-за горе-бизнесменов, на которых включены счетчики… Слушая разговоры сквозь приоткрытую дверь и невнятные показания перепуганных соседей, я подумала из чувства протеста: а что, если попробовать вывернуть эту версию задом наперед и представить, что стреляли именно в Павла Андреевича? Тогда и вся предыдущая история может увидеться несколько в ином свете. Может, в машине преступники тоже целились в Ежкова-старшего? И тогда, на даче. Почему Виталик решил, что вся эта заваруха связана исключительно с его конкретными делами? Предположение про охоту на Павла Андреевича, конечно, выглядит абсурдно, это ясно. Но если его хотя бы опровергнуть, можно приблизиться к разгадке.
Тяжело вздохнув от предстоящего морального испытания, я толкнула дверь в комнату-кабинет Павла Андреевича, где стояли на полках его книги, а в углу виднелся знакомый картонный ящик с детскими подарками, на стуле аккуратно висел старенький, но безукоризненно отглаженный пиджак. Вещи словно бы ждали возвращения хозяина и были уверены, что тот вот-вот вернется. В идеальном порядке, как это нередко бывает у отставных военных или педантичных учителей, на большом старинном письменном столе были расставлены приборы для ручек и карандашей, маленькая аптечка, в которой всегда был под рукой валидол и нитроглицерин, баночка для скрепок, визитница. Присев за стол Павла Андреевича, я начала просматривать визитки в коллекции бывшего учителя. Какой-то деятель из Министерства образования, незнакомые фамилии и названия фирм, много визиток сотрудников банков и коммерческих магазинов. Непонятно, откуда у пенсионера столько знакомых среди толстосумов? Коллекционировал он их, что ли, эти визитные карточки, как и я? Дойдя почти до конца красивого блокнота в кожаном переплете, с той лишь разницей, что каждая пластиковая страница имела специальные окошки для визитных карточек, я обалдело замерла, не веря своим глазам.
«Кривин Владимир Алексеевич, президент торговой фирмы „Гном“» — золотыми буквами было написано на черном картонном прямоугольнике.
«Томилин Анатолий Сергеевич, коммерческий директор торговой фирмы „Гном“» — значилось на соседней визитке.
Вот это да! Эти-то друзья откуда здесь взялись? Разбор бумаг на столе Павла Андреевича Ежкова объяснил мне, по крайней мере, его пристальный интерес к жизни сильных мира сего. Папка для бумаг, подписанная аккуратным учительским почерком старомодным словом «Прошения», содержала целую стопку заготовленных к отправке писем от детского фонда «Открытое сердце» ко всем подряд организациям с просьбой о деньгах, которые в одном случае обзывались «спонсорской помощью», в другом — «материальной поддержкой» или «меценатством». Насколько я поняла, Павел Андреевич проделывал сизифов труд, беспрерывно писал и рассылал свои прошения во все присутственные дома города Тарасова и напрашивался на личные визиты к директорам, после которых он нередко лишь получал для своей коллекции новую визитную карточку. Почти ко всем письмам были приколоты ответные резолюции с вежливыми, безликими отказами, но, видно, Павел Андреевич не терял надежды на то, что его «Открытое сердце» может достучаться в закрытые. Кое-где в руки попадались приколотые к письмам бумажки с напоминаниями самому себе типа: «Позвонить в марте. Ожидается рекламная кампания» или «Прийти снова через месяц».
В ящике стола в аккуратном порядке лежали папки с документами детского фонда «Открытого сердца» — устав, какие-то договора, план работы, газетные вырезки с заголовками типа «К детям — с открытым сердцем», «Открытое сердце — значит веселый праздник»… Отдельная папка представляла собой целое собрание сочинений протоколов собраний детского фонда «Открытое сердце», написанных чьим-то круглым пионерским почерком в лучших советских традициях. Все здесь было по правилам: присутствовали, голосовали, постановили… Спрашивается, кому это надо? А вот мне и понадобились протокольчики-то. Можно прочитать — и за полчаса составить полную картину трехгодичной деятельности детского фонда «Открытое сердце». Если будет необходимость. Впрочем, интересного на первый взгляд в протоколах не было: финансовые грошовые дела, организация концертов ко Дню защиты детей, распределение рейдов по многочисленным семьям… Вот чем, оказывается, занимался советский историк в отставке — продвигал в жизнь теорию малых дел, придуманную сто лет назад народовольцами и позже осмеянную большевиками. Устав от обилия рассыпанных по протоколам пионерско-пенсионерских начинаний, я на полпути оставила изучение этого собрания сочинений «Открытого сердца», решив заглянуть лишь в самый последний лист. И прямо-таки обалдела, опять увидев на странице ту же знакомую фамилию — Владимир Кривин, при чтении которой во рту появлялся железный привкус крови. Как он здесь-то оказался? Протокол собрания, датированный 18 октября этого года, содержал краткие сведения о перевыборном собрании детского фонда «Открытое сердце», структура которого подразумевала трех руководителей-сопредседателей и остальных добровольных членов. Первым и постоянным председателем фонда оставался главный его закоперщик, о чем можно было судить по первым протоколам, — Павел Андреевич Ежков, вторым был неизвестный мне Матвей Егорович Бебеко, третьим — слишком хорошо и печально известный Владимир Алексеевич Кривин. Что за чертовщина? Почему Виталик вчера ничего не сказал о том, что отца с Кривиным связывали какие-то дела? Вот это новости — а я-то думала только про подарки, конфетки-бараночки…
