Тонино Бенаквиста - Три красных квадрата на черном фоне
Мне везет. Очень быстро мне удается уловить, о чем речь. Тот, что постарше, и правда Деларж, я не ошибся, он представляет своего протеже критику по имени Алекс Раме. Это одна из самых грозных фигур в Париже, единственный, кто способен двумя-тремя прилагательными уничтожить любую выставку, помню его статью об одной выставке Кост. Статья была настолько разгромная, что в галерею сразу набежала куча народу только для того, чтобы самим убедиться в масштабах бедствия.
Но сегодня критик явно доволен и хочет сам сказать об этом художнику, а в скором времени и читателям.
— Как насчет интервью завтра, вас это устраивает?
Легкое замешательство, ничего не происходит. Деларж, сияющий и лопающийся от благодушия, любезно настаивает.
— Ну же, Ален! Ты же найдешь завтра пару минут…
Ничего. Ни мычания в ответ. Я оборачиваюсь, чтобы взглянуть краешком глаза на ситуацию, которая кажется, по крайней мере, натянутой. И понимаю, что тоже слегка ошибся.
— Нет. У меня не найдется времени для этого господина.
Я настораживаюсь, пытаясь представить себе состояние такого маршана, как Деларж, вынужденного урезонивать капризного художника, позволившего себе роскошь отказаться от интервью на следующий день после вернисажа.
— Ты шутишь, Ален…
— Нисколько. Я не собираюсь отвечать на вопросы человека, который четыре или пять лет назад обозвал меня «декоратором». Помните, господин Раме? Маленькая выставка в старой галерее на острове Сен-Луи? Ты ведь тоже прекрасно помнишь, мой милый Эдгар, не делай вид, что теперь, когда я в Бобуре, ты все позабыл. Тогда ты еще называл его мерзавцем, не прикидывайся…
Обстановка за моей спиной накаляется. Я пользуюсь этим, чтобы завладеть полным бокалом. Который приканчиваю в три глотка. Раме все еще здесь.
— Послушайте, только не начинайте, сейчас будете обличать критиков, знаем мы эти песни… Ваша живопись изменилась к лучшему, изменился и взгляд на ваши работы.
— Правда, Ален… Зачем нам вспоминать взаимные обиды? — снова вступает Деларж.
— Кому это нам? Ты всегда говоришь «мы» вместо «ты». Этот господин может завтра утром извалять меня в дерьме, «нас» извалять, мне так больше нравится. За сим я отправляюсь на поиски нового бокальчика.
Деларж берет Раме под локоток и, отведя в сторонку, разражается потоком извинений. Я хватаю еще один бокал и залпом осушаю его. После подобного удара Деларж не вынесет ни единого вопроса от такого доставалы, как я. Гвалт становится все громче, шампанское льется рекой, сутолока усиливается, Линнель пожимает все новые и новые руки, откровенно смеясь, у него тут одни враги, я не спускаю с него взгляда, какой-то пузатый человечек хлопает его по плечу, он оборачивается, пожимает ему руку и возвращается к прерванной беседе, не обращая никакого внимания на вновь прибывшего, который стоит, онемев от удивления. А ведь эта физиономия мне знакома, как, видимо, и всем тут. Художник? Критик? Инспектор? Мне хочется узнать, и без малейшего стеснения я спрашиваю свою соседку по шампанскому, знает ли она эту личность. В отличном настроении, уже под мухой, она отвечает с таким видом, будто я только что прилетел из другой галактики.
— Это Ренар… Вы не видели, куда пронесли сладкое?
— Ренар… Оценщик?
— Ну да! У Далуайо мне больше всего нравится сладкое.
— Слушайте, я вижу поднос, слева, если вы добудете мне тартинку с лососем, мы провернем сделку.
Она улыбается, мы производим обмен, она просит еще пару бокалов, чтобы запить предыдущие.
— Прекрасная выставка, — говорит она.
— Не знаю, — отвечаю я с полным ртом.
Она хохочет. Мой правый рукав заправлен глубоко в карман. Среди всей этой светской публики это может сойти за легкий снобизм. Такие вот манеры. Она лихорадочно заглатывает один за другим кофейные мини-эклеры, и я пользуюсь этим, чтобы улизнуть. Ренар разговаривает с Деларжем, который еще дымится от злости. На этот раз я описываю в пространстве параболу и оказываюсь перед картиной, висящей ближе всего от них. Помнится, Кост говорила как-то, что все Ренары, из поколения в поколение, были оценщиками, передавая это ремесло от отца к сыну, сколько существуют аукционы. Он устанавливает подлинность, оценивает и продает добрую часть того, что проходит через аукцион Друо. Прелесть что за работа.
Стучи себе молотком, а каждый удар стоит десять тысяч… Жак со всеми своими инструментами отдыхает.
Деларж раздраженно говорит ему что-то вполголоса. Я улавливаю через фразу.
— Он достал меня, понимаешь… два года я готовлю этот Бобур… госзаказ, со всеми вытекающими отсюда проблемами!..
Так, подведем итоги: у Деларжа проблемы с жеребенком, который, как видно, любит побрыкаться. Ренар, еще один чистокровный рысак, но с другого ипподрома, в курсе дела. Что это мне дает? Собственно, ничего. Мне надо успеть прижать маршала, пока его вернисаж не полетел ко всем чертям, выжать из него как можно больше и убраться восвояси. Ренар отходит в сторону Линнеля, самое время приниматься за Деларжа. Я легонько хлопаю его по плечу, он оборачивается и чуть отшатывается назад. Выпивка, как ни странно, облегчила мою задачу.
— Вы меня не знаете, и я не собираюсь долго вам надоедать, я пытался застать вас в галерее, чтобы поговорить кое о чем, относящемся к шестьдесят четвертому году. Салон молодой живописи. Я читал, что вы там были, и вот мне хотелось бы знать…
Он отводит взгляд, щеки его краснеют, как у мальчишки, руки дрожат, как у древнего старца. И он уже мысленно сто раз послал меня ко всем чертям.
— Я не могу… Мне надо еще поговорить тут со многими… я…
— Вы беседовали тогда с одной группой, их было четверо, «Объективисты», вас заинтересовала их работа. Я хотел бы, чтобы вы просто поделились кое-какими воспоминаниями, попробуйте вспомнить…
— Кто-кто? Шестьдесят четвертый, это так давно было… Может быть… Прошло двадцать пять лет… я тогда только начинал… В любом случае я никогда не был ни на Салоне молодой живописи, ни на Парижской биеннале… Ничем не могу быть полезен…
Я пытаюсь удержать его за рукав, но он высвобождается и, ни говоря больше ни слова, ускользает прочь. Возвращается к Линнелю и Ренару. Как только я взглянул в их сторону, они сразу отвели глаза. Кроме Линнеля, который продолжает разглядывать меня с головы до пят, у меня создается мерзкое впечатление, что его глаза останавливаются на запрятанном в карман конце моего правого рукава. Смеется? Возможно… Я не знаю, куда девать глаза, предплечье сводит судорогой, но зато теперь я знаю, что где-то в этой сутолоке кроется то, что Дельмас назвал бы «источником подозрений».
Внезапно я ощущаю себя маленьким, убогим, я боюсь потерять то, что придавало мне силы, — радость от сознания, что я искореняю зло. Все вокруг превосходят меня, тут нет ничего моего: живопись, галстуки, сложные слова, шампанское, рокот всеобщих разглагольствований, благоуханная влажность вялых рукопожатий, страдания на почве великого искусства, его сокровенные конфликты — все это не мое. Я создан для другого: бархатная пыль, молчаливое прикосновение к слоновой кости, тихий стук сталкивающихся шаров, восторги Анджело, запах сигары, старики в подтяжках, голубой мелок и безмятежный вечный огонек в глубине моих глаз. Вот затем, чтобы однажды он зажегся вновь, я и должен остаться еще на какое-то время среди всего этого нелепого пустословия.
Кто-то толкает меня, и, не успев возмутиться, я вижу, как прямо к Деларжу устремляется какая-то девица и встает перед ним. Лица мне не видно, но спина ее выражает дикую решимость. Она громко говорит что-то, и те трое перестают обращать на меня внимание. Вот и отлично. Лицо Деларжа снова перекашивается. Неудачный вечер. Линнель разражается таким хохотом, что все разговоры вокруг них смолкают. Я снова подбираюсь поближе к буфету, чтобы вместе со всеми послушать, в чем там дело.
— Мне нет дела до вашего вернисажа, господин Деларж, но раз уж вас можно застать только здесь…
Что такое? Сколько же нас всего таких — в одинаковом положении?
— Прошу вас, мадемуазель, подыщите другое время для скандала, — говорит Деларж.
— Скандала? Это вы говорите мне о скандале? Моя газета скоро опубликует целую серию материалов о вашем мошенничестве!
— Поосторожнее с инсинуациями, мадемуазель!
— Это не инсинуации, это правда, и я заявляю здесь об этом во всеуслышание!
И, сложив ладони рупором, эта чокнутая завопила на весь зал:
— Господа, тем, кто покупал картины знаменитого кубиста Хуана Альфонсо, пора чесать репу!
— Во как! — выпалил Линнель, согнувшись пополам от смеха.
Деларж мрачно взглянул в его сторону оттолкнул девицу и подал знак стоящим у двери охранникам, которые в ту же секунду примчались на выручку.
— Это — сумасшедшая, мой адвокат все уладит. Выставите ее отсюда!
